Председатель Верховного Совета Республики Хакасия, член Совета Федерации.
Владимир Штыгашев на председательской должности уже четверть века. Сначала в облисполкоме, потом, когда Хакасия стала республикой, – в Верховном Совете. Своим учителем во власти считает Николая Татарчука. Председателя Красноярского крайисполкома в Москве иначе как волкодавом не называли. Штыгашев говорит, что против такого прозвища тоже бы возражать не стал.
Родился 18 октября 1939 года в селе Таштып Хакасской автономной области. После смерти отца воспитывался в Таштыпском детском доме.
Работал в геологоразведочной партии на Абазинском железном руднике, затем в милиции, прокуратуре, одновременно учась на юридическом факультете Томского университета.
Находился на комсомольской и партийной работе.
Был старшим научным сотрудником Хакасского института языка, литературы и истории.
С 1982 года – Председатель исполнительного комитета Хакасского областного Совета народных депутатов и заместитель Председателя исполнительного комитета Красноярского Совета народных депутатов.
4 февраля 1992 года избран Председателем Верховного Совета РХ.
В 1998 году стал представителем России в Палате представителей Конгресса местных и региональных властей Европы.
Женат, две дочери.
– Вы только спикером не называйте Владимира Николаевича, – предупредила за чашкой кофе пресс-секретарь Штыгашева Ольга Чупина.
– А почему? Неприятные ассоциации?
– Да, нет. Просто в русском языке существует слово «председатель». А Владимир Николаевич – знаток русского языка...
Узнав о том, что он – «большой языковед», Штыгашев рассмеялся.
– У меня в школьном аттестате вообще-то по всем языкам четверки стоят. В том числе и по хакасскому. Хотя немецкий я точно лучше учительницы знал. Свободно мог шпарить, а она: «Я из тебя выбью этот поволжский жаргон, Штыгашев!»
Детдом
А почему жаргон, да еще поволжский?
Я в детдоме рос, в Таштыпе. У нас там были и финны, и литовцы, и калмыки. Но больше всего, человек семьдесят, немецких ребятишек из Поволжья. Они и научили языку.
Неужели фашистами не обзывали?
Всякое было. В детдоме отчаянной пацанвы хватало. В войну многие через оккупацию прошли, в партизанах успели повоевать. Детдом, как раз перед тем как фашисты Смоленск заняли, эвакуировали из Гжатского района в Хакасию. Так что народ у нас бывалый рос, успевший хлебнуть по самые ноздри.
Татуировка на руке – детдомовская метка, Владимир Николаевич?
Ну почему метка? Когда-то она составляла предмет моей гордости. Друг, литовец Витас Нарашкявичус, выколол – после успешного окончания второго класса. Тушь или чернильный карандаш тогда были большой редкостью. Мы сажу из пережженной резины разводили молоком, потом этой адской смесью детдомовские умельцы наносили рисунок и выкалывали его. Рука или грудь распухали, чесались немилосердно, но мы ради этой «живописи» готовы были пройти и не через такие муки.
И воспитателей имена не забыли?
Как можно! Для меня главным авторитетом был… завхоз. Сергей Федорович Журихин, петербуржец, выпускник Петроградского университета 14-го года. О себе он молчал, но мы догадывались, что Сергей Федорович – из «бывших». Вы думаете, откуда я русский язык и литературу знаю?
Мы во двор – ножи точить да в очко играть, а он тащит нас назад – сказки рассказывать, былины русские. Всю историю Российской империи наизусть знал и так про царей повествовал, что они перед нами как живые проходили.
«Люблю строить»
Неужели помните, кто за кем?
И кто за кем, и что для государства Российского сделал. Я уж потом все книги перечитал, о которых он упоминал. Кормили нас плохо. Еды вечно не хватало. Каша деревянная – перловая да хлеб ржаной: краюха на день. А он ходит по столовой, и приговаривает:
– Ну, дети милые, кушайте. Каша – матушка наша. Хлебец ржаной – наш отец родной.
Мы все для него были – не шалопаи, не бандиты, не члены семей врагов народа, а ДЕТИ МИЛЫЕ.
Директор детдома Алексей Григорьевич Бутанаев за то, что нас от голода берег, 25 лет лагерей получил. После его ареста мы, детдомовские, всерьез собирались на КПЗ напасть, побег директору устроить. Вожаки нашлись бы!
Отговорили?
Он и отговорил. Посадили его за десять мешков ячменя, которые он на семена овса обменял. Ему целое дело сшили о хищении в особо крупных размерах и – в кутузку.
Никто даже вникать не стал, что овес детдому нужен был, чтобы наши коровы и лошади с кормами были, а мы осенью – с мясом.
И вот шушукаются старшеклассники в соседнем дворе, как Григорьича вызволить. А милиционеры в это время его из КПЗ за водой к колодцу повели. Он воды набрал и какую-то бумажку незаметно на землю бросил.
Я во втором классе учился, меня в дело по возрасту не взяли, а пацаны постарше рассказывали, что в записке Алексей Григорьевич просил не вызволять его, не ломать свои жизни. Он-то знал, что мы за него – и в огонь, и в воду.
