Питерский режиссер Тимур Насиров приступил в Красноярском ТЮЗе к репетициям своего следующего спектакля — «Д’Артаньян». Успех его первой работы в этом театре, «Собаки-якудза» по Юрию Клавдиеву, превзошел все ожидания. И продемонстрировал, что, во-первых, в артистах еще сохранился неплохой потенциал. А во-вторых, на горизонте наконец-то появился настоящий творческий лидер, способный увлечь за собой труппу ТЮЗа. Театра, художественной жизнью которого уже много лет управляют случайные люди и где необходимость перемен назрела давным-давно. Впрочем, самого Насирова пока что больше заботит премьера «Д’Артаньяна» — она намечена на 19 марта.
«Все происходит от боли»
— Второй спектакль вообще всегда самый сложный, — считает режиссер. — Особенно если первый получился неплохо. Артисты питают множество надежд, и я себе уже не принадлежу, я вынужден оправдывать их ожидания. А это ужасно. (Улыбается.)
Как сейчас, спустя несколько месяцев после премьеры, оцениваете свою постановку «Собаки-якудза»?
Мне сложно говорить об этом спектакле. В самой пьесе не сходятся концы с концами, от нее ощущение некой небрежности, недописанности, немало ляпов. Я переделал несколько сцен, добавил цитаты из «Кодекса самурая», фильмов «Пес-призрак», «Властелин колец». Но все равно в спектакле, к сожалению, полно компромиссов. Возможно, еще и потому, что у нас было очень мало времени на репетиции, всего около месяца.
Собираетесь что-то изменить в спектакле?
Во всяком случае, финал я непременно переделаю. Он получился у нас какой-то тупиковый — герои, которые в этом боевике остались в живых после всех разборок, не знают, что им делать дальше. А должна быть какая-то логика, как мне кажется: приходит Дед Собак и предлагает новый ритуал, новые правила игры — а его посылают куда подальше. Мол, мы отвязные парни, нам и так хорошо. Потому что сегодня у них праздник — они всех победили и не хотят думать о завтрашнем дне. И вот на этом можно построить неожиданный приезд бухачей, которые преследуют бездомных собак... Понятна мысль? То есть никуда из этого мира не вырваться, он как был холодным и жестоким, таким и остался. Уйти из него можно лишь двумя способами — либо погибнуть, либо перестать его замечать, как это делает Дед Собак.
Логично. Тимур, а когда к вам пришло понимание идеи этого спектакля?
Пьеса меня заинтересовала давно, и я сам предложил ее театру. Но окончательно понял, какой должна быть эта история, когда увидел актера Лешу Алексеева, который потом сыграл у меня главного героя — ирландского сеттера Свена. Понимаете, «Собаки» такой сценарий, где герои могут быть разными по характеру. Например, на роль Свена замечательно пробовался Максим Бутивченко. Но тогда у нас получилась бы совсем другая история — про профессионального убийцу. Более жесткий тип, ближе к «Телохранителю» Куросавы. Герой этого фильма — самурай, который потерял работу, но кроме как убивать ничего не умеет. И вот он попадает в незнакомый городок... Классический сюжет, все вестерны на нем построены. А у нас получилась история про пацана, который стал убийцей, потому что попал в переплет. Его предали. И все, что он делает, — следствие его боли. Такая история нравится мне гораздо больше.
Почему?
Думаю, она всем нам близка. Всех людей когда-то ломали. Все мы приходим в мир с какими-то надеждами и их лишаемся. Кто-то не выдерживает, ломается, кто-то, наоборот, становится сильнее. А кто-то превращается в хама, жлоба — как, например, герой пьесы «Третья смена», которую я тоже предлагал поставить в Красноярском ТЮЗе. В финале этой пьесы хороший парень Леша Барановский предлагает пойти грабить польских туристов. Почему? Да потому, что его тоже предали. Любимая девушка, как оказалось, любила не его самого, а то, что он самый сильный. Все происходит от боли. Об этом будет и наш новый спектакль «Д’Артаньян». О том, что общая боль, общая беда сплачивают людей. Как ни странно, это что-то цементирующее... Кстати, с «Собаками» будущий спектакль чем-то перекликается — и проблемой выбора, и проблемой одиночества, проблемами общей беды, предательства.
