Лениздат, СПб, 2013 — 512 стр. Тираж — 10 000 экз.
Необработанная руда человеческих судеб, расфасованная по буквенным вагонеткам — вот что скрывается под обложкой романа бывшего журналиста парфеновских «Намедни» Антона Понизовского. Четыре грузчика, которые эту руду перебирают в поисках прожилок драгоценных металлов — вымышленные и чрезвычайно собирательные интеллигенты, волею автора оказавшиеся в маленьком швейцарском городке, в отеле с видом на заснеженные горы. Одного из них зовут Федором, это идеалистически настроенный, богобоязненный юноша, аспирант местного университета, много лет не бывавший на родине. В оппонентах у него туристы из России Дмитрий Белявский и его жена Анна, а также немногословная девушка по имени Леля. Все трое застряли в Европе из-за извержения вулкана, а тут очень кстати подвернулся Федор, который предложил неожиданное развлечение: прослушать ворох записей с историями соотечественников (так сказать, образчики «свободного нарратива»), а после, исходя из содержания аутентичных душ, сделать какие-то выводы о русском национальном характере.
Швейцария, высоколобые собеседники, споры а-ля «русский человек на rendez vous», цитаты из классики и Священного писания, виртуозное жонглирование французскими словечками, неловкий любовный треугольник (а в потенциале и вовсе квадрат) — всё это яркая, сценичная, но, конечно же, чрезвычайно искусственная завязка, которая имеет не менее искусственное продолжение. Диалоги курортников, обрамляющие вставки подлинно документального текста (множество невероятных по своей простоте и тривиальности и оттого исцарапывающих читательское нутро до крови историй), символизируют вечный спор между наивным славянофилом и истовым западником. С одной стороны здесь Федор, который почти что Алеша Карамазов, с другой стороны — Дмитрий, фактическая реинкарнация Свидригайлова. Как водится, у них диаметрально противоположные точки зрения по всем мало-мальски значимым вопросам, будь то проблемы обыденной нравственности (может ли стриптизер быть хорошим человеком?) или парадоксы морально-философского толка (например, как трактовать Легенду о Великом инквизиторе?). В какой-то момент противостояние переходит в сугубо бытовую плоскость, когда оба спорщика приударяют за Лёлей.
Иногда наблюдать за схваткой интересно, иногда — невероятно скучно, поскольку роман (в этой своей части) чрезвычайно шаток как по форме, так и по содержанию, местами безыскусно вторичен и повсеместно — надуман. С другой стороны, постоянные ингаляции свежего воздуха за счет документальных историй приводят к тому, что читатель сразу же сам бессознательно включается в полемику; а это значит, что вы не оторветесь от книги, пока не прочтете её до конца. Споры Федора и Дмитрия — это плоскость и её изнанка, две крайности, между которыми нет третьего варианта, нет взвешенного подхода. Иначе, это столкновение мировоззрений «надо валить» и «наш народ — богоносец», когда аргументы противника неизбежно приводят тебя в холодное бешенство.
Для Федора русские люди — это агнцы божьи, дети, которые стоят первыми на очереди в Царствие Небесное. Он считает, что косность, нарочитая грубость соотечественников, их стоическое отношение к жизненным невзгодам и принятие самых страшных житейских несправедливостей свидетельствует о том тщании, с которым каждый русский ревностно бережет свою внутреннюю глубину. Из каждой истории он выносит свое откровение, свою частичку высокого соборного духа и, кажется, чем больше свинцовых мерзостей небрежно выплескивают на него рассказчики, тем больше он укрепляется в своей вере. «Зачем бог сделал так, что я услышал этот рассказ?», — вопрошает он, услышав исповедь старушки, всю жизнь проработавшей на благо страны и оставшейся с ничтожной пенсией; его искренне оскорбляет стремление Дмитрия использовать количество накопленных материальных благ как инструмент качественной оценки.
«Нелегко дискутировать, получая в ответ на статистику проповедь за живоносный источник», — парирует Дмитрий и продолжает гнуть свою линию: основополагающее качество русского народа — это всеобъемлющая инфантильность. То, что русские люди способны завязать омерзительную драку, проломить сопернику голову, а спустя некоторое время помириться с ним, вместе напиться и пойти на кого-то третьего, вызывает у него брезгливость. Он не видит особого смысла и особого предназначения для своих соотечественников, считает, что большинство из них безнадежно застряли на нижней ступени пирамиды потребностей.
Автор, который вовсе не скрывает своих симпатий к одной из сторон, благородно предоставляет оппоненту право голоса, но не гнушается то и дело отмечать, как блестят у того во рту «зубки с остренькими выступающими клычками». В этом отношении роман полифоничен, но полифоничен мнимо (еще один привет Федору Михайловичу). Вместе с тем, Понизовский не боится ставить своего героя в ситуации сомнительного характера — скажем, когда Федор заведомо осуждает одного из рассказчиков, называя его человеком с разложившейся душой только за то, что тот пошел работать стриптизером. Девушка, однако, в финале достается именно ему; не за победу, ибо в этом противостоянии одержать какую-то истинную победу невозможно. Нет — Федор, уставший от дискуссий и окончательно удрученный ими, внезапно понимает, что единственный верный выход — молчать и просто слушать. Вот тут-то и обнаруживается во всей красе слабость собственно художественной компоненты романа — очевидно, что для такого вывода не было необходимости прочесывать полтысячи страниц текста.
