Михаил Вайскопф — специалист по русской литературе, в плане ее метафизичности и ее эротичности. Притом что ее эротичность, как он говорит, задается ее метафизичностью. Помимо того — специалист по речи и письму Иосифа Сталина. Помимо того — сионист, как он сам обронил, с четырех лет. Как положено сионисту, Михаил Яковлевич преподает в Иерусалимском университете, а на берега Енисея доставлен усилием Фонда Прохорова — говорить об эротичности и метафизичности в СФУ.
Как бы религия
Давайте начнем с тех мировоззрений, что стояли за нашей литературной классикой. Во что вообще веровали люди, творившие ее, на самом-то деле?
Надо начать с того, что русская литература — это секулярное порождение секулярной эпохи. Ее не было до
Какие взгляды на мир следовали оттуда и почему они так легко легли на русскую почву?
Так называемое духовное христианство, пиетизм, когда Бога стали искать в душе, а не в церкви. Было такое направление в протестантизме, а его манифестом в культуре становятся сентиментализм и романтизм. В России это оказывается где-то созвучно исихазму, мистике афонского типа. При этом возникает страшное напряжение и противоречие между двумя тезисами «Господь благ, и мир тоже» и «мир лежит во зле». Решение этого вопроса оказывается гностичным.
Что мир сотворен не подлинным главным Богом, а злым Демиургом, по крайней мере наш мир, и грех любить эту поделку. А что делает в это время официальная церковь?
Тут важнее, что делает наша светская власть. При Екатерине масонство начинает расцветать, но императрицу все-таки раздражает. Держится по ее великодушию. При Павле подавляется. При Александре Первом его апогей. Это период одновременно просветительства и крайнего мистицизма. Так, в 1812 году Александр впервые читает Библию и очень вдохновляется, но на особый лад. Например, он действительно верил, что Антихрист придет в Россию. По общему мнению, это должно было случиться в 1836 году, причем даже место указывалось — где-то в районе Каспия. К этому важному событию готовились, очень многое было проникнуто апокалипсическим духом.
При этом исходят не из православия?
С 1813 по 1824 год в России вообще доминировало не православие, а различные протестантские толки. Если мы берем, конечно, настроения светской и образованной части общества. Сохранились документы. Так, например, чиновникам почтового ведомства было предписано читать Библию и различную мистическую литературу. Но какую Библию? У нас тираж первой Библии не на церковно-славянском, а на русском и был издан Лондонским библейским обществом в начале
Но само по себе православие отталкивает гностические мотивы?
В том и дело, что в самом православии гностические мотивы — что мир есть зло, что душа замурована в материи — легко находятся. Романтическая любовь к смерти находит в православной культуре куда больший отклик, чем в католической. А изначально это берет импульс еще из Англии
Две линии
У нас вырисовывается два лагеря в русской литературе. Один гностически-романтический. А как назвать другой? Позитивно-христианский? Христианско-языческий? И кого куда отнести?
В первый лагерь, как сказано, Гоголь и Лермонтов. У Тургенева это выражено слабее и разбавлено католицизмом. Лесков — однозначно туда, он был вовсе не православный, и православные отлично это понимали. Этой традиции наследует символизм Серебряного века. Достоевский сильно зависит от романтизма. Вспомните первую встречу князя Мышкина и Настасьи Филипповны. Там есть момент, который сейчас не читается, а тогда все понимали, что к чему. Там они обсуждают, что «как будто наши души уже встречались раньше», и это не пустая красивость, как решили бы сейчас. Тогда действительно часть русского общества верила в предсуществование душ. Но это мотив гностический, не христианский, в православии никакого предсуществования души нет. С точки зрения ортодоксального христианства это оригеновская ересь, и ничего больше.
А второй лагерь?
Лагерь, где позитивное христианство смыкается с языческим принятием жизни, назовем это так. Пушкин, конечно. Всю жизнь свою он пронес языческий компонент, христианином то ли был, то ли не был, а вот в судьбу, в фатум верил по-настоящему и всегда. Лев Толстой. Тоже масонских убеждений и масонского воспитания, но созидатель, устроитель, строивший сам себя по дневникам Бенджамина Франклина. Терпеть не мог романтизм, никаких заигрываний со смертью, почитал порядок и семейную жизнь, а немного изменил себе только под конец жизни, «Крейцерова соната» например. В Серебряном веке этой линии наследует акмеизм с его жизнелюбием. Сравните Гумилева и Блока.
А в двадцатом веке линии как-то прослеживаются?
Соцреалистический писатель просто обязан был быть оптимистичен, это же линия партии. Но можно посмотреть по отдельным именам. Мрачность Добычина вполне совместима с учениями великих гностиков Василида и Валентина. Сюда же Платонов.
А «Мастер и Маргарита» Булгакова?
