IX Красноярская музейная биеннале была богата на приезжих — российских и зарубежных художников, кураторов, администраторов и прочих работников музейной промышленности (вероятно, этим отчасти компенсировалась крайняя скудность делегации красноярских художников). Так, столичный Центр современного искусства «Винзавод» снарядил в Сибирь десант из двух человек и одного спецпроекта. Это Анна Зайцева, член художественного совета «Винзавода» и Арсений Жиляев, художник, куратор проекта поддержки молодого искусства «Старт».
Расскажите, для начала, какими судьбами вы оказались в Сибири?
З: Можно сказать, что это первая гастроль «Старта» — проекта поддержки молодых художников. И первый институциональный опыт сотрудничества с Культурно-историческим центром. Познакомимся с местными авторами и кого-нибудь пригласим к нам. Сейчас ориентация на молодежь стала почти повсеместной, и «Винзавод» поддерживает эту тенденцию. «Старт» — это 10-12 персональных выставок в год. Обычно художнику приходится начинать с выставок групповых, и только спустя какое-то время он получает возможность сделать свой персональный проект. На групповых выставках молодежи, как правило, огромное количество участников, причем разного уровня. Там сложно разглядеть кого-то действительно перспективного. Поэтому мы решили пойти на риск и даже неопытного художника показывать персонально. Получится или нет, неизвестно. И провал, и успех будут сразу заметны — коллегам-кураторам, критикам, галеристам... Мы не занимаемся продажами, но наших художников стараемся поддерживать. Например, посредством таких спецпроектов, как сделали здесь.
Вы имеете в виду «Выбирай сердцем»?
Ж: Да, это коллективная выставка, которую мы привезли с собой. «Выбирай сердцем» — лозунг предвыборной кампании Ельцина 1996 года. Фактически, это выставка художников, работающих в мире, выбранном сердцами их родителей. В итоге, так сказать, разум против сердца.
А какова роль куратора во всем этом проекте?
З: «Старт» задумывался, конечно, как площадка для молодых художников. Но молодые кураторы у нас тоже ощущают недостаток выставочных возможностей, поэтому и им мы даем шанс себя проявить. Кураторы «Старта» сменяются каждый год. Это необходимо, потому что у каждого есть какие-то собственные предпочтения, и он дает свою картинку. Необходимо каждый год немножко менять ракурс.
Так, объясните мне, пожалуйста, в чем вообще заключается специфика работы куратора? Это менеджер выставки? Продвинутый музейный работник?
Ж: Когда как. Есть кураторы, которые больше менеджеры, есть те, кто больше художники, есть вообще выставки без кураторов. Есть свободные кураторы и те, кто работает с конкретными художниками или организациями. Работа в «Старте» по своему уникальна, потому что это институциональное кураторство, а у нас в России сейчас минимум кураторов на контракте. По сути, я, находясь в некоторых рамках, выбираю, исходя из своих вкусовых предпочтений, художника, помогаю ему создать экспозицию и превратить ее в некое художественное высказывание.
З: В самом строгом смысле слова человек, который просто делает выставки в музее — куратор только наполовину. У него есть существенные ограничения — некий готовый материал, который ему задан и экспонированием которого он занимается. Работа внеинституционального куратора или куратора в институции без собственной коллекции дает более чистый образец профессии.
Можно говорить, что куратор — это режиссер-постановщик? Или его позиции слабее?
Ж: Ну, кто-то любит такую манеру работы, кто-то нет. Есть кураторы, которые вклиниваются в работу художников. А есть художники, которые хотят, чтобы в их работы вклинились. Вот я, например, сам художник, поэтому иногда могу давить и просить делать какие-то специальные проекты. Или прошу вообще не делать искусство. Иногда куратор выступает сотворцом выставки вместе с художником.
Есть какая-нибудь проблема в том, чтобы художник сам себя курировал?
Ж: Так и происходит чаще всего, оттого что в России молодых кураторов очень мало. Некому выполнять часть обязанностей, которые не входят в художнические. Часто происходит так, что если это состоявшийся проект, то находится какой-то свадебный генерал, который не то чтобы курирует художника, но просто добавляет ему политической значимости. И пишет ему тексты, например.
Приходится вступать в конфликты с «подопечными»?
Ж: Иногда да. Есть художники-самодуры, которые упираются, и не всегда это правильно. Я всех переубеждаю, очень жестко. На «Старте» — минимально, но в других случаях могу полностью отказаться кого-то выставлять.
З: Здесь как раз встает вопрос о том, где заканчивается компетенция куратора и начинается компетенция художника. Для куратора — это выставка, для художника — произведение искусства. И то, о чем сказал Арсений, крайний случай, когда куратор может отказаться от экспонирования какого-то объекта, на мой взгляд, правомерно. Основной инструмент куратора не в том, что он вторгается в произведение, а в том, что он определяет состав художников, которые будут приглашены на выставку и презентуют там что-то зрителям.
А что абстрактный посетитель ожидает увидеть в музее современного искусства?
