Литературного критика Курбатова надо слушать. Блестящий оратор, говорящий, кажется, на пределе своих сил, где-то на грани того, где у людей сдают нервы. Кажется, еще немного, и оратор, допустим, упадет в обморок или заплачет от боли. Но… Курбатов не падает. Речь льется. Близкий друг Астафьева, он был в Красноярске как минимум десяток раз. В этом году, возможно, приехал в последний. Как он сам сказал, поклониться могиле и проститься.
Давайте я сразу означу, что я союзник, никого ниспровергать не собираюсь, Виктора Петровича чту, а вам благодарен — мы знакомились на семинаре молодых авторов в 1999 году, вы его вели…
Я помню.
Есть даже фотография, где мы вместе, а кто-то вам рожки строит. Нежное воспоминание, но, простите, вопросы будут жестокие. Я не вижу, увы, линии Астафьева и его наследников в литературе. Молодые подражают Набокову, Пелевину, Стругацким, Сорокину… А лауреаты премии Астафьева, знаю таких, самого его не читают. Все, обрыв. Как вы себе это объясняете?
Забвение репетирует свои хищные когти, вы мне тут ничего нового не сказали, я сам это вижу. Вряд ли я мог сказать, что Астафьева совсем забудут в 21-м веке. Совсем не забудут, но работа забвения — она идет, и она кому-то нужна. Я перечитывал недавно «Прокляты и убиты», и знаете, что я понял? Кто выиграл ту войну? Ее выиграли не Окуджава, не Симонов, не Слуцкий, не иные блестящие интеллектуалы наши, там воевавшие. Интеллектуалы бы проиграли белокурой бестии, там на нас шла мощь, куда более интеллектуальная. Наш интеллектуализм проиграл бы ихнему, он более слабый. А выиграли ее те несчастные пареньки из «Проклятых и убитых», вот их победить не смогли, а еще лучше сказать — не смогли побороть землю нашу, цветок, дерево, зверя, птицу. Сама земля встала. На поле интеллекта все было бы проиграно, но не интеллектом единым… Вот когда интеллектуализм окончательно подчинит себе жизнь, тогда, может быть, и совсем забудут Астафьева. Останутся торговые центры, ну, вроде этого, где проходят дни его памяти.
Вам не нравится Mix-max?
Ну, что это: подиум-дискуссии, игры-квесты, рядом чем-то торгуют, маркетинг… И пусть это прозвучит грубо, по-прохановски, но это истребление христианской генетики нашей. И это плохо — так любить чужой язык. Это значит не любить свой. По-иностранному, как говорил один классик, надо говорить патриотически скверно (смеется). А возвращаясь к роману «Прокляты и убиты» — это первое христианское прочтение той войны. Первое. До этого не было. И это похоже на то, как описывал войну Толстой. Как нечеловеческое дело, прежде всего. Люди не имеют права заниматься таким. И вот еще одна истина Астафьева, что с войны вернуться нельзя. К сожалению. И когда-нибудь к этому придут все, что войной гордиться нельзя. Когда-нибудь и все религии начнут говорить друг с другом, а пока — что? Пока еще, как писал Розанов, они еще шапки друг перед другом даже не сняли. А первым, кто оскорбился бы и полез плевать на «Проклятых и убитых», знаете, кто бы был? Сам молодой Витя, с войны вернувшийся. Мне Астафьев так и говорил: «Он бы первый на меня с кулаками и бросился, оскорбленный в лучших чувствах своих. Или, как он в детдоме делал, калганом бы драться стал. Но ничего, — смеялся, — я бы увернулся, я его повадки знаю…»
Тлен и глум
Вот вы фактически сказали — заговор против русской культуры. Мне почему-то вспомнился Пелевин, его слова: если существует заговор против России, то в нем участвует большинство населения страны. Ну, то есть мир стоит по уровню наших душ, несмотря на мировую закулису или ее отсутствие.
