В этом сезоне солистка Красноярского музыкального театра Светлана Колеватова получила на краевом конкурсе приз за лучшую женскую роль в музыкальном театре. Жюри поощрило ее Галатею в оперетте «Прекрасная Галатея» Ф. Зуппе. Неплохой подарок к бенефису — 17 апреля артистка отметит 20-летие своей творческой деятельности.
Сколько наблюдаю вас на сцене, Светлана, такое ощущение, что опереточная классика вам особенно близка.
Конечно, это же основа всего! Если умеешь петь классику, то и в остальных жанрах, будь то мюзиклы или какие-то драматические спектакли с музыкой, чувствуешь себя уверенно. Кстати, особенности исполнения классики со временем меняются. Меняется техника, подача звука, сама вокальная школа. Сегодня уже не поют так, как, скажем, во времена Козловского. Мне, например, очень нравится, что в современной манере пения отчетливо слышны слова арии. Но, конечно, красота звука никуда не уходит — это имело значение во все времена. А самое главное — чтобы петь классику, нужен голос. Так было всегда.
Классическую оперетту в театре прежде пели без микрофона, а сегодня его используют все чаще. Почему?
Из-за отсутствия голосов, почему же еще? Мне иногда кажется, что на нашем поколении — на Наталье Горячевой, Мише Михайлове, на мне — все остановилось. Мы любой зал пробивали без подзвучки. А нынешние молодые солистки такими возможностями, увы, не обладают. Хотя молодежь у нас небесталанная, и у нее есть желание раскрыться. Но, похоже, нет людей, которые бы молодых в этом поддержали и направили… Понимаете, даже если артист приходит в театр с консерваторским образованием, ему многому приходится здесь учиться. А если его не учат да еще сразу же предлагают петь в микрофон — это не эволюция, а деградация голоса, при пении в микрофон совсем другая подача звука. Нужно петь в полный голос, развивать его, растить — тогда будет толк. Отказ от сложностей голосу не на пользу. Все-таки у нас не эстрада, а театр.
С чего начиналось ваше становление?
Я окончила Красноярское музыкальное училище по классу вокала. У меня лирико-колоратурное сопрано, училась на оперной классике — пела Снегурочку, Параску, Джильду. Как говорила мой педагог Надежда Алексеевна Костюкова, главное в моем тембре — колокольчик: если он звенит, значит, пою правильно. А еще, что очень важно, она всегда обращала внимание на дикцию — нельзя петь с галушкой во рту, зритель должен понимать, о чем ты поешь.
Кстати, в оперу никогда не тянуло?
Я пробовалась в оперу, но меня туда не взяли. О чем совершенно не жалею — оперетта мне ближе, всегда любила этот жанр. Кстати, в солистки музкомедии попала не сразу — четыре года пела здесь в хоре. Тогда отбор в хор был очень строгий — смотрели, чтобы и внешность, и голос соответствовали, хористки у нас были очень сильные. Меня поначалу все время «причесывали»: «Света, не выделяйся, пой потише». Ну что поделать, если я изначально выделялась? (Смеется.) Сольные партии стала петь уже в хоре. И Галатея, конечно, для меня очень значимый этап. Вообще люблю оперетту оффенбаховской школы.
Интересная эволюция — от хористки до героини!
Я начинала с малюсеньких ролей, где нужно было спеть отдельную фразочку или просто красиво пройти в мимансе. И, кстати, считаю, что начинать полезно именно с этого — невозможно сразу же по приходе в театр выйти и спеть Ганну Главари. Многому училась у наших ведущих солисток — Ольги Мещеряковой, Людмилы Шлянцевой, Тамары Агаповой, Людмилы Гох. Не на раз пересмотрела весь репертуар театра, прежде чем выйти на сцену. А моя первая большая роль — Лиза в «Марице», я ее спела, еще будучи хористкой. После чего стала петь практически всех субреток.
Но вокальные возможности позволяли петь не только субреток, но и героинь? Тяжело было это доказывать?
Мне кажется, я до сих пор доказываю, что давным-давно выросла… Понимаете, очень сложно вырваться из привычного для всех амплуа. Меня много лет считали субреткой — и поди переубеди, что ты можешь что-то другое! Трудно было, но я пробивалась — спела Элизу в «Моей прекрасной леди», Лизу Муромскую в «Акулине». Это мои первые героини.
