Роман «Предчувствие конца» («The Sense of an Ending») Джулиана Барнса, за который британский писатель был удостоен в прошлом году Букеровской премии, своим объемом скорее напоминает пухлую новеллу. Возможно, здесь сказалась увлеченность автора великим Флобером, который призывал литераторов научиться океан переливать в графин: изящная психологическая драма с элементами философской притчи и детективной истории комфортно умещается на небольшом числе страниц, и столь же комфортно — в читательской голове. При всей концентрированности, книга прочитывается легко, за один вечер — этому способствует и мягкая манера повествования, и стильный, иногда грубоватый британский юмор, и аккуратно подаваемый сюжет, в котором ретроспективные события сцеплены с настоящим без малейших зазоров.
В качестве основного предмета беседы Барнс выбрал материю легкую до совершенной неощутимости — человеческую память. Главный герой книги — шестидесятилетний мужчина по имени Tони Уэбстер, в размеренную жизнь которого просочилась тайна из далекого прошлого — завещанный ему дневник некогда погибшего товарища. Путь к разгадке этой тайны пролегает через глубины памяти, которая на поверку оказывается перманентно изменчивой субстанцией. Ироничный и склонный к саморефлексии Tони вспоминает своих школьных приятелей, первую настоящую любовь, мыкания по миру, самоубийство друга, знакомство с женой — и даже на старых фотографиях обнаруживает незамеченные им ранее детали, проливающие свет на поведение близких людей. Воспоминания свиваются в кольца, появляются новые и старые действующие лица, при этом внешних действий почти не происходит, если не считать таковыми звонки адвокату или ужины с бывшей супругой. Динамика повествования реализуется, в первую очередь, через изменения интерпретаций тех или иных событий в голове героя.
«Помню, на исходе отрочества мой разум пьянили авантюрные мечты. Вот я вырасту. Отправлюсь туда-то, совершу то-то, сделаю открытие, полюблю одну, потом другую, третью. Буду жить, как живут и жили герои книг. Каких именно, я точно не знал, но верил, что познаю страсть и опасность, наслаждение и отчаяние (чем дальше, тем больше я склонялся к наслаждению). Однако... кто это писал, что искусство высвечивает ничтожность жизни? В какой-то момент, на подходе к тридцатнику, я признался себе, что весь мой авантюризм давно улетучился. То, о чем мечтало мое отрочество, мне не видать как своих ушей. Я буду подстригать лужайку, ездить в отпуск, проживать жизнь»
Еще в школе персонаж участвует в инициированном учителем споре о том, что такое история. Ложь победителей, самообман побежденных или обреченный на вечное повторение сюжет? " История — это уверенность, которая рождается на том этапе, когда несовершенства памяти накладываются на нехватку документальных доказательств", — предлагает вариант ответа приятель героя по имени Адриан Финн — тот самый, что спустя несколько лет будет встречаться с бывшей подружкой Tони, а потом по неведомой причине перережет себе вены в ванной. Если единственный свидетель события не может о нем рассказать, то ты никогда не узнаешь правды.
Воспоминания — это зеркала из парка развлечений, которые искажают реальность, и когда тебе приходится подводить итоги жизни, то не найти настоящего отражения в лабиринте ретроспекций. Tак, в своих поисках Tони начинает регулярно посещать небольшой магазинчик на окраине городка и соседствующий с ним паб. Он ходит туда так часто, что вскоре все начинают воспринимать его как своего, живущего здесь с незапамятных времен — возникает ложное воспоминание, не имеющее никакого отношения к действительности.
«Мозг не любит, когда его подгоняют под общие мерки. Как раз на том этапе, когда мы думаем, что все катится под откос, что нам осталось только вычитание и деление, наш мозг, наша память может нас удивить. Как будто говоря: „Не рассчитывай на спокойное, постепенное угасание — в жизни все гораздо сложнее“. И мозг начинает время от времени подбрасывать тебе какие-то обрывки, даже высвобождать знакомые петли памяти...»
Сделавшее причудливый вираж и догнавшее героя на склоне лет время позволяет герою ухватить себя за хвост, однако разгадка тайны не приносит ничего, кроме новых вопросов. Как верить самым светлым, ярким, сочным воспоминаниям юности, если свидетели молчат, а памяти верить нельзя? И существует ли тогда история вообще — или есть только один мировой хаос?
