Артист Московского театра на Таганке Иван Зосин показал в Красноярске свой моноспектакль «Привет в Одессу» по «Одесским рассказам» И. Бабеля. Без излишней помпы, в теплой камерной атмосфере Дома актера — Зосин, в прошлом выпускник театрального факультета Красноярской академии музыки и театра, играл для друзей. Связи с родным городом Иван не теряет и в столице от своих сибирских корней не открещивается.
Каким попутным ветром, Иван, вас забросило на родину?
У меня загородный дом под Красноярском, в отпуск решил заняться его ремонтом. А заодно и несколько спектаклей сыграть — не только здесь, но и в Мотыгино.
«Привет в Одессу» — ваше первое соприкосновение с Бабелем?
В школе прочел только его «Конармию», и, честно говоря, она меня совершенно не впечатлила. А года три назад Юрий Петрович Любимов поставил на Таганке спектакль «Привет в Одессу» — на пятерых человек, я играл в нем Беню Крика. Потом я переделал сценарий под моноспектакль. Название осталось прежнее, но и режиссура, и оформление здесь мои, сам музыку подбирал. В частности, в спектакле звучат песни Алеши Дмитриевича. А еще я в своей редакции всю чернуху вымарал. Не люблю излишнюю бытовуху. Я в душе романтик — курю в жизни, но не на сцене, там, считаю, такие вещи излишни. Я за условный театр. Терпеть не могу, когда сидят за столом и полчаса разыгрывают семейную сцену. Да не бывает так в жизни! Впрочем, каждому свой театр...
Ваш Беня — тоже романтик?
Конечно. Вы знаете, когда мы в театре взяли этот материал в работу, я специально поехал в Одессу — неделю там жил, постигал атмосферу города, его культуру, наблюдал. Но прообраза Бени так и не нашел. По Молдаванке бродил, по Привозу, но везде натыкался на одну шушеру: «Дядя, дай копеечку». И все, на большее такие не тянут. А настоящих налетчиков, дельных, трезвых, не повстречал... Как мне сказали, «все Бени живут теперь под Одессой и ездят на Lexus’ах». Но, думаю, прежних Робин Гудов уже почти не осталось, молдаванское рыцарство сейчас подугасло.
А вы считаете налетчиков Робин Гудами?
Во всяком случае, у прежних воров был свой кодекс чести. Они не грабили бедных, жили по понятиям, которые почище, чем у депутатов Госдумы. Настоящий вор никогда не сделает подлости, не подставит. Это в 90-е годы начался беспредел, когда старых воров попередавили, а на смену им пришли всякие спортсмены-отморозки.
Вы с таким знанием дела говорите о воровском мире...
Потому что знаком с ним не понаслышке. Нет, сам не сидел. (Усмехается.) Но меня с детства тянуло к хулиганам, почти все мои друзья той поры отсидели. И как показало время, эти люди гораздо честнее и преданнее многих — я уверен, что они никогда меня не кинут, не сдадут. Я привык, что на меня всю жизнь стучали, всегда кого-то не устраивал. Но, к счастью, мне везло на друзей. Любимов ненавидит лизоблюдство. Когда ему однажды на меня нажаловались и я подошел оправдываться, он только и сказал: «Да иди ты!..» Вот такие отношения мне близки и понятны. Я отслужил в армии, там четко проверяется — кто ты есть. И поверьте мне — ни в тюрьме, ни в армии просто так, по беспределу никого не обижают.
Не слишком ли идеализируете?
Думаю, что нет. Как правило, страдают те, кто опускаются, не моются, раскисают — что в армии, что в тюрьме. Там этого не терпят, потому что, если ты живешь в коллективе — соблюдай порядок. Но слабость слабости рознь. Если парень физически слаб, но он смышленый, к чему-то стремится — в армии всегда найдется кто-то сильный, кто его защитит. Я сам лично не раз заступался за других. И служил не где-нибудь, а в боевой дивизии отдельного оперативного назначения в Реутове-3. Даже в Чечне успел побывать, провел там месяц. Боевое крещение получил, на нас было совершено нападение. По возвращении в часть всем нам присвоили звание ветерана боевых действий. Так что армейские порядки я испытал на своей шкуре, отвечаю за то, о чем говорю.
В армию отправились сознательно?
