О креативной экономике говорят много и многие. И убежденнее многих — Михаил Гнедовский, ведущий российский эксперт в данной сфере. Он уверен: будущее — за творческими индустриями. Но ближайшее ли будущее — вопрос открытый.
Постиндустрия в английском стиле
Михаил Борисович, поясните для тех, кто не в теме: что такое творческие индустрии?
Это дословный перевод выражения «creative industries». Причем перевод не очень удачный, ведь что есть индустрия в привычном понимании? Тяжелая промышленность. Но в данном случае имеется в виду другое — некий сегмент экономики, опирающийся на потенциал культуры и искусства. Термин «творческие индустрии» в своем русском варианте сбивает с толку, тем не менее его уместно использовать, поскольку он распространен во всем мире и встраивает Россию в мировой контекст.
И каков контекст?
В последние 20—30 лет вновь наметился геополитический раздел, но если раньше страны делились на аграрные и индустриальные, то теперь — на индустриальные и постиндустриальные. Конечно, в постиндустриальной Англии и фабрики частично сохраняются, да и картошку там выращивают, но в основе английской экономики — создание и продажа нематериальных интеллектуальных и творческих продуктов, продажа воздуха, по сути.
Но продажа воздуха — это жульничество, разве нет?
Вовсе нет. Творческие продукты необходимы и востребованы. Та же Англия от экспорта музыки получает большую прибыль, чем от экспорта автомобилей, а в целом творческие индустрии в Англии являются самым быстрорастущим экономическим сектором и составляют уже 8% национального ВВП.
Кризис не снизил темпы роста? До творческих ли продуктов, если на продукты питания не хватает?
Как раз кризис — лучший стимул для формирования творческих индустрий и креативной экономики. Достаточно вспомнить, с чего все началось. В 1980-е годы города, известные как «родина капитализма», то есть исконные промышленные центры — Манчестер, Ливерпуль, Шеффилд, — оказались в кризисе жестче нынешнего, потому что производство было выведено из них в третьи страны. Оставалось либо впасть в затяжную депрессию, либо перепрофилироваться, найти новое направление. Среди прочих альтернативных стратегий появилась стратегия творческих индустрий. Она была детально проработана, одобрена правительством, после чего отрасль стала грамотно, планомерно развиваться как на уровне страны, так и в отдельных муниципалитетах. Сегодня креативная экономика — несомненный приоритет британской национальной политики. Недавно издан программный документ с предисловием премьер-министра Гордона Брауна, где он пишет: «Наш главный ресурс и то, чем мы знамениты во всем мире, — это наши творческие силы, наши творческие люди и те творческие продукты, которые мы продаем на мировых рынках».
То есть ставка на креативную экономику оправдалась?
Более чем. Это очевидно на примере упомянутых некогда индустриальных, а ныне постиндустриальных городов — унылые, сонные рабочие окраины превратились в богемные кварталы, где жизнь кипит и днем, и ночью. Я был в Шеффилде — там творческий квартал соперничает с историческим городским центром, потому что в нем совершенно иная стилистика, иная атмосфера, неформальная публика, непринужденное общение. Конечно, ведущую роль тут играют культурные кластеры.
С этого места — поподробнее, пожалуйста.
Применительно к экономике кластер — это форма организации, при которой родственные предприятия расположены рядом друг с другом, каждое сохраняет независимость, но специалисты постоянно переходят из фирмы в фирму, и вообще идет тесное сотрудничество. Типичный образец — Силиконовая долина. Кстати, существует мнение, что в перспективе вся экономика будет устроена по кластерному типу. Но, разумеется, создатели культурных кластеров вряд ли штудировали экономическую теорию, они стихийно избрали организационную структуру, оптимальную в сложившихся объективных обстоятельствах, а именно: закрылся завод — освободилось заводское здание или здание пакгауза, склада, транспортного депо, и постепенно пустующие промзоны заполнились художниками и креативными предпринимателями.
