Одним из самых значительных событий осеннего международного фестиваля камерной музыки «Сибирь — Европа» стало выступление выдающегося итальянского дирижера Пьеро Беллуджи. Это его четвертый приезд в Красноярск, и в свои неполные 85 лет маэстро все так же легок на подъем.
Не расстаюсь с Красноярским камерным оркестром
- Что меня вдохновило на столь далекую поездку? Конечно, желание встретиться с друзьями, — говорит синьор Беллуджи. — Тринадцать лет назад друзья порекомендовали мне оркестр Михаила Бенюмова как коллектив, который очень любит музыку, любит играть, не заботясь о времени, не торопясь поскорее закончить репетицию. Я пригласил сибирских музыкантов к себе на Школу высшего мастерства дирижеров. С тех пор мы не расстаемся с Красноярским камерным оркестром. И еще мне очень импонирует, что в нем много талантливой молодежи.
Маэстро, в свой нынешний приезд вы исполнили с оркестром Одиннадцатую симфонию Мендельсона, которую он написал в 14-летнем возрасте. Какие эмоции у вас, человека зрелого, вызывает музыка, написанная подростком?
Скажу одно: мне очень не нравится, когда эту симфонию исполняют легкомысленно, относятся к ней как к раннему произведению композитора. Не стоит забывать, что у Мендельсона к тому возрасту она была уже одиннадцатой по счету! И это очень глубокое сочинение юного гения — и по содержанию, и по выражению эмоций в звуке. Как и ранние произведения другого юного гения — Моцарта. Кстати, Мендельсон преклонялся перед Бахом, изучал его всю жизнь и, по сути, открыл его миру. Так вот, последняя часть Одиннадцатой симфонии написана в форме фуги. Для ее написания нужно обладать большим композиторским мастерством. И Мендельсон в свои 14 лет им уже обладал. Думаю, во многом раннему раскрытию и его таланта, и таланта Моцарта способствовала среда — они выросли в музыкальных семьях.
Ваше восприятие музыки, написанной юными гениями, как-то меняется с годами?
Безусловно. Вы знаете, моя мама была пианисткой, и музыка всегда звучала в нашем доме — это было что-то само собой разумеющееся. В том числе и музыка Моцарта и Мендельсона. А с возрастом я стал углубляться в их произведения и обнаружил, что всякий раз нахожу, чему могу поучиться у юных гениев, неизменно нахожу в их музыке что-то новое, делаю какие-то открытия. К слову, на мастер-классе в Красноярской академии музыки и театра я сказал студентам: «Я не мэтр, а такой же студент, как и вы. Только старый, с большим грузом прожитых лет за плечами. И я пришел не учить вас, а поделиться с вами своими знаниями».
Вы упомянули значимость среды. Ваш выбор профессии музыканта был предопределен или у вас также были другие равноценные интересы?
Я бы не сказал, что дети музыкантов непременно идут по стезе родителей. У меня четверо детей, но музыкой занимаются не все. Что касается меня, музыку я выбрал как путь познания мира, именно этим она меня заинтересовала. Но в дальнейшем я увлекся авиацией и стал опытным пилотом. Мне нравится выращивать растения — у меня огромный сад в доме под Флоренцией. Кстати, в свой первый приезд в Красноярск, когда я побывал в гостях в семье Бенюмовых, я увидел у них на столе желтые помидоры. И попросил семена. А потом прислал им фотографию с выращенными в моем саду из этих семян плодами. (Смеется.) Что же касается музыки… Профессионально я начал заниматься ею еще и потому, что люблю общаться — с публикой, с другими музыкантами.
Ваш коллега Михаил Бенюмов по образованию скрипач, дирижером он стал позже. С какого музыкального инструмента начинали вы?
Я тоже скрипач и еще альтист. Альт выбрал, потому что он находится в центре оркестра. (Улыбается.) И вообще мне очень нравится играть в ансамбле — может, именно поэтому решил стать дирижером. Мне нравится раскрывать потенциал, заложенный в оркестрантах. Кстати, я не верю, что дирижером можно стать в очень раннем возрасте, — это слишком большая ответственность. Прежде чем начать дирижировать, музыканту обязательно нужно освоить какой-то музыкальный инструмент и поиграть с оркестром.