Но все-таки случайностей не бывает, народ совращают. Он сам совращается — это да, но и его совращают. Кто-то заинтересован в уничтожении русской культуры, назовите это мировое сообщество или гражданское общество, но ведь очевидно — Россия, как она есть, не вмещается в современный мир. Русский человек не может взять себе протестантскую его форму; с нашим бабьим, особым христианским пониманием мы всегда будем помнить то, что мир этот хотел бы забыть. Западный человек — он удобен в обращении, а мы нет. И пока мы есть в этом мире, удобно-антихристианским он не станет.
Но происшедшее в двадцатом веке с Россией, причем дважды, в начале и в конце — это же все-таки скорее соблазнение, нежели изнасилование? Ну, нельзя изнасиловать такую страну, если сама не захочет.
Да, конечно. Мы нация, рожденная на полях Евангелия, но мы сами и взяли на себя грех. Нам и вспомнилось. Конечно, сами: бабы и мужики, тащившие добро из церквей… Сейчас нет народа, нет адреса, к кому обратиться. Пока стояли рядом Астафьев, Белов, Распутин, народ был. А сейчас он растащен; вот Горбачев обещал к 2000 году всем отдельные квартиры, и словно бы в насмешку выполнен план — души растащены по своим частным квартирам, это да. Но на это соблазнение есть еще и заказ. Пока на полках не стоял постмодерн, читали Астафьева. Кто же его, постмодерн, на полки поставил? Вот возьмем того же Пелевина, помните, у него глум был, где про училище имени Матросова, потом имени Мересьева, еще кого-то? В училище Матросова молодежь учат кидаться штабелями на пулеметы, в училище Мересьева отрубают ноги и учат так водить самолет. Что это? Это глум над тем, что свято для многих людей. Зачем это? Ну, в лучшем случае это такая приправа к жизни, перец к ней, горчица, но это не сама жизнь. Жизнь из такого текста не возродишь, не воссоздашь. А вот если взять 15-томник Астафьева, возродить целую жизнь из него можно.
Это какой-то очень ранний Пелевин, видимо, «Омон Ра». Сейчас Пелевин столь же в оппозиции, как и вы. Язык у вас очень разный. Но мне почему-то кажется, что вы с ним равно поперек этому миру, и общий язык, как ни странно, нашли бы.
Да, я думаю, что с Пелевиным общий язык нашел бы. Он бы по-буддистски говорил, я бы по-христиански, а язык нашелся бы в итоге общий. Пелевин эволюционирует и вернется в ту сильную русскую прозу, от которой в молодости отталкивался. А вот с Сорокиным, Виктором Ерофеевым — нет, говорить бы не стал. Это умные, очень умные люди. Но где у того же Сорокина что-то свое? Он блестяще пародирует, вот вам Набоков, вот Тургенев, вот Толстой. Но не спросит же Господь писателя Сорокина: «Кому ты умел подражать в своей жизни, Вова, чьей обезьяной ты был?» Он спросит, что он сделал и сказал сам. А что он сказал сам? Ничего.
Я вспоминаю из последнего его трилогию, там первый роман «Лед». Там есть мировоззрение, и вполне свое. Не христианское, да. Я бы сказал — гностическое. Грубо говоря, смешать мир с дерьмом невозможно, потому что мир и есть самое большое дерьмо. Можно из него выпрыгнуть.
Ну, вот такой гностик-говностик…
Обязательно вставлю в текст.
Вставляйте. Так вот, они глумятся даже под видом просвещения. Меня же Ерофеев звал, и не раз, в свою передачу «Апокриф». А я не шел. Потому что там под видом созидания — разрушение, там слова обесцениваются в пыль. Ну, вот что такое: сидят рядом гости программы, один другого называет подлецом, после чего мирно беседуют дальше. Да за такие слова морду уже бить надо как минимум! А они дальше сидят… Ну и чего стоят все слова после этого? Ну, вот Архангельский еще как-то держится, а обычно в «культурных» передачах слово не держат, и чувствуешь, что тебя растлевают.
Не с каждым человеком вы бы стали беседовать, хорошо. Ну, а с проповедью своей — ведь все ваши выступления, по сути, проповедь — вы бы вышли на любую аудиторию?