В Москве тоже открывают галереи на бывших фабриках.
Не надо путать. Галереи не равны кластерам, у них меньшая смысловая нагрузка, они выполняют лишь презентационную, витринную функцию: выставки, показы, фестивали — и только. Для кластеров же главным и определяющим их назначение является производственная деятельность. Основа культурного кластера — творческие мастерские. Вернее, сотворческие, потому что результат достигается коллективными усилиями: если вы графический дизайнер, а я музыкант и моя студия находится дверь в дверь с вашим офисом, то я, записав диск, иду к вам, вы мне макетируете обложку, в итоге у нас получается совместный проект. По такой схеме работают культурные кластеры. Хотя, безусловно, в дополнение к рабочим в них есть и экспозиционные площадки, и торговые точки, где здесь же произведенное здесь и продается, есть сервисная инфраструктура — рестораны, бары, клубы. Благодаря этому кластер не замыкается сам в себе, а открывается вовне и зачастую становится модным местом, преображает заброшенные территории, превращая их в пригодные для обитания. Чем, к слову, пользуются некоторые девелоперы: решив застраивать окраинный район, они специально инициируют появление там культурного кластера и ждут, пока привлекательность района повысится и, следовательно, цена недвижимости возрастет. Так что культурные кластеры имеют градообразующее значение. Не случайно английские власти их поддерживают, способы поддержки самые разные: льготная аренда, щадящее налогообложение, бесплатное консультирование. Ведь кластер — это еще и бизнес-инкубатор, и понятно, что помогать креативному бизнесу удобнее, когда он не рассредоточен, а пространственно локализован.
И сбоку бантик
Где Англия и где Россия, Михаил Борисович…
Когда в 2002 году я побывал в Англии и впервые воочию увидел тамошние кластеры, мне тоже казалось, что в России подобное если и будет, то «жить в эту пору прекрасную уж не придется». И все, с кем я делился впечатлениями, говорили: «Ну, это же там, в далеком Туманном Альбионе, а у нас особенная стать». Но! Буквально через три года, в 2005-м, в Москве откуда ни возьмись возникли сразу пять полноценных культурных кластеров! Причем созданы они были по классической модели: Лужков начал выводить из Москвы промышленность, и опустевшие заводские, складские и иные помещения такого рода заняли творческие группы, которые действовали естественным образом, то есть без всякого намеренного умысла и теоретического обоснования всего лишь решали насущные нужды — искали подходящее более-менее недорогое местечко. Самый показательный пример — «Арт-плэй»: в здании шелкоткацкой фабрики поначалу разместилось одно архитектурное бюро, затем второе, третье, в конце концов там собрались около 50 архитектурных и дизайнерских компаний. Что примечательно: когда срок аренды истек, подавляющее большинство из них не захотело возвращаться к прежнему раздельному существованию. Они нашли новое место — бывший завод «Манометр» на набережной реки Яузы и сейчас осваивают это гигантское пространство, которое называется, соответственно, центр дизайна «Арт-плэй на Яузе». На сегодняшний день это крупнейший культурный кластер в Москве, настоящий арт-городок.
Но эти московские кластеры — исключения или Россия в целом готова к креативной экономике и творческим индустриям?
Если задать вопрос: «А имеются ли в России творческие индустрии?» — ответ: «Да. Безусловно и в большом количестве!» Но если спросить: «Знает ли кто-нибудь об этом?» — «Увы, нет». Никто и не догадывается: ни государство, ни общество, ни даже сами творческие профессионалы, которые крайне разрознены и не осознают своего единства. На самом-то деле это огромное целое, отнюдь не ограниченное арт-рынком, охватывающее множество различных областей: и моду, и кино, и телевидение, и отчасти компьютерное программирование, и рекламу. Но рекламисты не чувствуют сходства с программистами, программисты — с кинорежиссерами, а те — с производителями мультимедиа-продукции или, допустим, с книгоиздателями. Впору, перефразируя известный лозунг «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!», призывать: «Творцы страны, объединяйтесь!» Поскольку наличие сплоченного, солидарного творческого класса, проникнутого классовым самосознанием, — одно из важнейших условий постиндустриальной креативной экономики, так же как рабочий класс — условие для экономики индустриальной. Тезис абсолютно марксистский, а его автор, экономист Ричард Флорида, по сути, второй Карл Маркс, и уж где-где, а в России его должны понимать и принимать.
