Что может объединять литературу и медицину? Как говорит исследователь истории культуры доктор филологических наук Константин Богданов, нелепо полагать, что литература существует вне социального контекста. А кого, как не медицину, еще настолько волнуют основные темы литературы - жизнь, смерть, любовь?.. По приглашению Фонда Михаила Прохорова профессор Богданов прочитал красноярским студентам цикл лекций о русской культуре и медицине и поделился своими размышлениями на эту тему с нашим корреспондентом.
- Правда, темой любви медицина напрямую не занимается, - уточнил профессор в начале нашей беседы. - Но уж вопросы жизни и смерти - ее прерогатива по определению. И меня интересует не медицина как таковая. В своих исследованиях я пытаюсь контекстуализировать представления о развитии русской культуры, давно привычные и устоявшиеся. Что позволяет прежде всего отвлечься от стереотипов, которые мешают живому ощущению культуры.
Целостный подход
Какие стереотипы вы имеете в виду?
Скажем, неверно представлять себе литературу XVIII века как какой-то самодостаточный институт. Она развивалась в социуме, со всеми его составляющими - в том числе и в контексте проблем медицинских. Если полистать так называемый литературный журнал того времени, можно убедиться, что рассуждения о родовспоможении или о какой-нибудь хирургической операции вполне естественно соседствуют там с некими поэтическими экзерсисами. И в этих текстах в разных терминах обсуждаются одни и те же проблемы.
Декларируете целостный подход, Константин Анатольевич?
Так ведь это само по себе очень интересно! И потом такой подход усложняет предмет исследования, придает ему больший объем. Логичнее и правдоподобнее рассматривать широкий контекст общественной мысли, в который вписаны и медицина, и литература. И не исключено, что со временем появятся исследователи, которые будут говорить о взаимосвязи литературы и астрономии или литературы и футбола.
Сегодня модно рассуждать о взаимосвязи литературы и кулинарии.
А что - отличная тема! Недаром же есть очень хорошая поговорка - человек есть то, что он ест. (Улыбается.) Подобные попытки во многом объясняются желанием ученых переструктурировать гуманитарное пространство, взглянуть на давно знакомое через призму чего-то нового. Нельзя же до бесконечности возвращаться к одному и тому же, наработанному. Например, есть некий давно утвержденный канон русской литературы, где присутствуют только Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Чехов и еще несколько авторов. Но в литературе ведь существовали и другие авторы, и другие сюжеты. Понятно, что такой канон был задан определенными идеологическими предпочтениями.
На службе обществу
Из литераторов-врачей в первую очередь вспоминаются Чехов, Булгаков и Вересаев. А насколько у врачей вообще было популярно занятие литературой?
Их, поверьте, не один десяток. В русской литературе XVIII-XIX веков взаимопересечение литературной и медицинской практик выражено не только в том, что среди писателей той поры очень много врачей. Но и в том, что, как я уже заметил, сами тексты - и литературные, и медицинские - воспринимаются в едином контексте.
Если не ошибаюсь, именно в XIX веке за врачами закрепился образ некоего подвижничества?
Совершенно верно, это связано с организацией земской медицины. Но для XIX века такое подвижничество вообще входит в нравственный, этический облик представителя как культуры, так и медицины. Врачи решали вопросы, связанные с большим кругом социальных, философских и политических проблем. То же самое относится и к литераторам. Более того, писатели, которые отказывались говорить о неких злободневных для той поры вопросах - кто виноват и что делать, - сразу попадали в статус зря пропадающих талантов. Именно так Михайловский определяет Чехова, который, на его взгляд, был занят литературой как таковой.
Сегодня странно слышать такую характеристику о Чехове.
Да, потому что позже советская литературоведческая школа вписала Чехова в социальный контекст, выделив в его творчестве типы лишних людей и т. д. Но у современников Чехова подлинными выразителями идей читающего общества считались скорее Глеб Успенский или Помяловский, которые вопросы социальной жизни обсуждали буквально. Даже плохо написанный текст оправдывался, если была важна его социальная задача. Как «Что делать?» Чернышевского - кто в здравом уме назовет этот роман большим художественным произведением? Да, так сказал Ленин, и десятки литературоведов потом повторяли его мысль без конца. Но сегодня я хотел бы взглянуть на человека, который взялся бы прочесть этот роман просто в удовольствие! (Смеется.) Чего не скажешь о Чехове.