Еще десять лет назад, наверное, задумался бы, а сейчас жизнь к закату, мне нечего терять. На любую бы вышел. Даже на ту, что на молодежных праздниках. Пьяную, орущую, дикую. Меня бы, наверное, там убили, но минуты две бы послушали.
И что бы вы сказали за две минуты? К тому же бывает не только ненависть, бывает и равнодушие. Не убили бы — вяло оплевали и дальше пошли…
Да нет, я успел бы сильно им не понравиться. Я сказал бы им, как они прекрасны, когда сами с собой, по отдельности. Как они прекрасны наедине с возлюбленной. И как они омерзительны, когда их много. Человек же прекрасен, Бог создал его прекрасным. И как же надо не любить себя, чтобы забыть… Чтобы ушло памятование, что вечером все равно держать отчет перед небом. Вот за то, что я назвал их прекрасными, за это и убили бы. Ну, а мне что? Можно повторить вслед за Петровичем: я пришел в мир добрый, а покидаю мир озлобившийся. Это он 30-е годы назвал добрым-то миром! Представьте, какой степени должно быть разочарование в людях.
Одной ногой в церкви
А вот такой странный, немного интимный вопрос, Валентин Яковлевич. Мне около 30 лет, вам около 70. Вы помните свои 30 лет? И как вы думаете, что именно я пойму — только с возрастом, и никак иначе?
С ужасом думаю, что мне тоже было когда-то 30 лет. Потом, конечно, легче и лучше. Когда еще можешь любить барышень, а уже чувствуешь всю силу, всю полноту слова. Чувствуешь себя как Адам, перед которым Господь проводил вещи, а он их называл. Начинаешь впервые только понимать, что действительно значит «враг», «Отечество», «любовь». Смысл самых простых слов и самых сложных. Называть мир по имени — это блаженство, и это не сразу тебе дано. Вот что Астафьев делал по большому счету? Он мир по имени называл. И так называл, что из его текста весь мир воссоздать можно. Откуда в нем это? Не образование же, не было у него особого образования, разве что сам себя образовывал… Сама земля через него заговорила. Вот почему он 13 раз мог текст переписывать? Что, стиль так правил? Да нет, он терзался, что не расслышал. Ему сама природа, сам язык в уши бормотали. Не всегда расслышишь, конечно. А не так расслышал — и мучаешься. То же было у Распутина, десяток раз мог переписать, и шло у него из того же источника. Знаете, какой у него почерк? Я его только в шестикратную лупу мог разглядеть. А почему? А чтобы не расплескать, чтобы больше была плотность мира.
Мы говорим о регрессе. Можно спорить, регрессе последних 20 или последних 100 лет. А сама история для вас — что такое? Это восходящая линия, нисходящая, круг или просто наложения ломаных линий — одно растет, другое мрет рядом?
Скорее все-таки круг. Но вы прочитайте или перечитайте «Доктора Живаго», там в начале речь о том, что с появлением Христа история отменена как способ существования. Нам даны очертания прорыва этого круга. Помните, в «Войне и мире» Болконский падает раненым на поле Аустерлица, куда зачем-то пришел, и видит над собой просто синее небо? Впервые в жизни видит его так. И это прорыв. Астафьеву, кстати, не дало написать третью часть «Проклятых и убитых» неопределенность в его отношении к церкви. Он вроде зашел одной ногой, но остался стоять на пороге.
Простите вопрос дилетанта — а там должна была быть третью часть?
Да, конечно, с теми же героями. Кого-то разметало по лагерям, кого еще куда, потом они встречаются, и подводится какой-то итог. Астафьев не дописал, потому что сам остался разорванным. Можно было зайти в церковь и закрыть за собой дверь, и он бы дописал. А можно было убрать ногу и закрыть дверь с внешней стороны. Он бы тоже тогда дописал, но это была бы совсем другая книга. Но дописал бы.
У одного философа была такая фраза про Достоевского: ему жизни не хватило, чтобы понять. Ну, то есть он многое понял, но даже ему не хватило. Ну, вот и Астафьеву не хватило.
