Хлеб войне голова
Зимой 1920 года на востоке России пал режим адмирала Александра Колчака. Остатки белых войск бежали в Забайкалье, а в Сибирь вернулась советская власть. Население восприняло перемены без сожалений: многие, особенно в сельской местности, считали, что все их беды, от мобилизаций в армию до запрета на самогонку, им чинили белые. А теперь, при красных, сельчане будут жить так, как захотят, — рассуждали сибирские мужики.
Первые месяцы жизни при новом порядке разрушили эти наивные надежды. Армейский призыв, борьба с самогоноварением и различные реквизиции вышли на новый уровень. Советская власть проводила специфическую политику «военного коммунизма»: выкачивала все возможные ресурсы из населения для победы над контрреволюцией. Сибирские крестьяне обнаружили, что со всех сторон должны новым властям. Даже на тех, кто никак не поддерживал режим Колчака или открыто ему противостоял, упал целый ворох обязательств.
Наиболее известна из них продразвёрстка: жителей сёл заставляли отдавать выращенное зерно государству. Также крестьян в интересах советской власти и Красной армии вынуждали делиться лошадьми и повозками, участвовать в разных стройках, заготавливать и самим отвозить в специальные пункты дрова.
Планы по той же продразверстке поступали «сверху»: сначала из Москвы в Красноярск, затем — из губернской столицы в уезды, потом — из уездного центра по конкретным волостям. Их составители обычно плохо разбирались в сельском хозяйстве и с трудом представляли условия тех территорий, которым ставили задачи.
Главным стимулом к их выполнению служил страх перед наказанием, а не какая-либо выгода. Даже председатель губернского совисполкома, де-факто «красный губернатор» Енисейской Сибири Иван Завадский признавал: «Мы крестьянству ничего не даем, а берем очень много. [Проводим] целый ряд мобилизаций, гужевую повинность, трудовую повинность. [Но] ни мануфактуру, ни другие товары мы дать крестьянству не можем».
Хлеб у крестьян собирали специальные продовольственные из добровольцев-коммунистов. Они нередко рассматривали эту работу как возможность разжиться чужим добром. И продразвёрстка на практике превращалась в вооруженные грабежи.
«Доходило до того, что в сибирскую зиму выгоняли из изб всё семейство, обливали холодной водой, сажали в холодные амбары, а ревтрибунал конфисковывал весь хлеб», — вспоминал некий Т. В. Лещенко из соседней Алтайской губернии, служивший в таком отряде.
«Самое кулацкое» из сёл
Тяжесть «военного коммунизма» обычно принимали на себя те поселения, где преобладали сибиряки-старожилы. Таким местом и был Большой Сереж в Назаровской волости — село у места впадения одноимённой речки в более полноводный Чулым. Сереж считался зажиточным и крупным селом, вторым по населению (около двух тысяч человек) в Назаровской волости.
Местные жители поначалу приветствовали приход красных в Сибирь, но по мере знакомства с «военным коммунизмом» их энтузиазм иссяк. Летом 1920 года между жителями села и партийными активистами случились первые конфликты. Наиболее зажиточные и уважаемые сред соседей сережчане, недовольные подтасовками на выборах в сельсовет, демонстративно вышли из местной партийной ячейки.
К осени 1920 года Большой Сереж считался откровенно «контрреволюционным» местом, эдаким антиподом лояльному новым властям волостному центру — селу Назаровскому, будущему городу Назарово. 31 октября 1920 года авторы чекистской сводки упомянули Большой Сереж среди «самых кулацких деревень и волостей» на западе губернии, где наиболее сильны контрреволюционные настроения.
В тех же числах ситуацию обострила новая директива из Красноярска. Начальство потребовало от властей Ачинского уезда за две недели сдать 40 тысяч пудов (примерно 650 тонн) хлеба и сена, сославшись на острую нехватку и того, и другого в губернской столице. В конце октября — начале ноября в Большой Сереж пришел отряд из примерно 40 вооруженных советских активистов во главе с Аверьяном Касьяновым. Они собирались провести в селе развёрстку хлеба и переловить скрывавшихся в местных лесах дезертиров. Местные жители были отнюдь не рады незваным гостям.