«Враги народа»
Непростые взаимоотношения власти и литераторов в России широко известны. А каковы были взаимоотношения власти и медицины?
Говорится, что поэт в России не просто поэт. Но то же самое можно сказать и о врачах. Важно понимать, что в России и медицина, и литература - сферы социальные и властно ангажированные. Чрезвычайно. Скажем, для Петра I и его последователей медицина - не столько наука, сколько атрибут европейской цивилизации и культуры. Не случайно же в центре своей новой столицы император поместил кунсткамеру. Как мыслил Петр, в центре новой России должен находиться анатомический кабинет.
Не все приняли его установку с пониманием...
Европейское лечение тогда вообще воспринималось как вызов традиционной медицине. Например, в России не было практики анатомирования, а в Европе она известна еще со времен античности. Петр, заинтересованный в привлечении иностранцев на службу, пытался переломить хребет существующей традиции. Поэтому и статус медицинского звания у нас складывался из-под палки. Врач - это был человек при власти, иностранец, чудак, оригинал. И хотя участь врачей в XVIII веке может показаться завидной, порой она была ужасна. Известно прошение студентов той эпохи, когда они просили отселить их от иностранцев, потому что «иностранцы несут с собой скверну». Кстати, очень показателен пример такого отношения к иностранцам еще из допетровской эпохи. Сохранившиеся в истории имена двух первых врачей, убитых за так называемое неправильное врачевание, - Антон Немчин (в то время всех иностранцев у нас звали немцами) и Леон Жидовин. Их имена весьма характерно указывают на тех, в ком в дальнейшем то и дело будут видеться враги народа. В частности, это открыто прозвучало при холерных эпидемиях в XIX веке.
Каким образом?
Чисто социальный фактор. В 1831 году, когда произошла первая вспышка холеры, удельный вес иностранных врачей в России был чрезвычайно велик, и медицинская профессия ассоциировалась в первую очередь с иностранцами. А еще в тот год произошло польское восстание. Все это нагнетало страх в обществе, что вызвало бунты. Николай I, выступая на Сенной площади, обратился к толпе с весьма двусмысленной речью, призывая народ не следовать советам всяких подстрекателей и бунтовщиков, сдавать их полиции. И помнить, что поляки и французы - подлинные враги России и русской государственности. Понятно, что в таком контексте в образе врача-иностранца, который сует какую-то пилюлю якобы против болезни, легко было увидеть отравителя.
И как воспринял это народ?
Если учесть, что некоторые деревни вымирали полностью, а за время эпидемий, которые продолжались вплоть до 1915 года, холерой переболели пять миллионов россиян и почти половина из них погибли, - легко возникало ощущение, что мор вызван сознательно кем-то пришлым. Поэтому в русских деревнях врачей, которые приезжали бороться с холерой, забивали камнями, считалось, что они травят колодцы. Такая вот возникла причинно-следственная цепочка...
В дальнейшем это нашло отражение и в «деле врачей-убийц» в сталинскую эпоху?
Во всяком случае, характерно, что Сталин прибегнул к опознаваемой риторике. И оболваненный обыватель, как и в царское время, с легкостью готов был видеть во враче врага России. Никакого научного объяснения - сплошные эмоции... Но прямой связи здесь, конечно, нет. Заметьте, что после 1917 года холерные эпидемии вообще чудесным образом исчезли в СССР. Хотя на самом деле они продолжались и после 20-х годов. Но цензоры, пропустившие в печать даже намек на медицинское неблагополучие в стране, могли подвергнуться самому строгому наказанию. Потому что в нашей прекрасной стране все должно было быть замечательно. Подобная практика цензурирования негативной информации наблюдается и сейчас - в России опять все хорошо, как никогда...
Скрытый диссидент
Кстати, а вам как ученому приходилось сталкиваться с цензурой?
- Мне повезло - моя научная деятельность началась во времена «вегетарианские». (Улыбается.) В аспирантуру я поступил в 1988 году. Но, помню, уже в постперестроечную пору столкнулся с одной нелепой ситуацией. Я тогда занимался фольклором и был внутренним рецензентом готовящегося к печати академического альманаха, из которого заведующий одним институтским сектором изъял набор антиленинских частушек вроде:
Куплю красную свечу,
Вставлю в ж***у Ильичу.