Что еще должна понять Россия, если она хочет развивать креативную экономику?
Что неразумно упорствовать в предрассудках. По отношению к культуре их несколько. Прежде всего, культура приравнивается к традиции. В одном регионе чиновники сказали мне: «Мы тоже за творческие индустрии — приняли программу поддержки народных промыслов». Весьма характерная трактовка: культура — это нечто консервативное, наследие, самобытность, ремесла. Но сегодня ремеслом можно считать не плетение лаптей, а веб-дизайн, которым занимается каждый второй школьник. Далее. Культура несовместима с коммерцией — еще одно сильнейшее ложное убеждение. Коммерциализация культуры — страшный жупел, ибо культура — это о высоком и духовном, а коммерция — о низменном и подлом, и не троньте своими грязными руками наши вечные ценности.
Не смешивайте божий дар с яичницей.
Да. Слишком многие в России потакают этому ошибочному стереотипу. И уж если мы упорно полагаем нашу культуру, во-первых, архаичной, во-вторых, нищей, но гордой, мы тем самым фактически отказываем ей в ее инновационном экономическом потенциале. Хотя потенциально культура способна с успехом решать экономические задачи.
Например?
Например, гениальную идею придумали в Екатеринбурге. В аэропорту Кольцово открылся новый международный терминал, вполне современный, технически оснащенный, однако скучноватый по архитектуре. Между тем аэропорт претендует на статус главного перевалочного пункта на маршруте Европа — Азия. Поэтому имиджевая составляющая очень важна. И чтобы ее восполнить, был объявлен конкурс среди художников, довольно демократичный, но с обязательным требованием: представленная картина должна иметь форму круга, который символизирует иллюминатор самолета. Сотню круглых картин, присланных со всего мира, вывесили в терминале — получился срез мировой актуальной живописи, проект, достойный и с точки зрения культуры, и вместе с тем четко попадающий в поставленную бизнес-цель. Притом цель достигнута настолько легкими, доступными средствами, что просто диву даешься.
А это единичный пример или…
Или. Примеров достаточно. Культура и в России тоже мощный экономический инструмент.
За чем же дело стало?
Очевидно, за тем, чтобы это признать. На практике ресурс культуры активно используется, но в теории, в политической риторике и идеологии он не то что отрицается, но считается незначительным, не стоящим внимания: ну нарисовал художник картинку, ну и что? В России, если вернуться к предрассудкам, к культуре относятся как к чему-то легкомысленному. Соответственно, у нас есть повестка нефтегазового развития, заявлена повестка наукоемкого технологического развития, но государственной повестки развития творческих индустрий нет и пока, к сожалению, не предвидится. Творчество и культура для нас по-прежнему что-то необязательное, декоративное, а кроме того, мы привыкли думать, что это стопроцентно дотационная, затратная сфера, которая плетется в хвосте и питается остатками с барского стола «серьезной», «взрослой» экономики. Если в Европе креативный сектор вырвался в явные лидеры, то в России ровно наоборот: первым делом — шахта, буровая или металлургический комбинат и уж при нем Дом культуры. И сбоку бантик.
Учитесь плавать
Как, по-вашему, автономизация культуры поможет ей доказать экономическую состоятельность и заслужить должное уважение?
