Эксмо, 2013 — 320 стр. Тираж — 5 000 экз.
Публицистам, которые перековываются в литераторов, частенько бывает тесно в рамках уже существующих жанров и стилей. Душа жаждет свежести, из всех её щелей прет высушенная и подкопченная работой фантазия, и всю эту удаль молодецкую надобно куда-то девать; впрочем, как ни старайся, под толщей старательно натянутой на опус китовой кожи все равно проглядывает горка очерковых косточек. Это справедливо и для новой книги Юрия Буйды — несмотря на то, что уличить в ней романный сюжет вполне возможно, она легко и с удовольствием рассыпается на великое множество мелких рассказиков и зарисовок о персоналиях, тогда как главный герой зыбкой тенью теряется в пучине вод морских.
В мистифицированной автобиографии (или автобиографической мистерии, если угодно) Буйда продолжает традиции собственной же «Прусской невесты», лихо настаивая на березовых бруньках советского детства фирменный дистиллят из мифов отечественной действительности и интеллектуального самоедства. Конечный продукт представляет собой странную смесь Гоголя, Золя и Маркеса, реалистической фантасмагории и чистейшего, подчас гротескного до вульгарности натурализма. Окрестности стремительно обрусевшего после войны прусского Кёнигсберга — это поляна для детских и взрослых игр авторского альтер-эго, пространство его взросления и созревания, а также полигон по освоению причудливого бытия гражданина одной шестой части суши. Дремучее пьянство, животный блуд, повсеместное насилие (и очень интересная метафора страны, украденной гражданами самой у себя), с одной стороны, а с другой — таинство подростковой влюбленности, уроки жизни от сурового отца, знакомство с великой литературой; авторский герой все время существует на стыке дикого фарса и нутряной, подкожной сентиментальности, которая позволяет ему в куче мусора и человеческих экскрементов отыскивать одну звезду за другой, не считая сие за подвиг.
Лейтмотив всего этого — стремление героя стать писателем, которое в какой-то момент жизни сублимируется в увлечение журналистикой и последующую карьеру в партийной печати. Двигаясь вслед за своим персонажем из хрущевского междуцарствия в ельцинские времена, автор постепенно знакомит нас с персональным пониманием сущности фигуры литератора, регулярно срываясь в обрывочные, порой сумбурные микрорассуждения о Кафке, Солженицыне, Достоевском. Почему Флобер писал так хорошо? — задается его персонаж вопросом в кругу университетских дружков, и сам же отвечает — потому что боялся быть непонятым. Страх заставляет литератора уничтожать свои неудачные произведения; этот же страх заставляет его создавать снова и снова, чтобы ненароком не проглядеть подлинный клад, таящийся где-то под ногами. Отсюда писатель — это человек, который шпионит за жизнью, крадет самые драгоценные её моменты, а после накалывает их на булавку, как бабочек, читателю на потеху.
Коллекция бабочек, представленная в этой книге, и впрямь внушает уважение. Несмотря на то, что стекло в коробке с экспонатами явно дефектное, а некоторые образчики вызывают рвотно-восхищенный рефлекс, большинство историй хочется пересказывать в качестве исторических анекдотов, нелепых, страшноватых, но поучительных — прежде всего благодаря многочисленным, чрезвычайно выразительным деталям (и это, конечно, следствие репортерских талантов автора). Другое дело, что пересказать собственно философско-литературную концепцию автора во всей её умозрительной стройности получится вряд ли — между очерковых косточек Буйда нарастил слишком мало мышечной ткани. Как уже было сказано, образ героя просачивается между пальцев; чем дальше, тем больше персонаж уходит в бессистемную рефлексию, сопряженную с бытописательством. В итоге, результаты многолетних умствований оказывается не к чему крепить — но, помилуйте, зачем же тогда было шпионить, грабить и убивать?
