Азбука-Аттикус, СПб, 2013 — 288 стр. Тираж — 20 000 экз.
Любое развитое государство, и наше — не исключение, пытается стимулировать интерес своих граждан к чтению различными способами. Одна из наиболее эффективных наработок в этой области уже много лет с успехом реализуется российскими градоначальниками: речь о такой организации транспортной системы, которая позволяет людям не просто перемещаться из точки А в точку Б посредством общественного транспорта, но делать это изощренно медленно. Под впечатлением от визита в наш город мощей Николая Чудотворца, а в Новосибирск — Саши Грей во плоти (но, в особенности, от факта обсуждения творчества бывшей порнодивы православными священниками), я выбрал для дальней дороги через весь город роман «Перекрестки» авторства канадского беллетриста Уильяма Пола Янга. Если верить слухам, его предыдущая книга на Западе сшибла несколько продажных планок — то была «Хижина», любопытное непрофессиональное сочинение миссионерского толка, но весьма апокрифическое по содержанию; например, бог там являлся читателям в обличии чернокожей женщины-скандалистки — не ново, но до сих пор смело для консервативных американцев.
Сразу надо сказать, что «Перекрестки» в меньшей степени, чем их предшественник, напоминают сочинение талантливого графомана. Сюжетная интрига здесь так же мнима, выполняет функцию пресловутой белой нити, скрепляющей аккуратные лоскуты философского повествования; однако сами эти кусочки старательно обработаны и подшиты с тщательностью увлеченного своей работой ремесленника. Герой книги — финансовая акула по имени Энтони Спенсер, человек склочный, подлый и самовлюбленный, который даже со своей женой разводился дважды с единственной целью — побольше ей досадить. Этот упрямый атеист переживает инсульт и оказывается заключен в собственной голове вместе с духами Клайва Стейплза Льюиса и одетого в джинсы Иисуса Христа — разумеется, чтобы осознать ошибки, исправить некоторые несправедливости и навести порядок в запущенном саду своей души. Прозрачные аллегории позволяют Янгу сразу же переводить разговор на интересные ему темы; вполне оправданная механистичность, если не забывать, что речь идет скорее об идеологическом сочинении, чем о художественном.
— Будем знакомы, брат, — вдруг с непререкаемой уверенностью произнес сидевший рядом мужчина — средних лет, с усталым морщинистым лицом и светлым взглядом чуть выцветших карих глаз, сиявших из-под козырька дачной кепки. Он протянул мне свою худощавую руку, на которую я воззрился с ошалелым видом. Тогда мужчина сурово пояснил, — У тебя там, в книге, я увидел слово одно знакомое — «Иисус». Я тоже такие книги люблю. Ну, будем знакомы?
Я с тоской представил себе долгие, нудные красноярские километры, сопровождаемые долгими, нудными разговорами о религии, и отрицательно покачал головой.
— Как же так?! — казалось, что попутчик был искренне потрясен. — Ты ведь понимаешь, что Иисус на твоем месте обязательно бы руку пожал! Да, люди бывают всякие, но...
— ... Но нет, — грубовато ответил я и снова углубился в чтение.
В романе, тем временем, Тони Спенсер с подачи Иисуса приобрел сверхъестественную способность: пока его тело пребывает в коме, дух грешника странствует по телам окружающих его людей — маленького мальчика с генетическим отклонением, чернокожей медсестры-красотки, местного полисмена. Помимо наглядных проповедей о необходимости ценить жизнь и то, чем ты обладаешь, автор затевает забавные казуистические споры о трактовке евангелических историй, сталкивая в них прихожан и официальных представителей церкви, разумеется, не в пользу вторых. Вообще, упертая догматика Янгу очевидным образом претит, несмотря на то, что все вынужденные спутники Тони — искренне верующие люди. Их устами формулируются и дотошно проговариваются все христианские добродетели: необходимо усмирить гнев и гордыню, отпустить призраки давно умерших родственников, проявить сочувствие к слабым мира сего, преодолеть внутреннюю косность, открыв свое сердце окружающим — все это не просто человеческим, но еще и литературным языком. Попытки же условного пастора донести до героев, что место женщины — на кухне и с закрытым ртом, добродушно высмеиваются; так же добродушно воспринимается запрет с его стороны на посещение храма. Думается, что у Янга, до шести лет воспитывавшегося в обществе миссионеров и папуасов, помпезные места отправления культа вызывают только иронию.
— Вообще, я сам тоже из церкви, — мужчине показалось, что он нащупал связующую нить между нами. В окно заглянул солнечный лучик, пробка на дороге начала рассасываться, но я поспешил разбить эту идиллию и сообщил, что книга имеет светский характер, а мы с ней — два сапога пара, ибо в церковь не хожу, и к любой религии отношусь с глубоким скепсисом. Однако незнакомец был неумолим:
— А кто говорит о религии? Религия — это для публики, а я ведь тебе про церковь, про собрание единомышленников. Церковь собирается из людей, а не из религии. Тебе интересно?
Мне было неинтересно. Я читал о том, как Тони пытается изгнать из своей захламленной души безобразных садовников — лгунов, болтунов и лжецов, которых возглавляет его непомерно раздутое Эго в образе большеголового Шалтая-Болтая. Упрямое обращение к нарнийским сюжетам и популярным клише в сочетании с настойчивыми моралите в заключительной части книги начинали утомлять, однако душа жаждала финального пируэта — пусть банального донельзя, но оправдывающего двадцатитысячный русскоязычный тираж этой совершенно необязательной к прочтению вещи. Однако же автор просто «добивал» сюжетный пакет под завязку, завершая свой нелегкий труд притчей про клубни и цветы (символизирующие жизнь земную и жизнь небесную) и имитацией сентиментального саспенса. Наверное, так же завершалось заседание круглого стола по проблеме перековавшейся «звезды взрослого кино»: всеобщим примирением, целомудренными объятиями единомышленниками и десятком спасенных от тяжести греха душ. К счастью, близилась к концу и двухчасовая поездка.
— Дядя, я не хочу с вами беседовать. По правде говоря, вы меня дико раздражаете, — утомленно сообщил я попутчику, козырнувшему знанием какой-то пропагандистской цитаты из Священного писания. Тот призадумался на пару мгновений, позволив мне с облегчением захлопнуть книгу.
— Значит, ты человек замкнутый, — наконец, с неподдельным сочувствием и какой-то фанатичной твердостью произнес он. — Да, бывает.... Непубличный.... Но, послушай, как же ты тогда друзей заводишь?...
Пригорюнившись, он едва не проехал свою остановку.