Автономизация — линия, параллельная линии развития творческих индустрий. И судя опять-таки по европейскому опыту, это позитивная тенденция. В Европе, как и в России, до недавнего времени культурные институции находились в ведении государства и финансировались из госказны. Директор музея заботился единственно о том, как покрасивее разложить экспонаты, но не занимался никаким менеджментом, потому что был счет в казначействе, средства стабильно и гарантированно поступали и распределялись строго постатейно: на зарплату сотрудников, на пополнение фондов, на пятое, на десятое. А если протекала крыша, родной минкульт присылал кровельщиков, и директор мог не беспокоиться.
Но какие экспонаты раскладывать, директору тоже указывал минкульт?
Нет, в Европе не указывал. Содержательная часть доверялась руководству учреждений культуры, и музеями руководили искусствоведы или историки, а не экономисты. Однако кризисные 1980-е годы трансформировали систему. Государство в условиях бюджетного дефицита постаралось избавиться от обременительных обязательств, расходы на культуру сократились до минимума, зато юридический статус культурных организаций изменился с государственного на автономный, что существенно увеличило самостоятельность, в том числе финансовую. Вместо казначейского счета — счет в банке, подотчетный, но оперировать им дозволено по личному усмотрению: хочешь — поднимаешь зарплаты, они теперь не фиксированы окладами согласно штатному расписанию, хочешь — комплектуешь коллекцию.
Хочешь — крышу чинишь, не хочешь — с дырявой живешь.
Крышу отныне надо чинить самому — свободы больше, но и ответственности больше. Но и возможностей несоизмеримо больше. И как только появились возможности, появились механизмы их реализации — возник феномен менеджмента в культуре, замами к директорам-искусствоведам пришли управленцы, которые изыскивали дополнительное грантовое и спонсорское финансирование. Причем спонсоров не о подаянии просили, а предлагали взаимовыгодное партнерство. Культура научилась на равных разговаривать с бизнесом и с властью и на их языке объяснять им, почему и для чего она им нужна. Дистанцировавшись от государства на расстояние вытянутой руки, культура осознала и сумела представить себя полноправным участником социально-экономических процессов, что, конечно же, повысило ее эффективность.
Европейский опыт применим к российским реалиям?
В России бюджетная реформа тоже потихоньку ведется, госучреждения отправляются в автономное плавание. Но учреждения культуры плавать не хотят и отчаянно сопротивляются. Гораздо уютнее сидеть на бережку на казенном обеспечении! И ну ее к черту, эту реку перемен, эти хлопоты, фандрейзинг, от одного названия которого жутко, пиар-акции по привлечению посетителей: чем меньше народу, тем лучше — полы не вытопчут, кресла в зрительном зале не затрут! Директорский корпус отечественной культуры озадачен не общественным резонансом или пользой от своей работы, а собственным спокойствием, поэтому многие директора восстали против автономизации и попросту ее саботировали. Театральные деятели взывали к Путину: «Что вы творите? Вы губите святое!» В результате культура раз за разом получала отсрочку — реформа, изначально запланированная на благополучную, сытую середину 2000-х, не была проведена ни в 2006-м, ни в 2008-м, а в 2009-м грянул кризис. А в кризис, извините, нету денег на компенсаторные меры, значит, автономизация будет еще более болезненной.
Тем не менее она будет?
Неизбежно.
И когда же случится неизбежное?
Автономизация уже идет, продавливаемая государственной волей. А если говорить о креативизиции российской экономики — все зависит от того, когда Россия определится, какой же, собственно, страной она является. Кто мы? Сырьевой придаток? Тогда продолжаем пляски в кокошниках. Индустриальная держава? Культивируем масскульт. Но если у нас есть амбиции вступить в элитный клуб постиндустриальных стран, если мы понимаем, что нефть рано или поздно закончится, а креатив неисчерпаем, если мы видим, что строящиеся на креативе западные экономики успешнее нашей, — в этом случае нам нужно содействовать развитию творческих индустрий и признавать их как экономическую доминанту. Дело за малым — решить, к чему мы хотим прийти в будущем, и выбрать правильный путь.
Наталья Сойнова, «Вечерний Красноярск»