Из двадцатипятилетнего срока отсидел директор четыре года: время Сталина на закат шло… Вот так я рос – и вырос.
Удивительно, что не диссидентом.
Порода другая. Люблю строить: человеческие отношения, дороги, мосты, жилье, водопроводы. Канализацией не гнушался. А диссиденты – те б-о-льшие специалисты только по трепу. Вы уж меня простите за приземленность слога, говном никто у нас не любит заниматься. Потому до сих пор в нужники ходим. Помню, на второй день после моего избрания Председателем облисполкома приходит в кабинет утром Гена Вяткин, мой первый зам, и спрашивает: «Ну, Владимир Николаевич, чем собираешься прославиться?» – Я задумался. Он усмехнулся и говорит: «Что тут думать? Театр в Хакасии есть, а дороги – ни к черту. Срочно надо принимать программу дорожного строительства. И жилищно-коммунальным хозяйством заняться. В земле – ни водопровода, ни канализации. Орденов не дождемся. Но ты ведь и не за орденами пришел?»
Пиджак с орденами
А вы – не за орденами?
Есть у меня пиджак с регалиями. Но я его не люблю. Такие пиджаки хороши в последний путь. Выглядишь солидно.
Я не слышала о вас, как о человеке скромном.
А о каком слышали?
Как о человеке без врагов и сплетен. Безупречная репутация подозрительна для политика, согласитесь.
Вот ведь дожились, репутация – подозрительна.
А враги есть. Научились улыбаться – это да. Но я на этот счет не обольщаюсь, у меня старая школа. Все-таки в феврале с друзьями отметил 25 лет своего председательства, сначала облисполкомом, потом – Верховным Советом, уже когда Хакасия стала республикой.
Какую «соломку» стелете, чтобы на таком скользком поприще удержаться?
Врать не надо.
– Думаю, вы сейчас многих политиков смутили. Как это не врать? Простите, Владимир Николаевич, вы бы еще призвали не воровать.
Вот, если бы еще и не воровали, мы бы давно в том же Абакане водопровод поменяли. Нашему-то, с Геннадием Африкановичем, 25 лет минуло. Вышел срок службы.
Фонтаны, цветки на улицах, плитку-брусчатку – все это за год можно сделать. Для хорошего хозяйственника – баловство, а не работа! И не такие уж большие деньги для этого требуются. А вот изношенные коммуникации заменить, новый завод или, скажем, мост построить – не вижу охотников.
«Застоя нам не хватило!»
Так ведь и старые стоят. В Хакасии, по-моему, только алюминиевый завод и Саяно-Шушенская ГЭС работают.
Знаете, о чем я жалею?
О чем?
Не хватило Хакасии годика три-четыре застойного времени, чтобы экономику вперед как следует двинуть. Раскрутиться не успели.
Все тарахтят – застой, застой! Какой застой, если мы сдавали по 350 тысяч квадратных метров жилья в год? А в прошлом – 137 тысяч едва освоили, так в грудь себя били – передовики! Газеты трубили о невиданных темпах жилищного строительства. И никто не пикнул, что это – лишь третья часть того, что мы делали 20 лет назад.
Так, может, застой был у философов и обществоведов?
У хозяйственников им точно не пахло. Нам чуть-чуть не хватило времени поставить на ноги легкую промышленность республики – камвольно-суконный комбинат в Черногорске, трикотажную и обувную фабрики в Абакане. Легпром давал нашему бюджету 2/3 дохода. Ни алюминщики, ни энергетики, именно легкая промышленность – 65 процентов казны! Сегодня комбинат стоит, фабрики доживают свой век, как торговые центры.
Наши кормильцы – угольная отрасль и металлургия: черная и цветная. Абаканский и Тейский рудники суммарно дают 4 миллиона тонн руды в год. Выросла только добыча угля. Это единственный показатель, по которому нам удалось переплюнуть 1990 год, – с 6,8 миллиона тонн вышли на 10,6.
Если мыслить масштабами Красноярского края, это – немного. Но край добывает в основном бурый уголь, Хакасия – черные энергетические угли, которые очень востребованы российской промышленностью.
Речка Кача и предводитель Атилла
А как вы относитесь к слухам о возможном вхождении Хакасии вновь в состав Красноярского края?
Нормально отношусь. Философски.
«Философски» – звучит как-то…
У хакасов, впрочем, как и у всех народов России, – непростая история. Во многом трагическая. Наши земли куда-то входили, в них кто-то входил. Мы присоединяли, нас…
Мы с Алексеем Ивановичем Лебедем в 2004 году ездили на 400-летие Томска, слышу тост: «За то, что мы здесь были всегда…» Ах так, думаю…
Решили поправить?
Не выдержал: «Всякое, – говорю, – в истории бывало. И хакасы сжигали Томский острог. И томичи к нам с военными походами приходили»… Это я о близкой истории говорю.
