Финансовый кризис похоронил в России немало профильных журналов. Что вполне объяснимо — затраты на них не окупаются по определению. Однако потребность в таких изданиях никуда не исчезла, считает один из ведущих театральных критиков страны Марина Давыдова, главный редактор журнала «Театр», возобновленного осенью после долгого перерыва. Помимо прочих задач такой журнал, по ее мнению, призван вернуть в театр думающего зрителя.
Связь с современностью
Журнал «Театр» не выходил больше двух лет. Что стало причиной его простоя? Отсутствие финансов?
Не только. Хотя, конечно же, безденежье тоже сыграло свою роль. Но основной проблемой журнала, как мне кажется, был кризис человеческих ресурсов. И когда председатель Союза театральных деятелей России Александр Калягин предложил мне возобновить «Театр», вопрос — где взять авторов, на кого опираться? — для меня лично стал главным. Потому что едва ли не все успешные авторы служат в непрофильных изданиях, и у них зачастую нет ни сил, ни времени, чтобы писать еще и в толстый профессиональный журнал. А профессионально не состоявшиеся, нигде не востребованные — зачем они нужны?.. Писать такие, как правило, не умеют.
И потом, даже талантливые авторы настолько привыкли за годы работы в СМИ к написанию коротких оперативных текстов, что им было мучительно перестраиваться в другой регистр, начать писать тексты «с длинной мыслью». Понимаете, о чем речь? Это тексты, в которых присутствовало бы что-то, кроме сиюминутной реакции на увиденное. Чтобы была обнаружена некая тенденция, найден новый поворот, необычный ракурс и т. д. Люди разучились это делать!
И все-таки, Марина Юрьевна, вы решились возглавить журнал?
Не сразу, переговоры шли больше полугода. Но в какой-то момент я почувствовала, что стала сродняться с мыслью о журнале, у меня потихоньку начало вызревать общее его видение в новых обстоятельствах. Все-таки, как мне кажется, его отсутствие было ощутимой потерей для всего российского театра. Поэтому вполне закономерно желание СТД его возобновить.
Какой видите его концепцию?
«Театр» будет выходить раз в два месяца, объемом в 172 полосы, и понятно, что при такой периодичности он отчасти сродни альманаху. Но лишь отчасти. Я считаю, что в журнале должна быть связь с актуальной жизнью, текущей за стенами театров, очень важно ее уловить (для альманаха это не обязательно). Скажем, в ближайшем номере у нас выйдет текст о театральной Москве времен Лужкова.
Чем вызван интерес к этой фигуре?
Юрий Михайлович в свою бытность градоначальником, как известно, любил два вида искусства — театр и архитектуру. Полагаю, и то, и другое он рассматривал, как объекты недвижимости. (Улыбается.) Так что на вопрос, почему он так любил театр, и почему театральные деятели отвечали ему взаимностью ответить легко. Но нам хочется понять, каковы были не только преимущества, но и недостатки этой взаимной любви. Я уверена, что Лужков сыграл двойственную роль в новейшей истории российской Мельпомены. И, конечно, публикация на эту тему уместна именно сейчас. Надеюсь, она будет интересна не только профессионалам от театра.
Будущее за молодежью
Кстати, на какую аудиторию ориентирован «Театр»?
Естественно, в первую очередь — на людей, вовлеченных в театральный процесс, терять их мы не намерены. Но в то же время я считаю очень важным расширить аудиторию. Чтобы хотя бы какая-то часть публикаций журнала была интересна и понятна широкому кругу читателей. Интеллигентным людям, которые читают книги, ходят в кино, на выставки. И, кстати, зачастую не ходят в театр, хотя читают о нем с интересом — я знаю это по реакции на собственные публикации в других изданиях. Главная задача современного театра — вернуть в него интеллигентную аудиторию. Ведь произошло чудовищное вымывание этого пласта зрителей из театра.
Вследствие чего, на ваш взгляд?