Сто дней после детства
В чем общая боль героев вашего «Д’Артаньяна»?
Первая часть будет называться «Надежды и юноша», а вторая — «Отчаяние». И если первая — абсолютная клоунада, то вторая часть — та самая общая беда, которая заставляет героев как-то собраться, по-другому на все взглянуть. Кстати, сразу предупреждаю, что пьеса Михаила Бартенева не имеет отношения к роману Дюма. Например, ни о какой дружбе между мушкетерами поначалу нет и речи.
А кто же они?
Собутыльники! Первая фраза, с которой начинается спектакль: «О, Атос, а что вы сегодня пили?» — «Мне легче вспомнить, что я пил вчера». Все они с похмелья явились на взбучку к де Тревилю. А он на них кричит: «Что у вас, шпаги, что ли, заржавели, ну проткнули бы хоть кого-нибудь!» Вот момент, когда всем хорошо и ничего больше не нужно, лучшие люди Франции гибнут от пьянства, от безделья. И вдруг на них сваливается д’Артаньян, который еще полон каких-то идеалов, каких-то целей, желаний. Он всех заражает азартом, интересом к жизни.
Так что же здесь бедственного?
А в этот момент их и настигает беда — мальчик ломается. Но мушкетеры не хотят, чтобы их сын полка превратился в таких, как они. И готовы сами стать убийцами миледи, взять на себя смертный грех, лишь бы его не впутывать. В этот-то момент они и превращаются в тех, о ком Дюма написал роман о великой дружбе мушкетеров. Но не раньше.
Действительно, с книгой Дюма не много общего.
Я уже предчувствую, как поклонники писателя обвинят нас во всех смертных грехах. (Смеется.) Но, кстати, обратите внимание — наш спектакль называется не «Три мушкетера», в центре истории другой герой. Хотя, возможно, к премьере название еще изменится. Самое точное было бы — «Д’Артаньян: сто дней после детства». Но его нельзя использовать («Сто дней после детства» — название известного фильма Сергея Соловьева. — Е. К.). А жаль, потому что точнее некуда: детство нашего героя уже закончилось, но у него еще есть немножечко времени, прежде чем сполна окунуться во взрослую жизнь.
«Я не признаю молодежный театр»
Как бы то ни было, вряд ли кто-то вас упрекнет, что такая история не вписывается в репертуар молодежного театра.
А вот в этом вопросе я готов поспорить. Нет, дело не в том, впишется наш спектакль куда-то или нет. Пока вроде бы все продвигается неплохо, но давайте все же подождем до премьеры, хорошо? Речь о другом: я принципиально не признаю определение «молодежный театр».
Смелое заявление для будущего главного режиссера ТЮЗа!
Нисколько. Это же очевидно — театр либо есть, либо его нет. Все как мантру повторяют — молодежь, молодежь, для молодежи нужно что-то особенное. А ведь речь о нормальных людях! В 14 лет они уже сформировались, все понимают. У них еще мало опыта и много надежд и иллюзий. Но они знают, что такое предательство, что такое смерть. И в этом смысле ничем не отличаются от взрослых. Так почему в театре к ним должно быть какое-то иное отношение? Если молодых спектакль зацепит — будут смотреть. А зацепить их могут те же темы, которые интересуют всех — любовь, ненависть, страсть, боль, предательство.
А как же отличия языкового восприятия людей разных возрастов? Их вы в расчет не берете?
Почему же, беру. Но чем люди взрослее, тем пропасть между ними меньше. С подростком и взрослым человеком можно говорить на одном языке. А, скажем, второкласснику и четверокласснику трудно понять друг друга, пропасть между ними невероятная. Смешно десятилетним школьникам говорить о философии Канта. А если уж говорить, то нужно находить приспособления — это вопрос стиля, выразительных средств. Знаете, Олег Лоевский (известный театральный деятель, основатель и художественный директор международного фестиваля «Реальный театр» в Екатеринбурге. — Е. К.) как-то рассказал историю про одного замечательного голландского артиста. На входе в шатер, в котором происходило действие, тот встречал маленьких зрителей и каждому говорил: «Ребята, у меня есть друг-муравей. Он выполз и гуляет где-то по шатру — осторожно, не наступите на него». Услышав такое, дети начинают вести себя по-другому — иначе смотрят, иначе ходят. Что произошло? Он рассказал им о смерти — что она может случиться, если неожиданно на кого-то наступить. Детям можно показать даже «Гамлета», и они поймут! Главное — правильно адаптировать.
