Шесть часов на сборы
На тот момент мне было 22 года — 10 месяцев после окончания училища. Через 2 недели должен был родиться сын. У меня не было квартиры, жена осталась в бараке, в комнате в 9 метров, родственников нет. А мне дали 6 часов на сборы. Даже домой не зашел, жене через окно сообщил о командировке — она шла мимо части с бидоном за молоком. В роддом ее потом коллеги провожали, они же забирали. Скинулись на коляску и на все, что еще нужно было.
Я, конечно, понимал, куда и зачем еду. Меня этому 4 года в училище учили. Но представить тот масштаб невозможно было. Это ни один человек не мог предположить. Пустые деревни, народ выселен. Наш штаб стоял в самом Чернобыле. Это небольшой, меньше нашего Емельяново, районный центр. А Припять, город энергетиков, которые работали на станции, был полностью мертвый. Внутрь, за ограждения, пускали только разведчиков по наряду. Они брали пробы воды, грунта.
В итоге мы оказались в такой странной изоляции — вроде и людей вокруг много, но связи с внешним миром никакой. Запасников, которые приезжали через военкоматы, меняли каждые 2 недели, а нас, кадровых офицеров, отпускали только, когда на смену нам кто-то приезжал. Мне пришлось 1,5 месяца провести.
Костюм атомщика и лопата
Я был в Чернобыле командиром взвода в роте спецобработки. Нашей зоной ответственности была территория станции и 4 энергоблок. Проводили радиационную и химическую разведку, дезактивацию 3-го блока, собирали графит с крыши ХОЯТа — хранилища отработанного ядерного топлива. Ну и другие были задания, которые к нам поступали от правительственной комиссии и командования группировкой войск.
Техника была самая обычная, войсковая. Графит мы убирали обычными лопатами. Отправляли туда всех — запасников, срочников и офицеров. Происходило это как в сериале про Чернобыль показывали: все находятся в убежище, один человек заходит, а ты бежишь ему на смену. Забежал по лестнице, выскочил на крышу, скинул несколько кусков графита и обратно. Минута максимум, а потому следующий пошел. Никакой защитной одежды при этом — белый костюм атомщика хэбэшный и респиратор.
Нас старались менять. День работаешь на крыше, потом спецобработка дорог, испытание новой техники проводишь. Я еще работал в лаборатории по проведению анализа образцов грунта, воды с разведточек и приносил разведданные для расчетов, на основе которых научные группы проектировали саркофаг.
Про сериал
Сериал, который американцы сняли, я начал смотреть, но не смог. Картинки взяты наши, ничего не переврали, а вот сам поднос информации получился с точностью до наоборот.
От редакции: конечно, такая работа не могла не привести к самым тяжелым последствиям. Юрий Усольцев получил дозу облучения в 20,198 рентген и инвалидность II группы.
Если бы я не боролся, я давно бы тоже умер. Мне 8 лет переливали кровь раз в две недели. Это были последствия радиации.
История Вадима Кикоть: сначала экзамены, потом работа
Когда произошла авария, мне было 24 года. Я уже прошел армию и заканчивал пожарно-техническое училище в Черкасах (Украина), готовился к госэкзаменам. Думали, что сразу нас отправят, но начальник училища отстоял. Уговорил кого-то там, в руководстве, что нам надо сначала сдать экзамены, получить лейтенантские погоны и только потом ехать.
В итоге я получил распределение в Киевскую область, а это почти автоматически обозначало Чернобыль. Не попали в Чернобыль только те, кто сильно не хотел. Но таких было мало, с нами работу проводили — замполиты все-таки не зря свой хлеб ели. Правду нам, конечно, не говорили. Рассказывали, что повысился природный фон. Но мы все понимали.
Пожары в мертвой зоне
Задача перед нами стояла такая — создать новый военизированный отряд пожарной охраны Чернобыльской АЭС. Старый «ликвидировался» и до нашего приезда там работали сводные отряды с разных областей. Они были как слепые котята — все новое. Нужен был постоянный отряд.
К этому времени аварийные пожары на станции уже были потушены. Но работы нам все равно хватало. Уже начали делать саркофаг, продолжались разборы завалов. Инспекторы пожарного надзора были постоянно при деле, так как нужно было проверять ход работ.
Да и пожары возникали постоянно, на ровном месте. В Припяти горело всё из-за мародеров, которые, несмотря на все предосторожности, проникали в город. Люди ведь уезжали очень быстро, оставляя все. Милиция с ними пыталась работать, мы даже стрельбу слышали иногда.
