Часто можно встретить сочетания слов «долг перед Родиной», «долг перед народом» и прочее. Задолжать, кажется, можно чему угодно, от родного города до родной партии или фирмы. Однако не оставляет чувство, что почти все назначенные должниками такого рода — жертвы какого-то логического выверта.
Люди и абстракции
Считается, что нет ничего очевиднее «измены Родине». Даже дети знают, что такое измена и что надо карать изменника. Но пусть дети знают дальше, а мы чуть-чуть остановимся, подвесим вопрос. Начнем с того, что нет такого существа, которое откликается на имя Родина, с которым можно подписать очевидный контракт и далее очевидно его нарушить. Ведь измена — это нарушение договора, явно заключенного или, в худшем случае, подразумеваемого.
Поясним на примере. Вот если юноша дружит с девушкой организмами и один из них начинает спать с кем-то третьим — это уже измена или еще нет? Не надо спешить, в задачке просто нет необходимых условий, чтобы вывести ответ. Может, измена, а может, и нет. Смотря как наши герои договорились. Если поклялись в верности навечно или на некий срок, то измена, особенно если при этом врут. А если у наших героев секс без обязательств, то и само слово «измена» смешно. Повторим: смотря как договорились. Как писал один философ, преступления нет до появления закона. В этом смысле, например, природа безгрешна.
Итак, нет закона — нет преступления, а возможность измены создается только фактом договора. В этом смысле самые простые, понятные и честные отношения, в которых фигурирует понятие долга, — это отношения феодальные, по типу «вассал — сюзерен». Там сразу ясно, кто должен, кому, что именно и на каких условиях. И с изменой все обстоит человечным образом. Кому должны, тот и решает: изменили ему или нет. Если вместо долга перед «государством» или «фирмой» прописать долг перед конкретным человеком, то все встает на честные места. Правильная присяга — юридический акт, когда одно физическое лицо приносит присягу другому физическому лицу. И то второе лицо решает, все ли нормально или надо «мочить предателя».
В Российской империи, кстати, офицеры присягали лично царю, что исключает всякую двойственность толкования. Не «интересам России», не «русскому народу», не «государству», а конкретному человеку, последний, кому присягали, был Николай Второй. И в случае с ним как раз бесспорно: генералы, давшие отмашку на арест императора, — подлинные предатели, можно отдельно обсуждать их мотивы, но самые благие резоны не отменяют факта предательства.
А вот в случае «предательства советской Родины» все куда как менее однозначно. Было бы однозначно, если бы вся страна клялась в верности лично товарищу Генеральному Секретарю ЦК КПСС. Тут как товарищ секретарь решит, так и есть.
Но нет такого субъекта, как «Родина» или «советский народ», и нынешнего химерического «многонационального народа Российской Федерации» — тоже нет. Это такие штуки в сознании, конструкты, да простится ученое выражение. Долг прописывается перед рефлексивным конструктом, с тем же успехом можно присягать какой-нибудь Великой Лялямбде, если идея Лялямбды будет сочтена достаточно светлой. Но у теоретического конструкта есть практичные хранители, они и решают, где у нас долги и измены. А теперь вопрос: что это за хранители и как возникло их право?
Тоска по договору
Если Лялямбда не живой человек, который может говорить за себя, а светлая идея, то ее трактовка всегда неоднозначна. Есть ли в стране хоть одна сила, считающая себя антинародной? Все за народ, но все настолько по-разному, что одна политика с позиции другой может быть означена как «государственная измена». Любой человек мог выйти с плакатом о том, что президент Российской Федерации Борис Ельцин — предатель Родины. Мало ли. Демонстранту так показалось.
Но это случай безобидный по последствиям. А вот представим, что некто решает, будто интересы советского народа требуют его личного перехода на сторону США в «холодной войне». Вполне нормальная позиция для троцкиста после Второй мировой. «Я считаю, что в интересах советских людей Советский Союз должен как можно раньше закончиться». — «А я считаю, что ты враг народа и сейчас кончишься сам». По сути, два личных и частных мнения. Только за одним государственный аппарат, а за другим ничего. Понятно, чем кончится такая полемика в жизни: второй первого сошлет, посадит или шлепнет, по обстоятельствам. Но кто прав по истине, сказать невозможно — оба ссылаются на такую абстракцию, как «советский народ» и его «интерес», а абстракция где-то мерцает и голоса не подает.
Вообще, есть способы, чтобы абстракцию как-то конкретизировать. Про то механизмы обратной связи: свобода слова, свобода собраний, выборы. Тогда государственный аппарат вроде как имеет лицензию. У чиновника тогда больше оснований говорить от лица народного, нежели у диссидента. «А за вашу партию только 2 % населения, народ в массе за нас, а вы поэтому враг народа». В отсутствие обратных связей все присяги и долги начинают носить сюрреальный характер. Человек не спрошен, но уже на что-то подписан. Вроде как незнакомый мужик хватает девицу, волочет ее в берлогу и говорит, что теперь у них начинается семейная жизнь. А если она пойдет налево или направо, то это измена.
Посмотрим на день сегодняшний. Вот говорят, например, что политик или чиновник что-то должен народу. Но давайте честно — он вообще с этим народом вступал в какие-то договорные отношения или как? Он политик потому, что представляет интересы каких-то групп снизу, или потому, что назначен каким-то кланом сверху? Таким образом, политики делятся на две группы: порядочные — верные интересам сюзерена, непорядочные — предающие сюзерена.
Отношения с населением упираются в вопрос: как соотносится для политика ценность низовой поддержки и верхней протекции? Если первое сильно слабее второго, предмета договора власти и населения просто нет. Увы. Претензии должны вытекать из договора, и сложно предать того, с кем вообще не вступал в отношения.
Александр Силаев, «Вечерний Красноярск» № 47 (288)