Уроки мастеров
Вы были учеником Артуро Тосканини и Леонарда Бернстайна. Какие самые ценные уроки почерпнули для себя у этих мастеров?
Конечно же, благодаря им я освоил множество технических навыков. Но главное, чему я научился у Бернстайна, — получать подлинное удовольствие от исполнения музыки. А еще Бернстайн был склонен импровизировать, а Тосканини требовал буквального следования тексту, написанному композитором. Он считал, что представляет композитора, и был скрупулезен в каждой авторской пометке.
Что, в свою очередь, вы считаете наиболее важным донести до студентов на собственных мастер-классах?
Стараюсь как можно полнее развить каждую индивидуальность. Я не хочу делать множество фотокопий Пьеро Беллуджи. (Улыбается.) Первый вопрос, который им задаю: «Скажите, как бы вы хотели, чтобы прозвучало произведение?» Пытаюсь в каждом студенте максимально развить музыкальное мышление, стимулировать в них этот очень важный навык. Я не хочу, чтобы дирижирование для них было просто жестикуляцией, — мне важно знать их мнение о музыкальных идеях, заложенных в каждом сочинении, которое они берутся исполнять. Правда, сложность в том, что каждый из нас открывает в музыке свои идеи, по-своему интерпретирует ее смыслы. Но в этом же и прелесть музыки — как, собственно, и любого вида искусства.
А публика сегодня не утратила способность воспринимать тонкость нюансировки, присутствующую в исполнении разных музыкантов, дирижеров?
Думаю, что нет, наша публика различает многие детали. Просто она часто не может их объяснить. Да в этом и нет необходимости! Главное, чтобы человек мог чувствовать музыку, — она пишется не для узкого круга специалистов. Вы знаете, очень тяжело играть концерты только для музыкантов, потому что их как раз больше волнуют технические тонкости. И за этим вниманием к профессиональным особенностям нередко теряется атмосфера концерта, поэтическое начало музыки — то, собственно, ради чего она вообще исполняется.
Мысль и конструкция
Вы открыли широкой аудитории очень много произведений современных композиторов. Что для вас определяющее, чтобы взять какое-то сочинение вашего современника к исполнению?
В современной академической музыке я прежде всего выделяю четко выраженную мысль, стройную конструкцию ее формы. И главное, чтобы это действительно было серьезное произведение, а не коммерческое.
Какова, на ваш взгляд, музыка вашего соотечественника Нино Рота — она коммерческая?
О нет, ни в коем случае! Нино мой друг, и я очень люблю его музыку. Конечно, в основном он пишет для кино, и его произведения зависят от этой специфической формы. Но он достаточно традиционен, я бы не назвал его авангардным композитором. Он выбрал собственный путь и весьма органичен в нем.
Маэстро, а вам не кажется, что сейчас, при изобилии технических возможностей, академическая музыка известна широкой аудитории гораздо меньше, чем в прошлые века?
Понимаете, раньше композиторов можно было по пальцам пересчитать. А сейчас большое разнообразие музыки всевозможных жанров. И среда во многом определяет, что в ее условиях произрастает… Скажем, если вы поедете в Сиену, увидите, что там все здания красного цвета. Почему? Потому что их строят из красного камня, которым богаты окрестности этого города. Так и в музыке — развитие ее языка зависит от условий, в которых она находится. А сейчас эти условия, увы, далеко не самые благоприятные. Величайшие композиторы прошлого — Гайдн, Мусоргский, Чайковский — должны быть популярными во всех странах мира, люди должны иметь возможность их слушать. А что они слышат вокруг себя?.. Мне посчастливилось побывать в Красноярске на концерте Кубанского казачьего хора, и я просто плакал от его акапельных лирических произведений. К сожалению, такая музыка во многих странах вытеснена эстрадой, попсой. Моя дочь занимается собиранием итальянского фольклора, в нашей стране он уже практически исчез… А в России еще что-то сохранилось, и это очень ценно — фольклор подпитывает композиторов будущего. Потому что, если этот пласт национальной культуры исчезает, на суррогате ничего стоящего не построишь.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск»