Ты гори, гори, свеча,
В красной ж***е Ильича.
Исходя из принципа «как бы чего не вышло». Просто это произошло в год, когда было неясно, кто будет избран - Ельцин или Горбачев. А у нас в стране холуйство нередко дает о себе знать наперед. Хотя, казалось бы, что политически опасного было в таких частушках?.. Но по отношению к собственным публикациям мне с подобной цензурой, к счастью, иметь дело не довелось.
А что вас, ученого-античника, привело к теме взаимодействия медицины и литературы?
Я всегда интересовался историей культуры. А классическая филология - вообще лучшая школа для филолога, базовая. И потом в советских условиях с бесконечным идеологическим забалтыванием всего и вся античность была этаким чердаком, где можно было спрятаться от профанов с партийным значком и заниматься вещами, до которых им просто не было дела. Не случайно именно на кафедре классической филологии среди преподавателей было меньше всего членов компартии.
Скрытое диссидентство?
Относительное - с кукишем социализму в кармане. (Улыбается.) Но и оно обладало в то время определенной ценностью. Как, например, возможность изучить иностранный язык в надежде когда-нибудь поработать за границей - хотя тогда подобные поездки были скорее исключением. Тем не менее, когда я поступал в Ленинградский университет, на итальянское отделение у нас было 22 человека на место.
Сегодня таких конкурсов на филологию уже нет...
Потому что престижность гуманитарных знаний в России до последнего времени была предельно низка. И задача гуманитариев, может быть, даже не в поднятии этого престижа, а в оживлении совершенно нормального житейского интереса к проблемам, которые когда-то волновали создателей русской культуры. К счастью, в Москве и в Питере ситуация начала понемножку меняться. Уже то, что молодые люди готовы платить за филологическое образование немалые деньги - до 2-4 тысяч евро за семестр, - говорит само за себя. Как и то, что очень многие богатые люди отправляют своих детей на Запад обучаться именно таким вот экономически невыгодным специальностям.
Финансовый минимум
А каковы, по вашему ощущению, перспективы гуманитарного образования в регионах?
Мне трудно судить. Но красноярские студенты-филологи, у которых я читал лекции, производят очень приятное впечатление. И хочется думать, что выбор этой профессии для них был осмысленным. Сегодня уже в достаточно широких молодежных кругах отчетливо понимается: чтобы не прослыть неудачником, необязательно ездить на дорогой иномарке, иметь огромную квартиру и т. д. Некоего минимального финансового достатка вполне хватает, чтобы выстраивать жизнь в соответствии с собственными предпочтениями.
Но беда в том, что достаток у гуманитариев в России беспредельно низок, разве не так?
Да, увы. И в этом наше отличие от западных стран - ситуация несопоставима. Хотя и в России, и в Европе люди гуманитарных профессий получают не так много денег, как, скажем, в сфере бизнеса. Но если в России ведущий научный сотрудник академического института сейчас зарабатывает, дай бог, 20 тысяч рублей в месяц, то на Западе у его коллеги зарплата в разы больше. И европейским профессорам ее вполне хватает на удовлетворение каких-то насущных потребностей. А возможность заниматься интересным делом при среднем доходе для них предпочтительнее, чем бесконечная суета в бизнесе - пусть и при более высокой оплате такого труда. Поэтому, конечно же, чтобы в обществе был высок социальный статус науки, гуманитарных знаний, необходим определенный финансовый минимум. Иначе, какими бы патриотами наши ученые ни были, они вынуждены будут искать работу на Западе.
Вас именно это подтолкнуло?
Вы знаете, будучи питерцем, я бы с удовольствием жил и постоянно работал в своем любимом городе, выезжая за границу на какие-нибудь научные конференции или читать отдельные курсы. Но в какой-то момент просто достало бегать по бесконечным лекциям и параллельно писать диссертацию. Поэтому, когда пригласили в Германию принять участие в долгосрочном проекте, я согласился. А потом был еще проект и еще... В последнее время преподаю в университете Констанца в Германии.
Опять в погоне за Европой
На ваш взгляд, есть какие-то различия между российскими студентами и немецкими?
Мне кажется, у западных студентов в целом более выражено желание прояснить для себя, зачем им нужны те или иные знания. Они раньше начинают жить самостоятельно, плотнее вписаны в социальные структуры. А у нас часто бывает так, что студент изображает из себя крутого, а сам сидит на шее у родителей.