А вот там скорее жизнелюбие. Да, там правит черт, но симпатичный и удобный, и вообще этот мир смешной. Хотя совершенно не христианский, конечно. Иешуа — принципиально не Христос, такой образ ничего общего не имеет ни с католической, ни с православной традицией. Скорее это такой ренановский просветитель. Очень позитивен в своей программе Солженицын, такой новый Лев Толстой. Никакого мистицизма, «как нам обустроить Россию». В жизненных установках — кондовый позитивный протестант, замаскированный под православие.
А из современных? Сорокинский «Лед» — это же образцово гностическая картина мира? Материя как темница, цель души — бегство и никакой жалости к объектам материального мира?
Да, пожалуй, согласен. Виктор Ерофеев — скорее просто талантливый человек, пишущий востребованно. Пелевин — там буддистская подкладка. Где-то граничащая с платонизмом, возможно, но не гностицизмом. Ну а если за пределами литературы, то «Страна глухих» — очень даже гностический фильм.
Эрос как средство
От метафизики русской литературы — к ее эротике. Вот Виктор Ерофеев сказал бы, что русская литература вообще не эротична, что под этим словом ни понимай.
А знаете, я соглашусь. В русской культуре у нас с эротикой два полюса. Либо полнейшая похабщина юнкерских поэм Лермонтова, либо полная бесплотность. Но в обоих полюсах есть какое-то согласие касательно того, что секс по большому счету — это профанация и лучше бы его не надо. Как писал Лермонтов в одном письме, «живу в деревне, много купаюсь, с девками у меня никак, потому что они воняют». Девки воняют, такой вердикт.
Ну а как же романтическая традиция преклонения?
Есть очень интересное исследование иезуита Дени де Ружмона «Любовь на Западе». Там показано, откуда пошло романтическое преклонение. С трубадуров. Но культ Прекрасной Дамы — это прежде всего способ уйти от семейной жизни. «Плодитесь и размножайтесь» — вот чего больше всего не хочет трубадур. И не потому, что не может, а потому, что «обстоятельства», Прекрасная Дама, как правило, была за кем-то замужем. Кстати, обратите внимание, где вся эта куртуазность начинается. Юг Франции, земли гностиков-альбигойцев. И недаром католик де Ружмон назвал романтиков новыми альбигойцами.
Русский романтизм тоже про такую жизнь, чтобы не плодиться?
Как и любой другой романтизм. Русская эротика — это уход от эротики. Романтик в свете любви уходил от темы плоти, брака. «Морфей, побеждающий Гименея» — вот его символ. Думая о любимой женщине, там думают не вполне о женщине. Там думают о потерянной незримой родине и так далее. Там главная их мечта — вернуться на утраченную родину с помощью транспортного средства, именуемого возлюбленная.
Но эти настроения только в верхах? В народе-то плодятся и размножаются?
Параллельно романтизму, захватившему салоны, в низах процветают хлыстовство, секта бегунов и прочее. Народный мистицизм с тем же отношением к сексу, браку, деторождению. И даже если такие оргии, то с целью пресытиться и в итоге все равно отказаться.
Возвращаясь к культуре верхов: эротика там лишь повод?
Испытать высокие чувства, где с партнером ничего не предполагается, в некоем роде не предполагается сам партнер. Романтический эротизм — поиск не тела, но родной души как весточки с того света. В этом есть огромное обаяние русской литературы, связанное с ее поисками большой альтернативы всему окружающему, но и риск этой романтической линии очевиден. На Западе авторы-католики до сих пор поносят романтизм, как некогда они поносили Байрона и прочих. За разрушение жизни.
Алмазный Сталин
Касательно ваших изысканий о риторике Сталина... Давайте сначала сверим ощущения: я видел картины молодого Гитлера и читал стихи молодого Сталина. Картины Гитлера — я вижу, что это вполне профессионально.
Да, надо было брать его в академию, пусть учился бы на художника.
А стихи Сталина — это какая-то графомания. Это подстрочник такой или это правда?
Я думаю, вполне нормальный уровень тогдашней грузинской поэзии. Она ведь очень провинциальная была, уже потом расцвела. И все грузинские поэты того времени были такие, их максимум — сборник для гимназистов седьмого класса. Зато вот литературное чутье у Сталина было превосходное, много лучше, чем у Троцкого, вообще он в каком-то смысле был и тоньше, и сильнее.
Более популярно мнение, что культурным человеком из двоих был Троцкий. А Сталин — полевой командир, администратор, в своей эстетике косящий под старших товарищей, того же Троцкого.
Один историк так отозвался про них: Сталин — это неотшлифованный алмаз, Троцкий — фальшивый бриллиант. Посмотрите, какие высказывания у Троцкого, сколько там эпатажа и дурного вкуса. «Если солнце будет на стороне буржуазии, мы погасим солнце!» Галерка, как писал Алданов, была в восторге. Ко всему прочему Троцкий был идеалист, ничего не понимающий в людях. Ленин тоже был идеалист, но хитрый. А Сталин — прагматик и циник, не верящий ни во что.