А насколько закреплено понятие амплуа в современном музыкальном театре?
Сейчас оно размыто, можно показывать себя в разном — не то что прежде! И, считаю, для универсальных артистов это очень важно — сегодня ты сыграл героя, завтра какого-то характерного персонажа, отрицательного. Мне лично по душе такое разнообразие, особенно когда зрители не узнают и удивляются. (Улыбается.)
Не боитесь играть отрицательных персонажей?
Вообще-то мне ближе положительные героини — добрые, красивые, светлые. Я их не наигралась. Но и отрицательные персонажи мне тоже интересны. Например, Снежная королева — вроде бы образ такой холодной недоброй силы. Но почему-то моя Снежная королева всем нравится, и дети воспринимают ее с симпатией. Наверное, потому что при всей своей жесткости и холодности она обаятельная.
А самая трудная из таких ролей для меня — Огюстина в «Восьми любящих женщинах». Очень удивилась, когда мне ее дали, — ну не мое это! Правда, в спектакле вообще нет положительных типажей. Но, скажем, бывшая проститутка Пьеретта или жена хозяина чисто психологически как-то проще и понятнее. А Огюстина — одинокая безумная женщина с тайными влюбленностями, к тому же она постоянно истерит и конфликтует, — мне это совершенно не близко. Пришлось изрядно себя поломать, чтобы что-то получилось. Кстати, меня в этом образе вообще многие не узнавали, пока не начинала петь.
В жизни вы человек неконфликтный?
Мне очень неприятны трения с кем бы то ни было. Но в профессии я человек очень требовательный — и к себе, и к партнерам. Поэтому, возможно, кому-то кажусь конфликтной.
Репутация стервы не смущает?
Ну что вы, на стерву я не тяну — так, стервочка! (Улыбается.) А если серьезно — не будешь проявлять жесткость, требовательность и дотошность, заявлять о себе, на тебя вообще никто не обратит внимания. В театре нельзя быть амебой. Знаете, у меня был довольно затяжной период, когда я была этакой рабочей лошадкой — играла во всех спектаклях, да вот только не на первом плане, ни в одной премьере не занимали. Отсюда ощущение недоигранности… В театре слишком многое зависит от удачи. И если руководитель тебя не видит, не любит, не верит в тебя как в артистку, хоть о стену расшибись — никому ничего не докажешь. И так может пройти жизнь… А еще я человек прямой и открытый, все в лоб — за что тоже не любят, особенно в театре, с его неизбежными интригами. Не будешь огрызаться — заклюют. Если ставишь себе цель чего-то добиться, надо быть сильной. Уметь забывать все плохое, иначе сойдешь с ума. Если хочешь заниматься творчеством, все личное побоку.
Каково выходить на сцену с человеком, который относится к вам не очень доброжелательно?
Это его проблемы. Я выхожу с любовью, потому что я с ним работаю. И подлянок никому на сцене не делаю, никогда! Зритель не виноват, мы обязаны доставить ему удовольствие — показать все, что можем, и даже то, что не можем. Преодолеть свои болезни, плохое настроение, усталость. Кстати, в этом смысле особенно восхищаюсь нашим балетом — вот кто у нас пашет с утра до вечера! Короля, как известно, делает свита. Балет в нашем театре — та самая свита. Одному солисту на сцене некомфортно, без балета никуда. Тем более что зритель привык к шоу, ему нужна зрелищная картинка. Вот и в бенефисе балет меня очень сильно поддерживает.
К слову, что хотите показать на бенефисе?
То, что люблю — что уже пела и что, возможно, никогда не удастся спеть и сыграть. Взяла лирику из оперетт Дунаевского — «Вольного ветра», «Белой акации». Прошлась по мюзиклам — в частности, у меня будет номер из «Чикаго». Покажу номер из «Веселой вдовы» — никогда его не пела. Когда-то играла в этой оперетте эпизодическую роль и очень надеюсь, что мне еще удастся спеть Ганну Главари. Век актера, к сожалению, очень короток. И если не везет, если тебя не замечают, игнорируют — это зря ушедшие годы… Нужно успевать, пока есть возможности, силы, творческий потенциал. На сцене любят молодых, красивых, энергичных — тем более в нашем жанре.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск»
фото из архива театра