Или возьмем красноярскую речку Качу. Вы думаете, ее в честь казака назвали по прозвищу Кача? А в Хакасии есть очень древний род качинцев. И селились они именно на берегах Качи задолго до появления здесь казаков.
Я и Уссу как-то сказал, что в жилах каждого третьего красноярца течет хакасская кровь.
И как он к этому отнесся?
Посмеялись вместе. Сибирь кто осваивал? – отчаянные мужики. Казаки, беглый люд, потом купцы поехали. А женщин не было! Женились на местных. Теперь про это забыли. Многие, кстати, брали хакасские фамилии, которые сейчас приобрели вполне русское звучание.
Так что в этом году 300-летие вхождения Хакасии в состав России будем вместе отмечать. Все приедут – и красноярцы, и иркутяне, и кемеровчане, и новосибирцы.
Но от вопроса вы ушли, Владимир Николаевич!
Я же говорю, разобраться трудно – кто куда входил. По этим степям когда-то скифы скакали, орды гуннов. Где они теперь? Только в курганах и языке память оставили. Имя легендарного предводителя гуннов Атиллы, в переводе с хакасского означает «уздечка».
С юбилейной датой окончательно определились? Июль называли, теперь август.
В августе будет праздник. Приезжайте.
О преемнике
Лебедю постоянно кого-то в преемники прочат – то Геннадия Семигина, то Сергея Сокола…
Слышал, слышал. Но вы-то хотите спросить: думал ли о преемнике я?
Угадали.
Не только думал, воспитать пытался. Но одни в бизнес ушли, другие скурвились. Человек – слаб.
Была у меня большая надежда на Андрюшу Асочакова. Со светлой головой парень. Он сейчас в Новосибирске – банкир. Я его даже в качестве альтернативного председателя год на работу натаскивал. Председателем Комитета по законодательству в Верховном Совете избрали его. Ступенька должна же быть! А он возьми да в банкиры подайся. Сдал экзамены в финансовую академию и говорит: «Все, Владимир Николаевич, ухожу». Я опешил: как же так? Ты же за комитет отвечаешь? А он: «Выбираю деньги!»
Но Председатель Верховного Совета Хакасии тоже вряд ли нищенствует?
Я не жалуюсь. Хотя у федерального судьи, думаю, зарплата поболее моей будет.
«…А Ельцина нет и нет»
Ордена не любите, к деньгам равнодушны. Удивительно даже.
Старомоден. Я наградам не доверяю с тех пор, как дважды посмертные медали вручал матерям погибших пацанов. В Бирикчюле мать сержанта Власова нас с военкомом на порог дома не пустила. «Уходите, – говорит, – я взамен живого сына железку не возьму». Мы – в сельсовет. Председатель в клубе народ срочно на общий сход собрал. Вручили медаль, мать прилюдно нас ругать не стала, сдержалась. Потом купили мы водки, еды и пошли к ней в дом – помянуть сына и прощения попросить. Только тогда немного и оттаяла.
Второй раз я Звезду Героя России вручал родителям Игоря Ахпашева, который в первую чеченскую при штурме дворца Дудаева в Грозном погиб. Только один сапог нашли от парня. А дворец, подобрали ведь слово, – здание бывшего обкома партии. Мать даже не встала. Отцу отдал.
И про Ельцина вспомнил... Как я у него однажды бумагу два дня подписать не мог.
Когда он уже президентом стал?
Много раньше. Еще будучи первым заместителем Председателя Госстроя РСФСР, Борис Николаевич был недоступен. Приехали мы в Москву с Вяткиным переутверждать проектную документацию и смету на строительство коммунального моста в Абакане. Конец года, все мечтают влезть в финансирование на новый. А у нас дело – сложное, постановления правительства России требует. Ну а какое постановление, когда на наших бумагах подписи зама председателя Госстроя нет? И вот мы с Геной два дня бьемся, а Ельцина – нет и нет.
Тут Геннадия Африкановича осенило: «Пойдем, – говорит, – к профессору Петербуржцеву, он мужик умный: что-нибудь посоветует». Профессор работал там же в Госстрое, на Большой Дмитровке. Выслушал нас, завизировал все бумаги. И порекомендовал вместо Ельцина срочно искать другого зама. Напоследок просветив: «Борис Николаевич только интервью дает. А вы же, мужики, за деньгами приехали».
Финансирования в общем мы добились. И мост построили.
Волкодавы
А есть что-то, чего вы в жизни не добились?
По-моему, нет. У меня же хватка – детдомовская, не забывайте. И с учителями везло. Науке правильно заходить в московские кабинеты меня учил Николай Федорович Татарчук, тогдашний председатель Красноярского крайисполкома. Лично! Большая наука, скажу я вам. Его и Федирко в Москве иначе как волкодавами и не называли. Потому что за край жилы рвали. Сейчас все больше волчата…
У вас, должно быть, тоже прозвище есть?
Не слышал. Но, если бы волкодавом называли, возражать не стал бы.
Я всегда по земле ходил. Потому и не падал.
Саша Романова, «Вечерний Красноярск»