Иными словами, молодежный театр вы не приемлете, но детский не отрицаете?
Я считаю, что есть театр для детей и просто театр. А еще правильнее, наверное, было бы, чтобы при театрах существовала небольшая группа людей, которая занималась бы исключительно детским репертуаром. Театр в театре. Это не те взрослые артисты, которые сегодня играют Бунина или Шекспира, а завтра «Карлсона». Потому что Бунина они будут играть хорошо, а вот «Карлсона» — не факт. Нет, детским театром должны заниматься люди, которым по-настоящему интересен и близок такой репертуар.
А на каком пространстве лучше всего играть спектакли для детей?
Мне кажется, детский театр должен быть камерным, для небольшой группы зрителей. Когда ребенок приходит с командой своих сверстников — это стайка. Не важно, нравится ему спектакль или нет, — он будет вести себя так же, как все остальные. И даже если спектакль нравится им всем, у них установка: раз мы вместе, мы должны проявлять какую-то активность. И тогда в зале возникает шум, галдеж, внимание рассеивается. Детские спектакли в больших залах — это шоу, которое имеет слабое отношение к театру. А если маленький человек пришел не с компанией или зальчик небольшой, на 50-60 человек, он по-другому смотрит — он чувствует, что заметен. Он видит артиста, но и артист его видит. И тогда между ними возникает диалог. Чем еще лично мне нравится детский театр? Он ничем не отличается от взрослого, однако возможностей у него гораздо больше. Некоторые взрослые театры сейчас отказываются брать что-то к постановке, потому что, мол, это не их формат. В детском театре никаких форматов нет и быть не может — там можно ставить все, что угодно. Главное, как мы уже определились, — правильный выбор языка.
Какие спектакли для детей вам было бы самому интересно поставить?
С удовольствием поставил бы повесть Джеймса Крюса «Тим Талер, или Проданный смех». Кстати, в Красноярском ТЮЗе есть прекрасный актер на роль барона Треча — Савва Ревич. Или «Крабат: легенды старой мельницы» — замечательная история Пройслер Отфрид про чертову мельницу, волшебника и его двенадцать учеников, все очень весело и страшно. А одно только название книги Льва Давыдычева чего стоит — «Многотрудная, полная невзгод и опасностей жизнь Ивана Семенова, второклассника и второгодника»! Разве это не интересно? А книги замечательных писательниц Астрид Линдгрен и Туве Янсон? К счастью, достойных произведений для детей много.
С детьми — по-взрослому
Однако их постановки в театре, как правило, оставляют желать лучшего. В чем проблема?
На мой взгляд, прежде всего в инсценировке. Маленькие зрители обижаться еще не умеют. Они из всякой дребедени вытащат для себя что-то хорошее. Просто хотя бы потому, что по сцене перед ними бегают живые артисты и многие из них интересны. Но все же — зачем портить детям вкус? Даже диалоги в детских пьесах обычно толком не прописаны.
Сыро?
Они не сырые — они графоманские. При этом у нас в стране до сих пор любят цитировать старое демагогическое заявление, что для детей нужно ставить как для взрослых, только еще лучше. Но в действительности же ничего такого нет! Скажем, один из популярных сюжетов, история про Буратино — как примитивно ее обычно ставят! А ведь если вчитаться, у Толстого там нормальный взрослый юмор. Например, бульдог так рявкнул на лису Алису, что от страха под ней оказалась лужа. Толстой точно знает — ребенок это поймет. А сцена, когда Буратино хватают и приводят в полицейский участок? Бульдог его обвиняет: «Ты совершил три преступления, негодяй: ты — беспризорный, беспаспортный и безработный». Это же социальная драма, причем и по сей день весьма актуальная! Но почему всякие графоманы позволяют себе вписывать туда плохие диалоги? Хорошую литературу в ТЮЗах вообще постоянно унижают и уничтожают. Сюсюкают, издеваются. Хотя о чем вообще «Буратино», если задуматься? О поисках рая. Финал радостный, но абсолютно нереальный — все настолько хорошо и красиво, что так не бывает. Это очень серьезная тема.
А еще детские спектакли часто почему-то в стихах...