Убийство, перестрелка, мятеж
1 ноября при невыясненных обстоятельствах погиб первый из приехавших в Сереж коммунистов. Им стал Лев Горский — некогда колчаковский офицер, зимой 1920 года перебежавший на сторону красных. За усердие при продразвёрстках и облавах на дезертиров и самогонщиков бывшего «золотопогонника» приняли в компартию уже спустя три месяца на службе новой власти.
В Большом Сереже Горского жители, по-видимому, заманили его в ловушку, пообещав показать место, где скрываются дезертиры. Иронично, что переметнувшегося белогвардейца Горского убил сережчанин Александр Дубской — бывший красный партизан, затем разочаровавшийся в коммунистах и советской власти.
Соратники убитого попытались расследовать инцидент и арестовать причастных к преступлению. Но выполнить намеченное у коммунистов не вышло: на отряд Касьянова с огнестрельным оружием напала группа местных жителей. В двухчасовой перестрелке красные потеряли еще нескольких товарищей, не меньше восьми человек дезертировали, и Касьянов с оставшимися в живых людьми бежал из Большого Сережа.
Коммунист оперативно доложил о сережских событиях уездному начальству в Ачинск. В мятежное село отправили отряды курсантов, партийных активистов, служащих внутренних войск и, наконец, красноармейцев из стоявшей рядом 31-й отдельной бригады. К концу боёв за Сереж правительственные силы насчитывали не меньше 900 бойцов. Сначала ими командовал военком Ачинского уезда Сиксне, затем его сменил Акулов, командир одного из батальонов 31-й бригады.
Пёстрое по составу войско оказалось не слишком боеспособным. Несогласованные и непродуманные действия вели к большим потерям.
Командир 31-й бригады Павел Ананьев потом сетовал: «Ярко обрисовалась несплоченность частей, отсутствие единства действий и дисциплины. Комсостав оказался не на высоте, не умея руководить штыковой атакой и вести бой по правилам тактики».
Ружьём и вилами
В мятеже участвовали около 600 человек — местных крестьян, дезертиров-красноармейцев и укрывавшихся в Большом Сереже бывших колчаковцев. Только у половины из них были ружья и винтовки. Остальные рыли окопы, возводили укрепления, передавали приказы и при необходимости заменяли раненых и убитых товарищей.
Красные командиры отмечали, что восставшие совершенно не походили на толпу озлобленного мужичья с вилами. Мятежная «армия» делилась на три пешие роты и эскадрон всадников, которыми командовали люди с военным опытом. Отсутствие единой формы компенсировал общий опознавательный знак — белая повязка с крестом.
Большевики отмечали высокий боевой дух своих противников: «Отдельные защитники окопов не хотели сдаваться и стреляли в упор, многие из крестьян бросались с топорами и вилами, и их прикалывали на месте».
3-4 ноября повстанцы трижды отражали атаки красных, уничтожив несколько десятков бойцов противника. В одном из случаев сережчане умело разыграли ложное отступление, заманив врага в ловушку и уничтожив его удачным нападением конницы из засады. Только вечером 5 ноября нападавшие под прикрытием сильного бурана неожиданной атакой заставали врага врасплох и захватили Большой Сереж.
Около 200 мятежников бежали из села, рассчитывая поднять на бунт соседние сёла, победителям сдались чуть больше 100 их товарищей — как правило, считавших своё участие в восстании вынужденным или несущественным. В трехдневных боях с обеих сторон погибли не меньше 300 человек.
Жестокость мнимая и реальная
Многие детали Сережского восстания так и остались невыясненными. Неизвестно, кто именно руководил восстанием. В официальных документах вожаком восстания называли Андрея Милицина — одного из богатейших и немногих грамотных сельчан, состоявшего до революции в партии социалистов-революционеров. Личность Милицина, зажиточного крестьянина и эсера, позволяла советским работникам потом трактовать сережские события как «кулацко-эсеровский мятеж», игнорируя что в селе больше никто не имел отношения к этой враждебной большевикам партии.