Это вообще отдельный разговор. У меня есть даже замысел статьи с условным названием «Кризис театрального перепроизводства». Ведь чем отличается российский театр? Помимо всего прочего — тем, что его чрезвычайно много. И очень много именно плохого театра, откровенно халтурного или пыльно-музейного, в пучине которого растворен хороший театр. Вы знаете, на одной из своих публичных лекций я высказала опасение, что умные интеллигентные люди перестают ходить в театр лишь потому, что несколько раз нечаянно столкнулись с ужасом, царящим на подмостках. И посмотрев пару-тройку чудовищных спектаклей, они решили, что этот вид искусства им неинтересен. Каково же было мое удивление, когда после лекции ко мне стали вереницей подходить люди и говорить, что они — те самые зрители, которые обожглись на плохом театре! И это люди, которые внимательно слушали лекцию о современном европейском искусстве с видеофрагментами из спектаклей Михаэля Тальхаймера, Томаса Остермайера, Люка Персеваля. Причем слушали без перевода, на немецком языке. Это те, кто, собственно, и должен ходить в театр. Но их-то в театрах как раз и нет, к сожалению...
Думаете, ваш журнал сможет стать навигатором для такой аудитории?
Надеюсь. Но навигатором в глобальном смысле, а не в сиюминутном, не гидом в театральной афише (для этого есть другие издания). Он должен сориентировать мыслящую аудиторию, что театр сейчас — очень широкое понятие. Наши представления о театре меняется, меняются очертания его границ, какие-то гибридные формы становятся естественным и закономерным явлением общекультурной жизни.
Например?
Скажем, театр на грани собственно театра и политики. В Эстонии есть театр NO99 под руководством Тийта Оясоо, который помимо того, что ставит и играет спектакли, еще и устраивают этакий театр жизни. В этом году во время предвыборной кампании в Эстонии он создал fake-партию «Единая Эстония». У нее был свой сайт в Интернете, она проводила какие-то акции, выдвигала некие лозунги, и люди до последнего не понимали, что это розыгрыш. Но самое главное, что театр смог тем самым повлиять на политическую ситуацию в небольшой европейской стране! Причем такое явление сейчас уже отнюдь не уникальное. И возможно, мои предположения тщетны, но мне кажется, что через знакомство людей с разными сторонами жизни театра можно попытаться вернуть или пробудить их интерес к этому виду искусства. Путь сложный, но не безнадежный. Правда, тираж журнала ограниченный — всего три тысячи экземпляров, и вряд ли он намного увеличится, это слишком затратно. Но сейчас мы делаем сайт журнала, и постепенно почти весь его «контент» будет выкладываться в Интернете.
Есть распространенное мнение, что наша интеллигенция консервативна и с трудом воспринимает в театре разные новации. Насколько, по вашему мнению, оно справедливо?
Разве что по отношению к зрителям старшего поколения. Да, среди них есть стойкая армия, которая знает, каким должен быть театр и с трудом воспринимает любые отклонения от этого, как им кажется, магистрального пути. Когда зритель приходит в театр с готовым лекалом и отвергает все, что не вписывается в его представления, меня лично это всегда пугает. Наверное, потому, что к жизни и к искусству у меня больше вопросов, чем ответов... И вообще главное для меня в человеке — незашоренность. Будущее я вижу за молодой публикой, думающей и образованной. Представления о том, каким должен быть театр, у этих людей нет просто в силу их молодости. Другой вопрос — насколько российский театр может удовлетворить их вкусы? Ведь в потенциале таких зрителей очень и очень много.
Но многие из них не хотят ходить в театр, потому что прививку от него получили еще в детстве, когда побывали на плохих спектаклях со своими одноклассниками...
Коллективное посещение детьми театра я предложила бы запретить в законодательном порядке. (Смеется.) У меня у самой десятилетний сын, и я абсолютно убеждена, что дети могут посещать театр только со взрослыми. Тогда это совершенно другой контекст. А когда детей приводят в театр классами, это испытание не только для них самих, но и для артистов, которые вынуждены работать на специфическую детскую аудиторию. Какая-то порочная практика. И, честно говоря, я не очень понимаю смысл ТЮЗа как некоего специального явления. Если артист не дай бог будет играть только в спектаклях для детей — это же патология, он постепенно потеряет квалификацию. Наверное, просто в каждом театре должны несколько раз в месяц идти утренние спектакли, куда взрослые могли бы прийти с детьми. Вот и все.
