В Красноярском музейном центре впервые экспонируются работы Аркадия Петрова — одного из ведущих отечественных художников поколения 70-х. Выставка примечательна еще и тем, что муза у Петрова крайне необычная. Вдохновение он черпает в эстетике китча.
- Только не называйте меня Аркадием Ивановичем, — предупредил художник в начале беседы. — Просто Аркадий — я привык, что меня везде так представляют: на афишах, на выставках. А обращение по отчеству звучит как-то необычно. (Улыбается.)
- Предпочитаете более демократичное обращение?
- Предпочитаю. Хотя мне уже под семьдесят. Но художники — вообще народ демократичный.
- Хорошо, Аркадий. Я вот посмотрела вашу выставку — ощущение чего-то наивного, детского. И в то же время ваши работы чем-то напоминают старые советские фотооткрытки — с амурчиками, с розочками. Удивительный микс. Откуда у вас интерес к такой эстетике?
- Ну, предположим, насчет наивности — это уж слишком. Хотя, возможно, что-то и есть… Но лишь отчасти. А откуда интерес? Да с самого детства. Это мой мир, я в нем родился и вырос. В человеке все закладывается и формируется до 17 лет — злодей он или добрый, гений или посредственность. А я 17 лет я прожил в шахтерской глубинке. Культуры там, конечно, никакой не было. Пивнушки, алкаши кругом, жулики. Такой вот мир… А культура этих людей, знаете, в чем выражалась? В посещении базара.
- Это как?
- Женщины надевали, идя на базар, свои лучшие платья. А куда им было еще пойти? Не то что театра, даже кино у нас там не было! Какое-то очень обособленное место — сплошные шахты вокруг, рабочий люд… Вот и шли на базар — не только за покупками, но и за впечатлениями. А на базаре — ковры с лебедями, амуры, красавицы, о которых вы говорите. Это была своеобразная культура. Не скажу, что она меня сформировала — нет, что вы! Но она стала для меня источником, из которого до сих пор питаюсь. Удивительная культура — культура низового человека. У нас ею никто никогда не занимался. Я сорок лет ее исследую, и ни одного художника до сих пор не встретил, который бы тоже ею заинтересовался.
- Как считаете — почему?
- Во-первых, она изначально ругательная. Китч, массовая культура — у нашей художественной элиты она всегда считалась пошлостью, чем-то низкопробным. А поскольку я оттуда вышел, и родители мои, и мое окружение — тоже от нее, то и в искусстве своем пою песню тем людям. Прямо говоря, кто они такие — это же быдло! На них и внимания-то никогда не обращали. А для меня они родные. Не могу пройти мимо, я им сострадаю.
- И иронизируете одновременно?
- Да, это тоже присутствует. Но я не только к ним ироничен, но и к самому себе. Я часть этого мира, я тоже в нем нахожусь. Так что ирония есть, но нет сарказма, нет издевки. Везде теплота — только доброе отношение, мягкость. Некоторые люди это сразу чувствуют. Особенно те, кто жил в том времени, они спиной это воспринимают, им не надо ничего рассказывать и объяснять.
Поэтому я не могу отречься от того мира, до сих пор в нем пребываю. Конечно, то, что вокруг меня сегодня происходит, что-то добавляет к нему, корректирует. Но и тот, изначальный мой мир, никуда не исчезает. До сих пор пытаюсь искать в жизни разные китчевые моменты.
- Легко находите?
- Ну конечно! Алла Пугачева, которую я изобразил на многих своих работах, — первостепенный китчевый экземпляр. Собственно, наша эстрада — это вообще китч. Как и весь мир вокруг — просто форма немного изменилась. И Петросян, и «Аншлаг» — это проявления самого низкопробного китча, культура базара — и то выше.
- Кстати, Алла Пугачева видела ваши работы?
- Видела. И Киркоров видел. Но то ли они пожадничали, то ли им не понравилось — не знаю. (Смеется.) Вот эту картину, где она полулежит, им предлагали купить, но они отказались. И напрасно — тогда она стоила очень дешево. А сейчас весьма выросла в цене. Но, честно говоря, мне до этого нет дела — наоборот, не хотелось бы, чтобы за мои работы слишком много платили. Это привлекает излишнее внимание и мешает работе. Мне многого не надо, для меня главное — работа. Я никогда ни от кого не зависел и ни на кого не работал.
- Как вам это удавалось?