Ага, да еще с песенками и «танчиками», как сами артисты пренебрежительно называют танцы в детских спектаклях. Вот тут мы попоем, тут попляшем — к сожалению, без этого детских спектаклей, как правило, не бывает. Хотя я поставил «Про того, который ходил страху учиться» Бартенева — у нас там не только песен и танцев, даже музыки и декораций не было! Спектакль шел чуть больше часа, и дети смотрели его с наслаждением. А потом их невозможно было выгнать из театра, потому что в финале артисты провоцировали бой подушками, на которых дети сидели во время спектакля. Их уже не успокоить — и не надо!
А какой потрясающий спектакль поставил в Томском ТЮЗе мой коллега Петр Зубарев! Причем на один из самых избитых театральных сюжетов, про Красную Шапочку. Начинается спектакль так: выходят два артиста, скучными голосами рассказывают эту всем надоевшую сказку. Но режиссер их останавливает, и они начинают в ней разбираться. Например, почему волк здесь такой злой, съедает бабушку и Красную Шапочку? Да потому что в другой сказке, «Иван Царевич и Серый Волк», он умеет летать, а здесь его лишили всех сказочных возможностей, вот он и обозлился.
Нестандартный подход.
Все очень просто — детей нужно воспринимать как нормальных людей. Да, у них какие-то свои коды, своя логика. Но общаются они точно так же, как и взрослые. И со сцены к ним нужно обращаться на живом языке, а не на придуманном. И это не мое открытие — многие замечательные люди до меня это давно доказали, например Зиновий Карагодский, который много лет руководил Ленинградским ТЮЗом. Но беда в том, что детским театром чаще всего занимаются по обязанности, а не по призванию.
Потому что когда-то по всей стране создали ТЮЗы, а закрыть их ни у кого рука не поднимается?
Не закрыть — поменять направленность. Я убежден, что ТЮЗов как театров быть не должно, это порочная практика. Потому что так сложилось, что в ТЮЗы идут в основном те, кто не попал в большие театры. Хорошо, если проблема только в росте — невысокие актеры, так называемая тюзовская фактура, вечные мальчики и девочки. Но туда также попадает и огромное количество совершенно случайных людей, которых больше никуда не берут.
И вот еще что очень важно: когда артист до бесконечности играет бессмысленные графоманские диалоги, поет плохие песенки и танцует примитивные «танчики», это унижает его достоинство. Униженный плохим репертуаром, плохим стилем артист хорошо играть не может. Он теряет вкус, начинает серьезно относиться к любой лабуде. И как артист он кончился в этот момент, застрял в своем развитии. Вот что самое страшное. Мне кажется, именно в этом главная проблема Красноярского ТЮЗа — его артисты очень долгое время были унижены. И поэтому для меня сейчас так важно не обмануть их ожидания.
Не боитесь серьезности ответственности?
Я готов ее принять. Мне нравятся эти ребята. Возможно, в чем-то им не хватает мастерства. Но в них есть азарт, кураж и желание работать — для меня это очень ценно. Вы знаете, когда-то я поставил спектакль «Поминальная молитва» — о том, как мы ощущаем свой дом. Сам я родом из Баку, и, как выяснилось со временем, там мне было хорошо и уютно. А сейчас где-то лучше, где-то хуже. Но дома я пока нигде не ощутил. Нет места, о котором я сказал бы: мне тут настолько комфортно, что именно здесь я хотел бы умереть. Но как знать, возможно, таким вновь обретенным домом для меня станет Красноярск?
Досье «ВК»
Тимур Станиславович Насиров. Востоковед, театровед, театральный режиссер.
Родился в Баку. Окончил режиссерский факультет СПбГАТИ (мастерская Григория Козлова). Руководил драматическими театрами Лысьвы и Воркуты. Поставил спектакли «О жизни, смерти и любви» по произведениям И. Бунина, А. Чехова и Н. Лескова в театре им. Комиссаржевской (Санкт-Петербург), «Как он лгал ее мужу» по Б. Шоу, «Оборванец» М. Угарова и «Бру-га-га» по мотивам «Жизни господина де Мольера» М. Булгакова, «Поминальная молитва» Г. Горина, «Лев зимой» Д. Голдмана, «Она вас нежно целует» Ф. Саган и др.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск», №4 (245)
