Случайно проходил компьютерный тест на одном либеральном сайте и оказался образцово-показательным либералом. Даже либертарианцем. С результатом 100%. Более разумно сделанный тест мне бы такого результата, однако, не выдал.
Большинство голосов
Те вопросы, через которые проходил, были нормальные, просто там задали не все вопросы, которые следовало бы. Собственно, спрашивали так, чтобы было побольше людей на нужном полюсе. Поэтому спрашивали, например, о том, имеет ли право взрослый человек распоряжаться своим телом в полной мере. Пить, курить, принимать чего посерьезнее, покончить с собой, заниматься сексом с другим взрослым человеком как ему вздумается и т. д. Также не вызвало сомнений, что взрослый вменяемый человек вправе носить пистолет, к примеру. Дальше спрашивали, в состоянии ли взрослый вменяемый человек распорядиться заработанными деньгами или большую их часть лучше отдать чиновникам, чтобы они распорядились ими на благо в рамках «социального государства». Тоже вопрос с довольно предсказуемой реакцией. В общем, я верю в право взрослого вменяемого человека делать с собой, своим телом и своими деньгами все, что ему заблагорассудится, и здесь можно не переспрашивать.
В чем же все-таки неполнота опроса и на чем бы посыпалось выявленное таким образом «либертарианство»? А в том месте, где спросили бы, что имеет право делать человек с другими. Понятно, что ничего незаконного, наверное, делать не должен. Но закон довольно относительная штука, можно вообразить себе очень разный закон. Это конвенция. Как договорятся, то и закон на сегодняшнее число. Каннибалы, например, демократически одобрят каннибализм.
Здесь мы выходим на некое базовое, вековое различие между либерализмом-либерализмом и либерал-консерватизмом или даже либерал-традиционализмом, как бы странно сие сочетание ни звучало. Вопрос звучит так: можно ли человека, взятого как натуральное природное существо, предоставить самому себе, и только самому себе? Чтобы он большинством голосов решал, что закон, что норма? Вопрос стоит с эпохи Просвещения, и более двухсот лет хорошим тоном считалось отвечать на него положительно. С верой в то, что человек по природе добр и люди несомненно договорятся. Свобода одного кончится там, где начинается свобода другого, и это лучший из возможных миров. Но из чего при этом исходят люди, определяющие границы свобод?
Порубить топором икону или помочиться на нее — это право свободного человека на перформанс или это нарушение права других на то, чтобы таких перформансов на свете не было? Право беседовать матом с другими людьми без их на то подтвержденного согласия — это право или нарушение права? Право или нарушение права — говорить старшему по званию в рамках системы «да пошел ты»? В Интернете зайти в комменты и посоветовать незнакомому человеку «выпить йаду», «убиться ап стену» и просто сгинуть к чертовой матери — право или нарушение? А справлять естественную нужду в подъезде? А орать среди ночи?
Удел и предел
Аудитории, относящей себя к культурной, ответ тут еще очевиден. Но норма дрейфует. Сто лет назад нормы приличного общества были повыше, чем нормы того, что полагает себя приличным обществом ныне. Общая логика дрейфа: большинство, предоставленное себе в плане утверждения норм, находит близкой себе игру на их понижение. «А в таких случаях извиняться теперь не обязательно», «а согласие контрагента теперь не требуется», «а на это у нас теперь не обижаются», «несчастный имеет право и на такое». В общем, и икону порубать можно, и матом посоветовать чего незнакомцу, и в комменты нагадить, и мимо урны поблевать, если душа того просит. Как правило, в нашем обществе это уже ненаказуемые вещи. Демократическому большинству, что бы оно о себе ни думало, так оказалось удобнее.
По сути, это вопрос о наличии Абсолютного в нашей жизни. Или вопрос, сводимый к тому, скажем аккуратнее. Вообще вопрос (тут надо, наверное, извиниться за ученый сленг) о возможности сведения трансцендентного к имманентному или о его невозможности. Если есть только видимый мир, полностью сводимый к человеческому проявлению в телах, то, наверное, телам можно предоставить полное право договариваться о текущей норме. Да, за нарушение нормы в таком мире будут карать по-прежнему. Но само понятие нормы в обществе, которое поняло себя так, неизменно будет падать. Так окажется выгоднее.
Обычных людей было больше, чем гениев и мастеров, отсюда и «у нас незаменимых нет», общее для сталинизма и либерализма буржуазных революций. У нас было пожестче, но принцип «восстания масс» остается тем же. Это логика модерна и его больших революций. Затем в какой-то момент может выясниться, что беспредельщиков, оказывается, больше, чем честных обывателей модерна, и это уже постмодерн. Где к незнакомому можно матом, где креатив не знает границ, голая задница — тоже креатив, где Богу кажут средний палец и
Что значит — трансцендентное? Это просто признание нашей скромности. Человеческое познание мира ограничено психофизиологическим аппаратом человека. Реальны не только тела. И в каком-то смысле нравственные законы много реальнее. Свобода человека кончается не там, где ему указало большинство. А там, куда не рекомендовано соваться Абсолютом. О нем, кстати, можно спорить. Но в любом случае люди сходятся, что есть некий Эталон. Демократическому голосованию не подверженный. Наоборот, демократическое голосование имеет смысл до тех пор, пока присягают эталону. Хотя бы моральному закону по Канту. Иначе это игры детей со спичками, прожигающих созданную до них и без них цивилизацию.
Александр Силаев, «Вечерний Красноярск» № 41 (282)