Чтобы предотвратить пожары, мы постоянно объезжали территорию, также нам сообщали о том, что что-то горит с вертолетов, которые там постоянно летали. Но, по сути, работа почти не отличалась от работы пожарных в любой другой местности. Только что специфика немного другая — город и деревни пустые совсем. В нескольких оставались очень старые люди, отказывались уезжать. Мы им, когда ехали, хлеб привозили и другие продукты. И животные были. Кто-то быстро одичал, а кто-то выходил к людям. Например, одна лошадь прибилась на пост ГАИ.
А на станции больше пожаров происходило из-за неосторожности рабочих, которые вели ремонтные и аварийные работы. На третьем энергоблоке несколько раз кровля горела из-за сварки, горели кабели на крыше здания хранилища отработанного топлива.
«Пенсионная награда»
Выезжали мы на пожарной машине или на БРДМ — бронированная разведывательно-дозорная машина. Она была под нас покрашена в красный цвет, оружие снято. И постоянно оказывались первыми на пожаре — едем с одной целью, а там пожар.
Один раз, когда загорелась кровля на здании рядом с энергоблоком, нам пришлось тушить пожар огнетушителями. Их подтаскивали рабочие по пожарным лестницам. Повезло нам, что, как обычно, оказались рядом. Если бы площадь побольше была, ничего бы не сделали.
А крышу эту никто видимо не обеззараживал. В итоге нас недели две не пускали в столовую. На входе в нее к тому времени уже поставили специальные радиологические датчики, мы их «утюгами» называли. Подходишь — датчики зашкаливают, войти нельзя. А из процедур очистки только баня. Тогда говорили, что вся наша защита — «белые носки и лепестки» («лепесток» — простейший одноразовый респиратор, предназначенный для защиты от пыли и аэрозолей, но не от паров и газов, — прим. Newslab).
Еще раз первые приехали, когда горел склад с импортным оборудованием. Разгорелось сильно, дым был. Склад сумели отстоять, но из-за пожара сильно начал повышаться радиационный фон. Из Киева даже приезжали. За этот пожар я получил свою первую награду — лучшему работнику пожарной охраны. Ее обычно дают ближе к пенсии.
«Очистили только 10 %, остальное — в могильник»
Так как я был только что из училища, на меня сразу «повесили» дозиметрическую службу. Я и сам ходил с проверками, и учил других, как правильно все делать. В обязанности также входило делать карты с замерами радиационных доз. Они менялись часто, нужно было постоянно актуализировать.
На каждого человека, который выезжал в зараженную зону, писались рапорты с указанием, где именно и сколько времени он работал. Нужно было контролировать, чтобы люди менялись и получали не больше определенной дозы. Подтверждалось это индивидуальными дозиметрами, которые люди носили с собой. Но не все ответственно относились. Из-за этого возникали порой неприятные случаи. Например, один человек оставил свой дозиметр в опасной зоне, а сам ушел. По прибору получается, получил очень большую дозу, а на самом деле всё хорошо.
А вообще, сначала, когда мы только заехали, контроль заезда в зону был намного мягче. Потом только начали ужесточать. Выезжаешь куда-нибудь, дозу побольше получил, отбирали все вещи. Технику, которая заражена, тоже не выпускали.
А техники ведь пригнали очень много, на бортах надписи, города изучать можно было. Мне кажется, это очень безответственно было, так как очень много лишнего было. Мы машин 30 оставили в резерве в Чернобыле, при штабе, а остальное теперь в могильнике. Очистить хорошо, если процентов 10 получилось.
Когда приехали, молодые все были, горячие. Никто не воспринимал, насколько это серьезно. Наверное, сейчас бы я иначе все воспринимал. А так, была возможность уехать еще до Нового года, в 1986 году. Но мы сработались и остался на год. Уехал оттуда только в конце сентября 1987 года. Ну и почти сразу начались проблемы со здоровьем. Попал в радиологический центр, потом 10 лет приступы были. Нашли причину только в Красноярске, когда уже здесь работал.
Оба офицера за свою работу на Чернобыльской АЭС удостоены Орденов Мужества. После этого они служили во многих городах, но связали свою жизнь с Красноярским краем. Подполковник Вадим Кикоть продолжал работать в пожарной охране и вышел на пенсию с должности начальника пожарной части Дивногорска. Юрий Усольцев закончил свою службу в Главном управлении МЧС России по Красноярскому в звании полковника с должности заместителя начальника управления гражданской защиты. Сейчас он продолжает работать в краевом учреждении «Спасатель».
Беседовала Анна Кравченко специально для Newslab