Влились в контекст
Марина Юрьевна, вашей книге о новейшей истории русского театра «Конец театральной эпохи» уже пять лет. Очевидно, что театр меняется очень быстро. Какие самые ощутимые перемены в русском театре произошли за эти годы?
Для меня абсолютно очевидно, что Россия стала неотъемлемой частью европейского театрального контекста. Это не значит, что стерлись границы. Но все, что происходит здесь, уже так или иначе соотносится с тем, что происходит в мире.
За счет чего?
Во-первых, в силу какой-то повальной фестивализации жизни театра. Такого количества фестивалей, которые возникли за последние пять лет в одной только Москве, нет ни в одной столице мира. А здесь лишь крупных международных фестивалей не меньше пяти. Даже «Золотая маска», которая по определению фестиваль национальный, сейчас стала принимать у себя зарубежные спектакли. И в провинции появились интересные фестивали, возникают какие-то совместные проекты. Например, недавно в Саратовском ТЮЗе спектакль «Проклятье голодающего класса» поставил выдающийся американский авангардист Ли Бруер.
Пять лет назад осуществить такое было невозможно?
Да просто мысли ни у кого не возникло бы! А сейчас Ли Бруер поставил спектакль в Саратове, а на его премьеру приехал другой выдающийся европейский режиссер Матиас Лангхофф, с которым руководство театра тоже ведет переговоры о возможности постановки.
Но все же такие примеры единичны?
К сожалению, нельзя сказать, чтобы это поветрие охватило всю территорию нашей родины — все-таки она у нас очень большая. Но идея, что больше нет замкнутого пространства под названием «русский театр», а есть общеевропейское театральное пространство — это уже ни для кого не новость. Кто в прошлом году стал победителем «Золотой маски»? Латыш Алвис Херманис со спектаклем «Рассказы Шукшина». А что можно смело назвать чуть ли ни главным московским театральным событием минувшего сезона? Рывок, который совершил литовец Римас Туминас, возглавивший не просто какой-то столичный театр, а Театр им. Вахтангова, то есть академический театр федерального подчинения, которых в стране совсем немного. И «Дядя Ваня» в постановке Туминаса по единодушному признанию критиков — лучший спектакль сезона.
Еще пять лет назад такое даже не грезилось. А сейчас это уже стало реальностью. И будущее театра я как раз вижу во все большем размыкании театральных границ. Что, кстати, также влияет на передовую часть зрителей, и довольно сильно. Да, это узкая прослойка публики. Но именно с нее все и начинается. Журнал «Мир искусства» в свое время вышел тиражом всего в тысячу экземпляров, но он перевернул культурную жизнь России.
Игра в одни ворота
Российский театр в свою очередь влияет на европейский?
Вы знаете, обратной связи я как-то не заметила. Да, если рассматривать вопрос в широком смысле, имея в виду всю историю российского театра, от Чехова со Станиславским и Мейерхольда с Таировым — то уже так повлиял, что дальше некуда. В мире до сих пор большой спрос на русскую театральную школу, система Станиславского востребована во многих странах, особенно в англоязычных. Но если говорить об актуальной художественной жизни, сегодняшней, то этого влияния я не чувствую совершенно. То есть российский театр предложить что-то может, но никакого влияния на других это не оказывает. В лучшем случае, наш театр воспринимается как что-то очень непохожее на то, что происходит в Европе — что ж, так тоже можно. Некоторые режиссеры, как Дмитрий Крымов, очень легко вписываются в европейский контекст. Но он ведь для нашего контекста уникален. Вот что важно...
А в худшем смысле как наш театр воспринимается в Европе?