Упомянутый выше Аверьян Касьянов и ещё несколько очевидцев утверждали, что Милицин числился только номинальным руководителем. По их мнению, среди повстанцев верховодил некий капитан Базаркин — бывший белый офицер, скрывавшийся в Сереже после падения колчаковского режима. В любом случае, и Базаркин, и Милицин бежали от красных и никаких свидетельств о своей деятельности не оставили. Их дальнейшая судьба неизвестна — предположительно, до 1924 года оба погибли на юге губернии в боях с большевиками.
Другим спорным вопросом остаётся насилие со стороны мятежников и его реальные масштабы. В краеведческой литературе встречаются утверждения, что восставшие перебили до 38 человек — приехавших на развёрстку большевиков, помогавших им сережчан и их близких. При этом казни носили якобы абсурдно жестокий характер: люди Милицина и Базаркина отрубали несчастным головы, вспарывали животы, издевались над трупами.
Кровавая история «супружеского войска»Истинность этих заявлений сомнительна, так как они основываются на показаниях одного из самых запуганных и послушных свидетелей — священника Петра Ушакова. Тот на следствии признавался, что боится за свою участь и судьбу семьи и очевидно говорил только то, что могло понравиться следователям. Остальные жители Сережа, упоминая о казнях нескольких коммунистов, ничего не говорили ни о массовости таких актов, ни о бесчеловечной жестокости их исполнителей. Среди авторов показаний многие либо работали в советских учреждениях, либо имели родственников-коммунистов, что само по себе опровергает тезис о якобы беспорядочном терроре мятежников.
Неясными остаются и настоящие планы руководителей мятежа. Командир красной 31-й бригады Пётр Ананьев в рапорте начальству утверждал, что его люди предотвратили крестьянскую войну в масштабе как минимум всего Ачинского уезда. Предположительно, Ананьев не преувеличивал свои заслуги. Выжившие повстанцы свидетельствовали, что у Милицина и Базаркина действительно были сторонники в соседних сёлах и даже самом Ачинске. Всем им предполагалось восстать после предполагаемой победы мятежа в Сереже.
Наказание через запустение
Оставшимся в живых повстанцам повезло. Изначально 8 декабря 1920 года ачинский трибунал приговорил почти всех, кого взяли с оружием в руках — 75 человек — к расстрелу. Но за сережчан неожиданно заступились в Москве и Красноярске. Вышестоящие инстанции посоветовали жаждавшим возмездия ачинским товарищам заменить казнь на «общественные принудительные работы со строгой изоляцией», в связи с амнистией в честь годовщины Октябрьской революции.
Ачинские коммунисты пытались обжаловать это решение, но летом 1921 гола оно окончательно вступило в силу, — утверждают со ссылками на архив УФСБ по Красноярскому краю авторы вышедшей в 2018 году монографии «Сережское восстание 1920 года. История в документах» Владимир Дацышен и Валентин Овчаров. Авторы более ранних исследований же полагали, что большинству участников восстания и их близким казни избежать не удалось.
Амнистию уравновесило то, что после Сережского восстания продотряды в «кулацких местах» Ачинского уезда стали действовать как на оккупированной территории. Большевики и их помощники открыто забирали у крестьян всё ценное. На того же Аверьяна Касьянова и его коллег местные жители жаловались, что они присваивали не только продукты питания, но и домашних животных, и утварь, и одежду — вплоть до женского нижнего белья.
Крестьянские восстания еще несколько лет не утихали по всей Енисейской губернии. В том же 1920 году состоялись как минимум два крупных выступления против продразвёрстки: в Канском уезде («Голопуповский мятеж») и в селе Зеледеево близ Емельянова. На юге Енисейской губернии отдельные повстанческие отряды держались до 1924 года.
Многие «места силы» повстанцев в итоге оказались разорёнными и покинутыми жителями. Почти ничего не осталось от былой зажиточности Большого Сережа — село еще до Великой Отечественной войны пришло в упадок. К 2021 году здесь живет около 500 человек — вчетверо меньше, чем век назад.
Максим Рычков специально для Newslab,
иллюстрации: Юрий Булыгин, «Сережский мятеж». Графическая новелла
