Это, пожалуй, единственный сегодня в России самостоятельно мыслящий философ, не связанный ни с какими системами, школами, группировками и кланами. Секацкий — анфан террибль российской философии. И как всякое яркое явление, он вызывает у одних сильнейшее раздражение, у других — столь же неподдельное восхищение. При этом книги Александра Секацкого можно читать, даже не имея соответствующего образования, потому что он пишет о вещах, совершенно «неформатных» для философии — шпионах, блондинках, рок-музыке, алкоголе и торговых центрах.
Александр Куприянович, вы издаете книги в жанре, если можно так сказать, популярной философии...
Я бы назвал это нон-фикшн.
Что вы пытаетесь выразить своими книгами? В чем смысл того, чем вы занимаетесь?
У меня никогда не было таких педагогически-просветительских амбиций, для меня писать книги — это такая форма самовыражения. Если какой-то поворот мысли, парадокс, идея, наблюдение кажутся мне достойными внимания и обладают, если можно так выразиться, метафизической крутизной, это доставляет мне удовольствие и порождает желание это удовольствие передать другим людям, дальше, по цепочке. У меня нет амбиций «отражать жизнь», «нести идеалы добра и света», я скептически отношусь к такой миссии. Просто существуют вещи, которые лучше тебя никто не сделает, не сформулирует, не напишет. И мои тексты — это попытка продемонстрировать читателям, что значит «быть Секацким». Это я считаю более честным самоотчётом, присущим всякому вдумчивому автору, хотя и немногие решаются заявить об этом публично. Пытаются, вместо этого, говорить о сотрудничестве с мировым духом, или прибегают к другим наивным хитростям того же рода.
Чего читателям ждать от вас в ближайшее время?
Сейчас у меня готовы две книги. Одна уже в издательстве, скоро выйдет. Называется «От просвещения к транспарации». В данном случае транспарация — прозрачность. Мне интересно было порассуждать о прозрачности, проницаемости структур современного общества. Я считаю, что сегодня мы переживаем один важный кризис — кризис субъекта как фигуры изучения. В определенной степени кризис субъекта, его транспарация, отсутствие частной жизни и личной тайны во многом определяет сценарии кризисов более глобальных.
В том числе и кризис в современной литературе?
Не сказал бы. Я думаю, что литературу, процесс чтения уже миновал тот высший пик опасности, и книга стала нередуцируемым феноменом культуры. Книга, бумажная книга сохранится прежде всего потому, что она нужна не читателю — она нужна писателю, автору. Читатель может искать другие формы получения информации, приспособиться к блогам, интернет-форумам, электронным носителям, а для писателя книга — не просто продукт его интеллектуального труда. Это такая отметка в ноосфере, знак того, что он существует, что-то создал, что-то написал.
А сам вы предпочитаете читать в какой форме?
Я предпочитаю читать бумажные книги. В последнее время пришлось прочесть много текстов, поскольку я входил в большое жюри литературной премии «Национальный бестселлер». Да, далеко не все из прочитанного доставило мне удовольствие, но я человек исключительно дисциплинированный, и если надо прочесть сто текстов, прежде чем вынести свое суждение, я буду читать сто текстов.
И что из прочитанного понравилось больше всего?
Михаил Елизаров, «Мультики». Или Фигль-Мигль — и та книга, которая вошла в шорт-лист «Нацбеста», «Ты так любишь эти фильмы», и предыдущий роман «Щастье». Мне нравится Фигль-Мигль как проект, как необычный литературный концепт, и хорошо, что такие книги еще появляются в литературе.
Интересно, а какие книги читает философ Секацкий, когда он не является членом жюри литературной премии?
Знаете, у меня есть несколько писателей, которых я лично знаю, они мои приятели, и я слежу по мере сил за их творчеством. Например, есть такой питерский писатель Илья Масодов. Его мало знают за пределами Питера, к сожалению. Я для себя его тексты называю инферно-реализмом. Это, по сути дела, такие детские страшилки, но как они поданы, как развернуты... это очень хороший писатель. Реже, но стараюсь следить за новыми книгами других питерских писателей — Илья Бояшов, Сергей Носов («Тайная история петербургских памятников» отличное впечатление оставила), Павел Крусанов, Андрей Аствацатуров...
