Время орков

Что-то хрустнуло в реальной морали в районе, может быть, 1990 года. Может быть, и раньше. Вот ситуация: трое отморозков на улице побили случайного прохожего, просто так. Теперь внимание — вопрос. Он может прозвучать странно, и тем не менее. Кто хуже: те, кто побил, или тот, кого побили?

Понятно, что благородный мэн не примеряет на себя ни ту, ни другую роль. Плохо быть неоправданно злобным, плохо быть неоправданно слабым. Но оставим в покое благородных донов и мэнов. И повторим вопрос все-таки. С кем, так сказать, мнение Большого Другого, что думает на сей счет культурная норма, только не та, которая декларируется, а та, по которой живут?

Ну то есть возникает общественное мнение? У людей уже подразумевается, что какое-то мнение есть и они к нему относятся так или иначе, большинство спешит разделить. Приказы, например, исполняются обычно потому, что люди уверены, что приказы выполнят окружающие (Вася слушает босса, потому что верит, что босса уж точно послушает Петя и за ослушание всыплет Васе). Собственно, это и есть рефлексия, но не будем отвлекаться...

Картинка в голове

Вернемся к вопросу. Рискну предположить: до некоего исторического момента Х мнение нашего Большого Другого скорее за избитого, т. е. лучше быть на его месте. То есть примерно такая описательная модель: Хулиганы, чья жизнь по большому счету Кончена, совершили Плохой Поступок, напав на Честного Труженика и Примерного Семьянина, чья жизнь не так уж сильно теряет от того в достоинстве, хоть ему и обидно-больно, но он ведь продолжает оставаться и тружеником, и семьянином, и кем там еще. Но в какой-то момент оценка хрустит и съезжает куда-то в область не то чтобы одобрения беспредельщиков, но явно большего неодобрения их жертвы, то есть понимания того, что жертвой быть хуже. Модель уже такова: Злые Парни опустили Лоха и Терпилу, при этом слово «злые» применительно к парням не такой уж синоним слова «плохие». То есть все равно лучше не участвовать в этой сценке вообще, а проезжать мимо, к примеру, на дорогом джипе, равно презрительно поплевывая и на Гопников, и на Терпилу. Но, в принципе, роль Терпилы хуже.

Так вот, для нормальной культуры это неправильно. Не потому, что Слабый лучше Сильного, это бред, нет ничего хорошего в слабом. А как раз потому, что совсем уж Сильного в этой ситуации нет вообще, но Хулиган — как социальная боевая единица сама в себе — слабее Случайного Прохожего. Хотя в лобовом столкновении, конечно, победит Хулиган, он заточен на столкновения. Но конечный итог по жизни не сведен ни к столкновению, ни к сумме всех возможных столкновений. Выиграв все битвы с нашим Прохожим, наш Хулиган все равно проиграет социально-конкурентную войну с ним. Ибо его жизнь в некоем смысле действительно кончена, он расторгнул социальный контракт, и в глазах что общества, что государства он — Последняя Тварь, а вовсе не Злой Парень (чувствуете разницу слов?), как раз потому, что выпал за пределы конвенций.

И Последняя Тварь в нормальном обществе, в нормальном государстве будет обустроена соответствующе. Три удачных гоп-стопа за три недели, потом три года тюрьмы. Один раз в три года получить по носу явно лучше, чем три раза дать по носу, после чего словить три года отсидки. Ну помним же из популярного кино формулу «украл, выпил — в тюрьму: романтика», и ясно, что в системе социальных кодов того государства это формула жизни крайнего неудачника. Ничего крутого нет в таком человеке, он даже меньше раба, который имеет сравнительно лучший уровень жизни, а он кто? — он восставший раб, раб-неудачник, некачественный раб и должен быть наказан, посажен на цепь, клеймен каленым железом.

Рак нормы

В идеальном обществе, например, если на человека нападут на улице, на помощь ему придет вся улица. В нормальном обществе придет на помощь не вся, но достаточное количество. В идеальном государстве преступника накажут после первого преступления, в нормальном — может, не после первого, но достаточно скоро для того, чтобы преступником было быть невыгодно.

Но что интересно? Эффективность в этом плане и общества, и государства — зависит от сознания, все завязано на рефлексию. Беспредельщик социально обречен. Но ведь и обречен потому, что есть социальный консенсус касательно того, что он тварь, он сначала так означен в голове окружающих, а потом каленым железом.

Так вот, именно это и сломалось. Нет консенсуса касательно того, что плохие люди действительно плохие. И все посыпалось. Если на улице беспредельщик наедет на гражданина, улица уже не придет на помощь, они будут разбираться один на один. Государство же, во-первых, практически снимает с себя ответственность за поддержание порядка в гетто, во-вторых, сложно сказать, какие кварталы, например, в России не гетто; в США примерно понятно, а у нас непонятно. Здесь почти все районы в каком-то смысле «цветные», автохтонное население вполне себе работает за негров. И словить по морде в ста метрах от кабинета губернатора не сложнее, чем в заведомой слободе, люди вылавливали.

Ну вот история: прокурор одного недалекого сибирского городка сделал замечание юным скотинушкам, писающим средь бела дня на улице, те его отмутузили, прокурор — попал в больницу, скотинушек — не нашли. Ну если государство даже своих прокуроров не может уберечь, что тогда?

И самое страшное: кому-то эта история будет мила в жанре злорадного анекдота. Паршивые овцы готовы даже болеть за волков, находя прикол в беде ближнего, особенно если ближний им чем-то чужд, классово ли, социально, эстетически. Собственно, паршивость овец, редукция их сознания — в конечном счете и разгуливает волков.

Сначала, повторяю, сдохла рефлексия... А потом выяснилось, что если государство и общество не берегут индивида в понятии, то они не берегут его и на практике. Только сам себя бережешь.

Это можно назвать политический постмодерн. Смерть много чего, и вот этой рефлексии в частности, о которой шла речь. Это если учено. Если то же самое литературно, то проходит время людей — начинается время орков. Как-то так кажется. Дай бог, чтобы я ошибался.