Разве немецкие студенты не учатся по десять лет, а то и больше?
До недавнего времени некоторые из них действительно практиковали образ жизни «вечных студентов» - как Петя Трофимов в «Вишневом саде» у Чехова. Я сам знал людей, которые учились по 17 лет - полное безумие! Но сейчас в Германии ввели очень жесткие ограничения на систему образования. И если прежде оно было бесплатным, то сегодня в некоторых землях приходится платить по 500 евро в семестр. А если по прошествии скольких-то семестров человек не сдал экзамены, не набрал нужного количества баллов - ему придется бросить учебу. Но мне бы не хотелось показаться апологетом западной системы образования - там есть свои минусы. Скажем, в Европе или Америке студент, досконально ориентируясь в какой-то узкой сфере, может не разбираться в базовых общеобразовательных предметах, как его сверстники в России.
А как относитесь к переходу России на Болонскую систему?
В нашей стране разговоры на эту тему очень забавны. (Улыбается.) Потому что чаще всего обсуждаются внешние атрибуты Болонского процесса - бакалавриаты, магистратуры. В то время как на Западе суть этой идеи в том, что человек может начать образование в Германии, потом продолжить его в Италии или в Америке, вернуться, доучиться и получить немецкий диплом. И этот диплом будет признан повсеместно. А у нас это обрастает какими-то новациями, которые непонятно на чем основаны. Скажите - может ли российский студент с такой же легкостью сегодня поехать поучиться в Европу, чтобы потом вернуться и завершить свое образование?
Полагаю, что нет.
Я тоже так думаю. Кстати, мы наблюдаем здесь ту же самую ситуацию, как и с импортированием медицинского знания в Россию при Петре, - оно осуществлялось на пустом месте. О какой популяризации практики анатомирования можно было говорить в стране, где само представление о рассеченном человеческом теле вызывало у православного человека ужас? Зато мы прорубили «окно в Европу». То же самое с Болонским процессом - он воспринимается как некая атрибутика западной образовательный системы. Мол, а чем мы хуже? Но до тех пор пока российский студент не имеет стипендиальной поддержки для поездки куда бы то ни было, когда нет системы полного соответствия наших дипломов и западных, Болонский процесс в России мне представляется бессмысленным. Даже наши ученые степени признаются не во всех западных университетах, что уж говорить о студентах! Не все современно, что на поверхности.
А что такое современный подход применительно к гуманитарным знаниям?
Я думаю, современен тот филологический текст, где читателю ясно, зачем он написан. А что касается тем, навскидку не скажешь, какие современны, а какие нет. Можно написать монографию о гомеровском гекзаметре, и она будет намного актуальнее, чем разговоры об истории «Мерседеса» или каких-то «жареных» социальных проблемах. Потому что они ничего не дают об их понимании. А новое обращение к фигуре Александра Македонского вдруг оказывается современным, потому что позволяет понять, как создаются кумиры, тоталитарные идеологии, риторики насилия. И человек, который сегодня прочтет биографию Нерона, может, лучше поймет, почему Сталин стал Сталиным, а Гитлер - Гитлером. И это, по-моему, довольно современно. Умение правильно смотреть в прошлое помогает иногда понять, что происходит вокруг. В сущности, интерес гуманитария к тому, чем он занят, состоит не в воспроизведении старого, а в некотором обновлении того, что и так всем известно. Ясно же, что мир тавтологичен, он равен самому себе. И интересно жить в том мире, который каждый день открывает для тебя какой-то новый поворот сюжета. Так, собственно, и работает современная филология.
Досье «ВК»
Константин Анатольевич БОГДАНОВ.
Родился в 1963 г. в Ленинграде, окончил Ленинградский университет по специальности «классическая филология», аспирантуру при ЛГУ.
Доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, приглашенный профессор университета г. Констанц (Германия). Автор исследований в области русской литературы и фольклора, истории социальной мысли, риторики, русской и советской гуманитарной традиции в европейском контексте.
Ему принадлежат монографии «Деньги в фольклоре» (1995), «Homo Tacens: Очерки по антропологии молчания» (1998), «Повседневность и мифология: Исследования по семиотике фольклорной действительности» (2001), «Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры XVIII-XIX веков» (2005) и др.
Елена Коновалова, "Вечерний Красноярск", фото Александра Паниотова