По моему скромному разумению, нам всем не хватает жизни, чтобы понять.
Еще один дилетантский вопрос: вот вы были церковным старостой — это как?
Храм в Пскове поднимал с нуля, в нем свалка была, я в ногах валялся у Лихачева, выпросил-таки, чтобы был храм. Потом там же служил чтецом. Комментировал. Когда понял, что делаю по инерции, без огня, объехал Византию, прошел апостольскими путями.
Как лучше войти в христианство — именно со стороны знания? Ну, банально: какие книги читать, какие вопросы задавать священнику, как жить, вплоть до быта?
По-разному заходят. Круглого судьба катит, а плоского тащит. У меня-то почти было с рождения. Отца раскулачили, хотя какое там богатство, если у него было 13 детей? Раскулачили, и я переехал в погреб, и первые семь лет жизни я прожил в погребе. Молился, а что еще? Меня учили молиться по старым книгам, и помню, когда пошел в школу, нужно было переучиться на новую грамоту. Так что у меня было рано. Вообще человек не может пройти мимо этого. Если не смотрит туда — просто время не пришло. А если вам суждено еще только прийти в церковь, то я вам завидую. Красота откроется необыкновенная. Это же две тысячи лет оттачивалось. Вы вслушайтесь, что там поют, в церкви. «Павел глаголет, и Пифагор постыдися». И Платон может отойти в сторону. Мудрость церкви все вбирает и все превосходит.
Можно грубый вопрос? Почему православие проиграло нынешний кусок истории? Даже сильнее можно сказать: все религии проиграли, победила производная протестантизма — либерализм, даже вторая производная — консьюмеризм. Элиты всех стран, будь то Россия, Китай, Турция, все же сидят на этом. Какая-то победная формула, бьющая любую цивилизацию.
Протестантизм удобнее тем, что снимает ответственность. Там главный догмат, что Господь уже все решил про тебя, и если царствия божия лишен, то, значит, лишен. Сам ничего не сделаешь. Ну, а польза там стоит как знак принадлежности к небесному сословию: если на земле сопутствует материальная польза, будет тебе и небо. Мы, русские, в этом смысле народ бесполезный, не от мира сего. Да, автомобили будут все лучше, зубные щетки все изысканнее, но это ли финальный смысл? Куда на них ездить и что ими чистить? Не верю я, что мир кончится ничем, и сейчас он же еще не кончился.
Напоследок вопрос, на него мне не ответил дьякон Андрей Кураев. Правильно понимаю, что по догматике все хорошие люди, но верующие не в Христа осуждены на вечные муки? Кураев вместо ответа фактически нахамил, страшно же отвечать-то…
Так и я бы не ответил, неисповедимы пути Господни, и кто я, чтобы брать на себя такое? Но для себя я такой вопрос задавал. И отвечал на него. Нет, не думаю, что осуждены. И церковь сейчас, заметьте, почти не пугает адом, это в Средние века было. Господь же нас любит прежде всего, и есть такая замечательная фраза: «Господь любит не всех одинаково, но каждого больше». Вдумайтесь. И доверьтесь.
Досье «ВК»
Валентин Яковлевич Курбатов родился в 29 сентября 1939 года в г. Салаван Ульяновской области. Окончил отделение киноведения ВГИКа. Работал грузчиком, корректором в районной газете, корреспондентом областной молодежной газеты. Академик Академии российской словесности (1997). Секретарь Союза писателей России (1994—1999), член правления СП России (с 1999-го). Постоянный автор журнала «Москва». Член редколлегий журналов «Литературная учеба», «День и ночь», «Русская провинция», «Роман-газета», редсовета журнала «Роман-газета ХХI век» (с 1999-го), общественного совета журнала «Москва». Обладатель премии «Литературной газеты» (1987), журналов «Литературное обозрение», «Смена», «Урал», «НС» (1992), «ДН» (1998), еженедельника «Лит. Россия» (1997), администрации Псковской области, премии имени А. Прокофьева «Ладога» (2001). Живет в Пскове.