Вы согласны с тем, что «питерская школа» российской прозы остается в определенной степени «вещью в себе»? Ведь тех писателей, которых вы перечислили, за пределами Санкт-Петебурга так называемый массовый читатель почти не знает...
Это и так, и не так. Мне думается, противопоставление Петербурга и России лишено оснований, особенно когда имеют в виду «европейскую» принадлежность города. Петербург как раз является квинтэссенцией России — потому что нигде более «бытие для другого» как форма жизни, как форма творчества не доведены до такой рафинированности.
Извините, «бытие для другого» — это что?
Постараюсь объяснить вкратце. Если вдуматься, в некоторых цивилизациях — например, в египетской или исчезнувшей советской — заметно полное пренебрежение принципом человекоразмерности. То есть когда цивилизация, города создаются не для людей, в них живущих, а для неких мифических потомков или богов, или мертвых, и вся культурно-историческая среда выстраивается «под других». Вот это я и называю «бытие для другого», трансцендентное отрицание человекоразмерности. В этом смысле Петербург — очень показательный город. Его метафизика в последнюю очередь учитывает интересы ныне живущих, его архитектура, история развернуты к трансперсональным стихиям — морю, небу, власти. И это так или иначе проявляется и в книгах питерских писателей. Хотя я вовсе не хочу сказать, что по этой причине для книг питерских прозаиков нужен какой-то особенный читатель. Массовый читатель — это ведь тоже довольно условная форма жизни, явление, не имеющее четких дефиниций. И в каждом городе массовый читатель свой.
А кого из современных философов вы читаете? Следите за тем, что происходит в мировой философской науке?
Да, конечно, хотя там новости распространяются медленно (улыбается). Ну, наверно я бы назвал немецкого философа Вольфганга Дитриха. Или Латура. Жижек продолжает удивлять...
А чем бы вы объяснили феномен популярности Жижека? Он же присутствует везде, выступает на политических форумах, на элитных тусовках, и хотя тексты его, на мой взгляд, это то, что в ЖЖ называется «лытдыбр», популярность Жижека-философа не меньше, чем Жижека-шоумена...
Это осознанная стратегия мультимедийного присутствия, опыт трансляции философии из научной среды в самые неожиданные форматы. Жижек выступает в кинотеатрах, устраивает философские диспуты на рок-фестивалях и недавно писал тексты для бегущей строки. Но он считает, что так и должен вести себя современный философ. Способов доставки информации, каналов сегодня множество, и их количество постоянно растет. Наверно, не стоит удивляться, когда философские изречения будут публиковаться на этикетках к пивным бутылкам — почему бы и нет?
А вы бы согласились пойти по этому пути? То есть перестать быть «чистым» философом, а сочинять, например, идеологиию сырьевой корпорации или работать с политическими партиями?
С политическим партиями — вряд ли, но мне интересны различные формы присутствия в медиа-среде. В принципе, любая ситуация образует структуру формальной задачи: попробуй-сделай-оцени результат-двигайся дальше. Посмотри, кто справится лучше тебя — может, окажется, что ты единственный, и лучше никто не сможет. Вот лучше Жижека «продюсировать философию» сегодня не умеет никто. В этом появляется состязательность, и мне интересны самые разные формальные задачи. Что-то можно попробовать, но если эксприментировать ради формы — это неинтересно, мы все уже видели, нас уже ничем не удивишь. Я вот попробовал — какое-то время работаю телеведущим, мне интересно, у меня, говорят, получается.
А еще что хотели бы попробовать? Взялись бы писать тексты для рок-группы, например?
Для рок-группы — это вряд ли. Я задумывался о том, чтобы написать какой-нибудь фикшен, жанровую прозу, но это тоже так, к слову. А вот чего хотелось бы по-настоящему — написать классический философский трактат.
А философия — это что по-вашему? Образ жизни?
Нет, я думаю, что это скорее сумма взглядов, чем образ жизни. Образ жизни — нечто автономное, если философия определялась бы образом жизни, она утратила бы большую часть своей остроты и разнообразия.
Аркадий Суховольский, интернет-газета Newslab.ru
