Родина в головах

Есть такие вроде очевидности… «Каждый человек должен любить свою родину». Однако это довольно некорректное суждение с точки зрения того, что можно считать выбором мыслить более-менее строго, понятийно, по правилам мышления. Попробую пояснить.

Во-первых, «любовь» и «долг» вообще никак не рифмуются. Это понятия из разных областей. Нет такого долга — любить, долг может быть в том, чтобы переламывать себя об колено, а любовь, как и понимание, случается и дается, это не продукт волевого усилия. Люди могут быть должны поступать определенным образом, но, конечно, не определенным образом чувствовать. Можно заставить себя что-то сделать или не сделать, но не начать что-то чувствовать. Если человек ненавидит людей, нельзя обязать его полюбить их, можно обязать его лишь не гадить и соблюдать общественный договор. Давайте приведу грубый пример. Образец нравственного поведения — больной человек, более всего мечтающий кого-нибудь изнасиловать и убить, но… почему-то этого не делающий, когда есть возможность сделать безнаказанно. Он, обуздывающий свое зло, — герой морального императива, а вовсе не «влюбленность», «родительская любовь», «личная симпатия» и прочее.

Кому выгодно?

Во-вторых, никакой родины, разумеется, нет. Нет как натурального объекта, ну вот береза есть, дом есть, кошка есть, а «родина или «рабочий класс» — это уже такие понятия. Родина — объект политической рефлексии. Как решили, то и родина. Это конструкт такой, продукт общественного договора. Про кошку нельзя решить, что завтра она будет собакой, а вот изменить параметры родины в общественном договоре можно легко, и не раз менялось.

«Что такое родина?» — спросить можно. Точнее, однако, спросить, что считается «родиной» в той или иной рефлексии, не забывая, что это не столь описание «существующего в натуре», сколько понятие, программирующее на поведение. То есть родина живет только в голове. Но то, как она живет, определяет поведение в мире.

Но сначала лучше спросить: кто выгодополучатель того типа мировоззрения, в котором есть понятие «родины», как оно понималось в модерне, 19—20 вв.? Если «родина» не более чем имя некоего понятия, задающего долг, какого рода анонимы стоят как выгодополучатели? И почему бы им не назвать себя, как они есть?

Давайте сравним фразы — «изменить королю» и «изменить Советской Родине». Изменить королю действительно можно. Это живой человек, с которым есть некие легитимированные отношения, есть, видимо, присяга. Изменить можно человеку, с которым у тебя отношения, некий договор, а как изменить конструкту?

Однако «изменой родине», очевидно, подрывается тип господства некоего, не именующего себя лишний раз. А если бы именовали? В случае Советской Родины это были бы полевые командиры (Котовские, Буденные, Якиры и т. д.), бюрократы сталинского призыва, их дети и внуки, совокупный вырожденный «дорогой Леонид Ильич», наконец, та номенклатура, что разобрала СССР в личный траст, короче, в общем и целом — сомнительные ребята. То есть говорить лично от себя им довольно странно, не поверят, не полюбят. А вот «родина» — это да. «Умереть за Дерипаску» звучит нелепо, равно как и «умирать за Никиту Хрущева». Родина — это слишком часто псевдоним вот этих вот товарищей.

Аналогично как-то везде. В обществе модерна последних 200 лет рулит бюрократия и олигархия, точнее — олигархия через бюрократию (будь то СССР, США или Французская республика). Говорить от себя этим людям неубедительно. Возникает вот эта безличность, абсолютный диктатор Сталин с его «есть такое мнение» (а не «у меня есть мнение»). Не надо от себя. Хуже поверят.

Список акционеров

Нация — куда более честная штука. Тоже конструкт, но с меньшей долей неправды. У нации, как у ОАО, могут быть интересы. «Интересы акционеров» — понятно же, о чем речь? А вот «интересы фирмы», «дух фирмы»- это почти всегда передергивание, или безумие, или, точнее, безумие одних и передергивание других.

«Корпоративный интерес» — это слишком часто всего лишь разводка. Есть собственник и менеджмент. Если собственник по праву и менеджмент сильный, там может возникать личная преданность, к которой и апеллируют. И говорят честно: интересы меня, интересы босса, сделать мне и т. п. Босса, если он крутой и великодушный, можно любить. И даже радостно выполнять какие-то приказы, если они разумны. А как можно «любить фирму»? Это фетишизм.

Если «наше общее дело» — пропаганда, то когда она? Это когда Самый Главный не может сказать о себе «Я». Потому что не собственник и мастер, а, допустим, так себе, случайный назначенец и бездарь. Тогда, конечно, надо маскироваться. На свет появляется локальная пропаганда: «дух корпорации», «нам всем надо», «наше общее дело».

«Родина» слишком часто — то же самое, и в больших масштабах. Позиция аристократии честная: я лучше вас, я соль земли, я ее оправдание, а твой шанс причаститься моему смыслу — служить и только служить. Только на тебя падет тень моей славы, моего смысла. Давайте поведу в бой. Довольно честная сделка, хоть и жестокая: человеку предлагают стать средством в руках более сильного, умного, могучего. Но сам по себе он вообще никем не будет, а так все-таки хоть кем-то. Ну и лучше быть все-таки безвольной метлой у бога, чем независимой кучей мусора.

А вот бюрократии, олигархии, «слугам народа» — нужна, конечно же, Родина. Но «слуг народа» нет, в том-то и закавыка. Есть хорошие и плохие хозяева. Плохие хозяева — это те, которые пытаются скрыть свое плохое управление за народолюбивым пиаром и отчаянно косят под «слуг». Мы о вверенном добре не заботимся, зато согласны именовать своих холопов словами «дорогие сограждане».

«Национализм» можно обернуть в пользу, и самый простой смысл тут — оглашается длинный-длинный список акционеров (все французы — акционеры Франции) и говорится, что вот его интерес. «Патриотизм» — это когда служение и жертвенность есть, а «список акционеров» не предъявлен. Кидалово.