З: Мне сложно рассуждать об этом применительно к красноярской публике. В Москве есть линейка разнообразных выставочных площадок, которые изначально предполагают разную аудиторию. Если говорить именно о музеях, то на них традиционно лежит некая образовательная функция. В конце концов, это нечто, что финансируется государством, а у государства есть социальные обязательства перед своими налогоплательщиками. Поэтому, наверное, от музейных экспозиций зритель вправе ожидать некоторого дидактического подхода. Наряду с этим, есть такие площадки и, соответственно, методы кураторской работы, которые предназначены для очень узкой аудитории. Их можно скорее сравнить с какой-то лабораторной практикой.
Сегодня на круглом столе говорили о том, что современное искусство вполне можно рассматривать как товар. Что оно, мол, хорошо включено в систему рециркуляции мирового капитала. Согласны с этим?
Ж: Как товар? Только в очень удачном случае. Для этого нужно, чтобы был выстроен рынок, и все хорошо было у всех. Мне кажется, что это миф такой, что современное искусство на «ура» продается. С другой стороны.... Во время кризиса рынок искусства упал значительно меньше, чем все остальное, несмотря на то, что он такой суперспекулятивный. Значит, уровень доверия у финансистов к этому рынку повышается. Ну и надо помнить, что какой-то процент мирового искусства и мертвых художников стабильно продается и покупается.
З: В любом случае, наши ведущие и наиболее успешные галеристы откровенно усмехаются, когда кто-то в их присутствии начинает говорить про российский арт-рынок применительно к современному искусству. Когда в 90-е годы стали возможны частные галереи, когда появились те, кто стал заниматься только современным искусством, это не было прибыльно, наоборот. Деньги зарабатывались на торговле антиквариатом. В современное искусство деньги скорее вкладываются. Я напрямую не связана с галерейным бизнесом, поэтому могу быть неправа. Но у меня есть серьезные сомнения в том, что кому-то удается делать серьезные деньги на продаже современного искусства. Подчеркну, что говорю только про Россию — давать какой-то диагноз западному арт-рынку я бы не стала.
Насколько музейное пространство важно для современного искусства? Не кажется ли вам, что оно тяготеет к необычным территориям? Вот — «Винзавод» например. Или Новая Голландия в Питере.
З: Современное искусство способно осваивать достаточно большой спектр пространств. Жить и на улице, в бывших заводах... В этом отношении у него довольно много возможностей. С другой стороны, многие кураторы, в общем-то, сходятся на том, что лучше белого куба с рассеянным светом никто ничего не придумал. Я встречалась с критикой (в первую очередь — западной) сложных с архитектурной точки зрения музейных пространств, для создания которых в свое время приглашались знаменитые архитекторы, но в которых работать оказывается очень сложно.
Даже страшно теперь спрашивать, какое впечатление на вас произвел КИЦ.... Который раньше назывался музеем Ленина и был построен явно не для современного искусства.
З: Такое произвел впечатление, что слова сейчас никак не могу подобрать. Начнем с того, что я пока так и не нашла тут ленинскую экспозицию, хотя предпринимала две попытки. Мне подумалось, что это здание дико понравилось бы Йоханнесу Кладдерсу, легендарному немецкому куратору, который сам активно участвовал в разработке проекта музея Менхегладбаха и намеренно строил его похожим на лабиринт. Он считал, что у посетителей это развивает внимательность. Они будут не просто ходить, разинув рот, рассеянные, а будут примечать каждый уголок, каждую картинку. В таком пространстве все становится ориентиром, помогающим найти дорогу. Кстати, у него кафе должно было располагаться в самом конце этого лабиринта, чтобы туда просто так не заходили с улицы выпить чашечку кофе — чтобы сначала посетитель «преодолел» многочисленные залы с искусством.
Ж: А мне он нравится архитектурно. Красивый, мрачный такой, шикарно расположен, хотя вот внутренняя часть...я почти уверен, что что-то из этого перестроят через какое-то время. И варианты перестройки очень разные. В таком виде он не слишком удобен. Есть первые этажи, где выстроены белые каркасы, а дальше там начинается уже борьба, причем борьба иногда не в пользу произведения.
З: Скажем так, это пространство невозможно игнорировать, когда придумываешь здесь выставку. И с ним бороться бесполезно, с ним можно только дружить. Поэтому оно многие вещи, скорее всего, диктует, но с другой стороны, поскольку оно очень разнообразное, это можно использовать для своих целей. Меня как куратора тоже тревожит использование сложных пространств. Да, иногда пасьянс складывается очень хорошо. Скажем, несколько лет назад мы показывали в Бельгии ретроспективную выставку российского видео-арта в Доме культуры для рабочих начала ХХ века. Мы могли задействовать и чердаки, и подвалы, и актовый зал, и зал для танцев. Я открываю очередную дверь и вижу ту же комнату, что и в работе одного из участников, один в один. Она встала туда просто как родная. Понятно, что на этой ретроспективной выставке всем работам требовалось найти выгодное место. Иногда конфликт между произведением и пространством может быть так велик, что показывать его там бессмысленно.
Насколько я понял, здешнее пространство повлияло и на вашу экспозицию «Голосуй сердцем»?
Ж: Да, немного. В самом начале выставки долгое время стояли розовые мозги. Вышел странный композиционный спецэффект — четкое деление экспозиции на левую и правую части. Правое полушарие более сердечное, экспрессивное, женское, а левое — мужское, вербально-логическое с переходом в архаику и спецэффекты....
Евгений Мельников, интернет-газета Newslab.ru
