Вот что интересно: будь ты сторонник смертной казни, будь ты ее противник, а в донесении своего разумения будешь чувствовать себя равно странно. Словно проповедуешь, что дважды два равняется четырем, в аудитории, где все твердо уверены, что равняется оно, положим, семи целым и трем десятым.
Апология ада
То есть говоришь вроде банальность, и это даже как-то странно. И вроде нет резона ее говорить. И так понятно, что трава зеленая, дважды два четыре, небо синее. И единственное тебе оправдание в людях, твердо знающих траву фиолетовой. Тут автор сразу признается, что сторонник он этой казни, но вот что любопытно: противники оной, как они мне признавались, чувствуют себя так же. «Ну сколько можно нести банальщину, и так оно все понятно, чего еще?» Видимо, разумение опирается на какой-то глубинный инстинкт. Который и делает все сразу понятным. И спорить как бы нечего. Ну чудики же, ну разве 2 умножить на 2 равняется 7,3?
Если говорить о теме совсем предметно, осенью-2009 в информационном поле РФ ее было очень много. Напомним кратко: некогда Россия вступила в ЕС, но вступление требовало отказа от смертной казни, там надо было одну штуку подписать — и ратифицировать. Определившись четко. Но Россия вот уже почти двадцать лет страна предельно нечеткая. Здесь до сих пор непонятно, красные правят страной или белые, хороший Сталин или так себе, равны люди или ничего подобного и т. д. Почти нет вопросов, где было бы «да» или «нет» на уровне официальном. Ну и, конечно, сказать по теме «да» или «нет» было нельзя. Надо было сделать так, чтобы никто ни хрена не понял, как обычно, и вопрос подвис для следующих правителей. Смертную казнь в 1990-х годах не отменили, но как бы «заморозили». И вот 1 января 2010 года срок истекал. Надо было или отменять смертную казнь, выносить ее из Уголовного кодекса, или уж «размораживать» и казнить.
Ветви власти чего-то буркнули не сильно внятно, вопрос пошел в Конституционный суд. Суд, верный традициям постсоветской невнятности, подумал, подумал и... оставил все как есть. Ну то есть в Уголовном кодексе смертная казнь вроде как остается, но казнить все равно нельзя.
...На днях одна студентка рассказывала мне, что каждый человек — личность. Я уже вроде бы убежал от таких студенток, но они все равно откуда-то берутся и чего-то доказывают. В каждом человеке непременно есть что-то хорошее, говорила она (что, в общем, верно), и потому люди вообще не делятся на сильных и слабых, умных и глупых, успешных и неуспешных (а это уже плавный переход к шизе, популярной в 20-м столетии). Нельзя сказать про человека, что он, например, дурак, убеждала девица. Нельзя сказать, что какой-то человек преступник. «А Чикатило?» — заметил я. Чикатило тоже личность, твердо заявила девица, его можно понять, и осуждать его негуманно, в нем обязательно-обязательно есть что-то интересное и хорошее. Да вот не спорю, что интересное есть. И хорошее есть: легендарный маньяк-убивец был, пишут, неплохим педагогом, а это не так уж часто. Только вот все равно — человек реально заслужил смерть. Не-а, уперлась девица, в нем есть что-то хорошее, вы не хотите меня слушать, с вами бессмысленно говорить и т. д. «Вы готовы были бы заниматься апологией человека, если бы знали, что через час он отрежет вам груди, проткнет сердце, разрежет живот?» Надо отдать должное постоянству девицы: она ответила, что в каждом человеке все равно есть хорошее, а непрощаемых преступников — не бывает.
Равенство и смерть
На мой-то взгляд, когда говорят о «праве каждого человека на жизнь» независимо вообще от действий этого человека, вершат страшное умственное деяние. Вносят какую-то мыслегрязь и раздувают ее до размеров неимоверных. Человек свободен. Свободный человек вполне может совершить такое, за что адекватным ответом общества может быть только смерть этого человека. Если по справедливости, то убийство невинного, без смягчающих обстоятельств — вполне достаточное основание, чтобы считать человека расторгнувшим в одностороннем порядке общественный договор. После чего отнестись к нему можно лишь как к объекту за пределами договора. Ну вот, допустим, волк. Таскает овец. Какие у нас есть моральные обязательства касательно волка? Прагматика, только прагматика. Если волка можно связать и заставить вырабатывать электричество, надо заставить. В начале 21-го века, если интересы убийцы не учитываются вообще, самое дешевое и простое — убить его самого. В рабочей силе зэка в начале 21-го века никто уже не нуждается.
Вообще человек есть то, что он делает. Нет действия — нет человека. Есть действие — смотрим. Подмена понятий, когда право на жизнь для убийцы равняется с правом на жизнь для человека вообще, — что это? Это выбор стороны убийцы, предательство его конкретной жертвы и всех абстрактных жертв, предательство, пафосно выражаясь, общества. Страшный антигуманизм — под видом гуманизма.
Как он возможен? Очень запросто он возможен: по сути это — предел эгалитаризма. Когда-то отменили «гениев», «героев», «аристократов», мы помним великую нивелирующую формулу усатого владетеля всея Руси: «у нас незаменимых нет». Правда, она уравновешивалась другим — «кадры решают все». В модерне уже стирается различие межу высшим и средним, честный труженик, обыватель, крепкий профи — не хуже, мол, Достоевского. Но хотя бы остается различие между нормой и низшим, преступником и не преступником, например. На уровне понятий — остается. Ну так это все полумеры на пути всеобщего равенства и свободы. Политический постмодерн, взявший эстафету прогресса в конце 20-го столетия, что называется, раскрыл тему окончательно: все равны всему. Тогда, конечно, Чикатило — прежде всего тоже личность, интересный человек: а потом все остальное.
Взгляд, который всегда ищет схожее и общее, в упор отказываясь видеть различие, болен. У всех две руки, две ноги, все помрут, все хотят любви и покушать, в каждом, пожалуй, на уровне общей-то констатации — что-то хорошее и что-то плохое. Нам это — самое главное? Или все-таки начнем видеть различия?