Знаете, как Горький когда-то сказал Бабелю? «Посему идите-ка вы в люди». Так и мне сказали в питерском театре музыкальной комедии, где я как солист-вокалист начинал сразу после окончания академии в Красноярске. Ушел на год. В театре пообещали меня ждать.
И как, дождались?
Дождались. Но вскоре по возвращении мне самому стало скучно играть гномиков. И через месяц я подался в Москву, поступил в ГИТИС на режиссуру в мастерскую Олега Львовича Кудряшова. Параллельно, кстати, поступил в Школу-студию МХАТ к Константину Райкину, но предпочел ГИТИС.
Почему?
Ищите женщину! (Улыбается.) В ГИТИСе училась Сати Казанова, у нас с ней был роман. Но проучился я всего лишь год, потому что второе высшее образование получать в Москве очень трудно, надо было зарабатывать деньги. Снимался в сериалах — «Ранетки» и «Черкизон». А когда в Театре на Таганке объявили кастинг, я был одним из троих, кто его прошел. Претендовали туда почти две тысячи человек.
С какой роли там начинали?
Меня ввели на роль столяра Лин То в «Доброго человека из Сезуана», до сих пор в нем играю. Удивительный спектакль, самый сложный для меня. С него начинался наш театр, и поневоле испытываешь трепет, когда в нем играешь... В спектакле почти ничего не изменилось, его только слегка подсократили — с трех действий до двух. Но энергетика сохранилась. И как следствие — 46 лет жизни, постоянные сборы, билеты от 3 тысяч рублей и выше.
Что, на ваш взгляд, отличает Театр на Таганке от других?
В нем все на виду, как в английском площадном театре, в театре Брехта. Я еще от Кудряшова в ГИТИСе слышал: «Не надо никаких трюков, научитесь быть внятными». И Любимов эту формулу тоже очень часто использует. Вы сами видели в спектакле: я при зрителях достал из чемодана бельевую веревку, натянул ее вдоль сцены — все открыто! И даже в том, что что-то не заладилось, нет ничего страшного — я тут же все исправил, на глазах у публики, включил ее в происходящее. Мне мой педагог Иван Всеволодович Воронов, у которого я занимался в театре-студии в школьные годы, сделал замечание, что я не снял золотую цепочку. Да, я прекрасно знаю, что евреи их не носят. Но все равно ведь в зале все понимают, что перед ними Ваня Зосин, рассказчик. Я рассказываю историю в традициях поэтического монотеатра, при минимуме декораций и реквизита. Как говорил известный чтец Владимир Яхонтов, «актеру нужен только луч света». И песни в моем спектакле — просто песни, зонги.
И ничего больше?
Нет смысла объяснять, зачем они здесь и почему. Послушали историю, устали, а теперь давайте я вам спою. Это и есть театр Брехта, театр отстранения. Театр, в который я верю и хочу продолжать в нем работать. И он самый перспективный, на мой взгляд. Ведь что сейчас самое главное? Не перемудрить. Не стоит забывать, что театр — это прежде всего зрелище. Естественно, спектакль должен нести какую-то мысль, но нельзя допустить, чтобы она перекрывала зрелище. Тогда, как говорит Кудряшов, я стал бы ощущать себя на сцене уже не актером, не режиссером, а специалистом по литературе или истории театра. (Смеется.)
Вы поете, играете на гитаре, судьба привела вас в Театр на Таганке... Наверное, в детстве слушали Высоцкого?
Все благодаря отцу — он был простой рабочий-строитель и очень любил Высоцкого. А мне говорил: «Хорошо, если бы ты попал в театр!» Его желание совпало с моим. Я с детства пел и танцевал, в 10 лет пришел в студию к Ивану Всеволодовичу. А сейчас меня с кем только не сравнивают — то я на Ивана Охлобыстина похож, то на молодого Высоцкого! (Смеется.) Кстати, в спектакле «Владимир Высоцкий» я пою песню «Я не люблю фатального исхода». И когда Юрий Петрович ставил этот номер, он сказал: «Встань, как Володя — в боевую стойку, он вполоборота пел. И давай за всю Сибирь, Иван!» Он вообще любит везде подчеркивать, что я сибиряк. Я и сам этого не скрываю, не забываю, откуда я родом.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск» №35 (276)