- Поскольку то, что я делал, прежде было не востребовано, приходилось зарабатывать на пропитание другими способами. Выручали монументальные вещи: сделаю мозаику — и два-три года ни от кого не завишу, пишу в свое удовольствие. Почти все мои работы до 90-х годов не выставлялись.
- Были под запретом?
- Конечно. Как Союз художников мог позволить такое выставить? Заказ в то время в нашей стране был исключительно на соц-арт. А в моих работах соц-артом и не пахло.
- Как же вам удалось получить художественное образование при столь явном противоречии с официальным искусством?
- А так и получил — как окончил, сразу обрезал концы. Хотя 12 лет проучился — в Московском художественном училище памяти 1905 года и Суриковском институте. И уже в те годы хулиганил. (Смеется.) Ох, и ругали меня! Все, что не шаблон, там вызывало неприятие. Все студенты должны были ровно работать. А если выпадаешь из обоймы, тебе приходится тяжело. Еле-еле позволили защитить диплом, поставили тройку с минусом. Могли и двойку влепить — но это же скандал, черное пятно для института! А я, выйдя за его порог, мгновенно отказался от школы.
- А насчет выбора самой профессии — были какие-то сомнения?
- Представьте себе, нет — со второго класса четко знал, что буду художником. Все время рисовал, сколько себя помню.
- В детстве многие рисуют, но не все становятся художниками.
- А это уж пути Господни. Причем один ставит цель, но так ничего и не добьется. А для другого это как хлеб, как вода, как воздух, без которых он просто не может. Вот так и для меня — даже если в стол приходилось писать, ничего своим творчеством долгое время не зарабатывал, — все равно не мог от него отказаться. Потому что было интересно. Говорю же — продать работу, пусть даже за очень хорошую сумму, — для меня это не так важно, чем сама работа. Особенно, когда она получается — радость надолго. И сильнейший стимул на будущее.
- Что для вас важнее — процесс или результат?
- Результат, конечно. Да, процесс — это мое постоянное творческое состояние, и оно, безусловно, доставляет удовольствие. Но всегда стремлюсь поскорее увидеть результат.
- К современному российскому искусству, происходящим в нем процессам интерес испытываете?
- Честно скажу — стараюсь об этом не задумываться. Да, заметно, что технологичность возросла, использование новых материалов, фотографии, много механистичности — не ручками делают. Но я никому никогда не буду указывать, что и как творить. Я работаю так, как считаю нужным — пусть другие для себя сами выбирают, кому что ближе. Вы знаете, я очень ровно ко всему отношусь. Но считаю, что сделанное руками — оно теплое и воздействует на того, кто смотрит. От холста же идет особая энергетика! Недаром у некоторых полотен люди даже лечатся. В Русском музее есть холсты, которые лечат почки — это научно доказано. А у меня был случай, когда на выставке скульптуры, лет десять назад, подошла одна женщина: «Можно, я сяду рядом с вашей скульптурой?» Можно, конечно, почему нет? Села, обняла ее: «Спасибо, мне легче стало». Понимаете, она почувствовала добрую энергетику.
- Но ведь не от всякой ручной работы тепло?
- Верно, бывают работы и с отрицательным зарядом — они могут и ранить человека. У меня в мастерской стояла гипсовая скульптура Сталина, кто-то подарил. Дай, думаю, померяю ее маятником экстрасенсорным — так он мне такой минус зафитилил! Сразу же выбросил. Плакат с изображением Ленина висел — тоже минус! А потом решил протестировать свои работы — а у меня везде плюс. Не знаю, чем это объяснить. Просто все люди разные, вот и художники тоже разные — есть добрые и злые. Смотря с каким посылом ты к миру обращаешься…
- Аркадий, а с провинцией связь сохраняете?
- Я уже ею наполнен. (Улыбается.) Раньше активно путешествовал по провинции, побывал в разных злачных местах, собрал очень много материала. У меня тысячи фотографий — бродил по провинциальным фотоателье, выискивал характерные образы — например, характерного русского, шведа, китайца. Особые типажи, мимо которых не пройти, — на выставке вы можете заметить некоторые из таких моих находок. Так что материала у меня много, башка наполнена, и в путешествиях особой потребности нет. Хотя с удовольствием приехал в Красноярск, так далеко еще не выбирался — душевно здесь у вас… Но, признаться, не очень-то люблю ездить. Работать надо, нет времени на поездки. А работа, как я уже говорил, для меня важнее всего.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск»