С некоторым ужасом. (Улыбается.) Вообще очень интересный вопрос, кто на кого влияет. В последнее время на всех повлияли немцы — это очевидно, воздействие было мощное. Хотя, пожалуй, все-таки не на всех — на английский театр никто повлиять не может, там свой заповедник. Но это его, по-моему, совершенно не украшает, а наоборот, делает одним из самых слабых. Он в гораздо меньшей степени встраивается в общеевропейское пространство, чем русский театр. Но и результат налицо. Посмотрите программы крупных фестивалей — английского театра там практически нет.
Европейцы все чаще ставят в России, а насколько востребованы на Западе наши режиссеры?
Сейчас их стали звать гораздо активнее. Например, Валерия Фокина постоянно приглашают в Польшу, Андрей Могучий работает в Финляндии, Петр Фоменко и Анатолий Васильев ставили в «Комеди Франсез». Но все равно это скорее единичные фигуры. Хотя некоторые наши театры уже много лет в Европе воспринимают с интересом — например, театр Льва Додина.
Притом что у родной питерской критики он не в фаворе?
В Петербурге его громили в 90-е, сейчас питерская критика к нему стала заметно толерантнее. (Улыбается.) А тогда она писала, что Додин торгует родиной, продает русскую духовность в европейской упаковке на Запад и т. д. Конечно же, все это была полная чушь. Просто, думаю, для вас не секрет, что в России очень не любят успешных людей. А Додин в голодные 90-е стал ездить в большие заграничные турне и с успехом играть там свои спектакли — и старые, и новые. Но, возвращаясь к вашему вопросу о влиянии — при всей своей масштабности и легко узнаваемом режиссерском почерке никакого прорыва в будущее Додин не совершил. Он существовал и существует в рамках традиции, в некоем фарватере, который был задан до него — это не отменяет масштаба этой фигуры, но есть другой тип творческой личности вроде Ежи Гротовского или Тадеуша Кантора. Эти люди предложили совершенно новый тип театра, открыли новый пласт театральной культуры. И вот таких фигур, которые радикально выпрыгнули в другое пространство, у нас на протяжении многих десятилетий действительно нет.
Помимо вливания в общеевропейский театральный контекст есть ли какие-то заметные изменения внутри театрального пространства страны? Скажем, насколько сильно от года к году меняется срез на «Золотой маске»?
Увы, почти не меняется. И может быть ситуация начнет как-то развиваться с этого года, благодаря приглашению европейских режиссеров на постановки не только в столичные театры, но и в провинцию. Хотя надежд на скорый прогресс я не питаю. Все-таки, у нас центростремительная страна, все завязано на две столицы. К слову, в первом номере «Театра» наглядно показано, из каких территорий России театры за 16 лет были номинированы на «Золотую маску» и где сколько лауреатов. Очевиден просто фантастический отрыв Москвы и Петербурга. И одновременно — огромное количество белых пятен на карте: территории, откуда театры никогда не выезжали на «Маску»... Причем, не только из азиатской части страны, но и из европейской — например, из Нижнего Новгорода ни один театр не был номинирован на этот фестиваль. Более-менее к Москве и Петербургу приближаются Новосибирск и Екатеринбург — 25 и 24 лауреата. Дальше идет Пермь, но уже с большим отрывом — 8 лауреатов.
А сколько их в Красноярском крае?
Один в Минусинске и два в Красноярске. Согласитесь, маловато для вашего почти миллионного города? Но что поделать, факты — вещь упрямая... И, кстати, публикация такой вот статистики — еще одна из установок журнала «Театр». Для чего это нужно? Скажем, из материала о миграциях артистов можно узнать, что в труппе МХТ 103 человека. Но в прошлом сезоне в спектаклях этого театра было занято 67 артистов со стороны, а 38 артистов МХТ играли в других театрах. Естественно, возникает вопрос: а что такое репертуарная система, в чем ее смысл в нынешних условиях? Если кто-то скажет, что такие цифры его не впечатляют, я очень удивлюсь. Потому что, на мой взгляд, эта статистика сама по себе свидетельствует о необходимости каких-то преобразований в нашем театре. И нам необходимо о них серьезно задуматься.
Елена Коновалова