Сталин-то прагматик, но что значит идеализм Троцкого?
Он был воспитан на талмудическом видении, хотя и открещивался, а это особый тип мышления, слишком теоретический. Много времени провел в эмиграции, был оторван от реальной жизни, земли и почвы. А у Сталина было звериное чутье реальности, и реальности своего места-времени. Кстати, он, как и Власов, учился в православной семинарии. «Болтун, жизни не знает» — таков отзыв Сталина о Троцком. Где-то он фантазер, где-то догматик. Такую голову, как у Троцкого, можно было пробить только ледорубом. Конечно, Сталин имел преимущества. Троцкий его интерпретировал сугубо догматически как «термидор» после революции.
А разве не «термидор»?
Он самый, любая революция непременно имеет фазу, где оборачивается против себя. Но надо понимать, насколько близко народу было то, что делал Сталин, например возрождение крепостного права и самодержавия. Это очень отвечало ожиданиям бывших крепостных, а вот Троцкий не отвечал. Литературные вкусы у него были интересные. Например, Есенин — это креатура Троцкого в чистом виде. И Есенина начали травить после того, как его покровителя отодвинули от власти. Троцкий знаете, как отозвался на смерть Есенина? Трогательно и очень пошло, вот его фраза: «Сорвалось в обрыв незащищенное человеческое дитя».
Есть мнение, что русская литература готовила русскую революцию.
Да, конечно, и особенно та ветвь, о которой я говорил. В революции был очень силен гностический мотив, это видно по текстам. Капитализм воспринимался как Ваал, Саваоф, революция — как гностический Христос.
Сионисты и русофилы
Изучая романтизм, как-то ведь подпадаешь под его обаяние или нет?
Давайте я скажу так: романтик идет по жизни как лунатик, и моя цель отследить его путь. И там ведь разные типы. Есть Демон, и есть Мечтатель, обе фигуры очень укоренены в романтической традиции. Мне ближе вторая.
Переходя уже лично к вам, просто интересно — а как стали сионистом в четыре года и как потом вам жилось дальше в СССР?
В январе 1953 года услышал в детском садике обращенное к себе: «Уезжай в свой Иерусалим». Сложно представить ту атмосферу ненависти, которая тогда была. Я пришел к папе и сказал: а давай уедем в Иерусалим, а? И по тому, как родители улыбнулись, я понял, что в этом что-то есть. В 10 лет я прочитал Библию, пророчество о возвращении. И в 23 года уехал из Эстонии, где с этим было попроще. Попал в кибуц, околачивал апельсины на плантациях. В филологию попал, потому что случайно упомянул, что до этого учился в Тарту.
Насколько вообще славистика была актуальна в Израиле?
Очень актуальна. Когда приехал, сразу же встретил очень русофильскую традицию, нас в аэропорту «Катюшей» встречали. Вы знаете, какой в 1937 году в еврейской Палестине, еще до создания Израиля, был государственный праздник? День
Сейчас, наверное, интерес упал?
Конечно, интерес упал к России во всем мире, она теперь не такая большая и страшная. И с гуманитарным образованием хуже, как и везде, после принятия гнусной болонской модели. Кафедру славистики сейчас объединили с кафедрой германистики, и мы шутим, называя ее «кафедрой Молотова — Риббентропа».
Студенты, приехавшие из России недавно, чем-то отличаются?
Вот если оценивать интеллект и способности по
Досье «ВК»
Михаил Яковлевич Вайскопф
Родился в 1948 году в еврейской семье. В 1967 году поступил на филологическое отделение Тартуского университета, где занимался под руководством Ю. М. Лотмана. В 1972 году эмигрирует в Израиль.
Приехав в Израиль, заканчивает Иерусалимский университет, затем служит в армии обороны Израиля, работает журналистом, переводчиком с иврита, редактором газеты «Спутник», заместителем главного редактора академического журнала «Таргум», редактором новостей на израильском радио. Преподает в Иерусалимском университете, с 1998 года редактирует журнал «Солнечное сплетение». Публикует статьи в журналах «Русский текст», «Новое литературное обозрение». Литературный редактор нового перевода Библии на русский язык и ее сопереводчик.
Самостоятельные научные труды Михаила Вайскопфа начали выходить в Израиле с 1978 года, но долгое время замалчивались в Советском Союзе. Самая фундаментальная работа: «Сюжет Гоголя». Затем последовали «Во весь Логос: Религия Маяковского», «Писатель Сталин».
Жена Михаила Вайскопфа, литературовед Елена Толстая — внучка писателя А. Н. Толстого, также преподает мировую литературу в Еврейском университете (Иерусалим).
Александр Силаев, «Вечерний Красноярск» № 39 (280)
