Прочитала диалоги Джорджа Баланчина с Соломоном Волковым, посвященные Чайковскому: музыка, балет, Петербург, пусть даже разделенные десятилетиями — Чайковский и Баланчин, однажды или несколько раз встречавшиеся лично, встают на одну сторону этой большой линейки. Волков зачитывает небольшие куски из дневников, то есть появляется прямая речь Чайковского, Баланчин подхватывает и развивает тему, но о себе, поэтому получается набор монологов, за которым проступает неугомонный Волков, мечтающий, чтобы эти два человека сошлись.
Книга вышла уже после смерти Баланчина — он редко давал интервью, о себе говорить не любил (хотя в книге в основном говорит о себе), но о Чайковском согласился сразу, потому что считал его гением, вдохновителем и вообще лучшим на свете композитором: Баланчин стал первооткрывателем Чайковского в Америке, поставив на его музыку множество балетов и сделав «Щелкунчинка» западной рождественской традицией.
Конкретных историй в книге — на каждой странице, и, конечно, вынужденный говорить почти афоризмами Чайковский слегка уступает харизматичному и расплескивающемуся Баланчину, который уверенно тянет на себя, постоянно возвращаясь к своей формуле: «видеть музыку, слышать танец». Об этом веселее и подробнее рассказал Дмитрий Курляндский перед премьерами балетов на Дягилевском фестивале: однажды сидели Баланчин и Стравинский, пили, и Баланчин, сильно разъярившись в споре, сказал, что главное в балете — в танце видеть музыку, на что Стравинский парировал: и слышать танец. Книга последовательно разбирает: детство, гувернанток, слуг, Чайковского, которому запрещали в пять лет слишком много играть, отстраняя от фортепиано, а он однажды отстукивал ритм по стеклу, разбил его и поранился, или как он рыдал, прося избавить от музыки в голове, и как рыдал потом, уже взрослым, слушая собственную музыку, по словам Баланчина, безусловно от удовольствия.
Хореограф рассказывает, что Чайковский вспоминал что-то трагичное, чтобы придумать трагичное — в свою очередь Баланчину, чтобы сделать балет, воспоминаний недостаточно — он работает с движениями, которых нет в жизни. При этом сквозь всю книгу сохраняется главный балетный посыл: сюжет как атавизм, объяснять ничего не нужно: может, поэтому в книге совсем нет интерпретаций. Поток сознания, оформленный в главы — разрозненные жизненные движения, склеенные по одной стороне с другим человеком — великий Чайковский кажется нерушимым, и тем страннее слышать, что когда-то кто-то его не знал. Впрочем, то же самое хочется сказать и про главного героя книги.
