Примерно на десятой секунде новой пластинки Робби Уильямса «Take the Crown» вступает саксофон с такой партией, что хочется немедленно счастливо расхохотаться. Это хорошая, правильная эмоция — в конце концов, для чего вообще в мире поп-музыка, если не для того, чтобы дарить нам ощущение внезапного и необъяснимого (пусть и страшно глупого) счастья? Уильямс в своё время был большой спец по таким вот моментам — по крайней мере, пока его пластинку «Rudebox», состоявшую из них где-то процентов на восемьдесят, не постиг коммерческий провал.
Провал в мире поп-музыки — понятие, ясное дело, относительное; в данном случае это означало, что вместо положенных по статусу пяти миллионов копий было продано всего-то миллиона полтора. Но Робби зачем-то принял это близко к сердцу и твердо решил во что бы то ни стало исправиться — ради чего сначала записал образцово-скучнейшую пластинку «Reality Killed the Video Star», а потом и вовсе вернулся в состав реформировавшихся Take That. Как с этим вышло, прекрасно известно — группа благополучно вернулась к миллионным тиражам и стадионным турам с естественной безмятежностью, обычно доступной только детсадовцам или котятам. Так что, слава богам шоу-бизнеса, на «Take the Crown» Уильямс снова выходит к нам с чеширской улыбкой артиста, готового пошалить.
В повестке дня на «Take the Crown» — примерно то же самое, что у большинства важных поп-артистов последних лет, а именно дискотека 80-х, с ударением на оба слова. Упругие ритмы, блескучие клавишные, безмятежная сахарная мелодичность, валентинки новым романтикам (стратосферный номер «Hunting for You») и лично группе U2 («Into the Silence») — всё, как у каких-нибудь The Killers, ну да. Но есть и нюанс. Робби, как никто другой, всегда умел идеально выдерживать интонацию даже в самых возмутительных обстоятельствах. На «Take the Crown» он нашпиговывает свои упругие песенки кучей деталей, превращающих его дискотеку в совершеннейшее шапито — уже упоминавшийся саксофон в открывающем диско-номере «Be a Boy», место которому не то в советском прогнозе погоды, не то в ретро-порно; или же вся аранжировка песни «Candy», делающая её чем-то вроде диско в духе Bee Gees, пришедшего в небывалую ажитацию после легкой передозировки сахарной ватой. Но преподносится это всё уверенно и изящно, с энергией и харизмой, будто так и надо. Так человек, понимающий, что выскакивать на танцпол в две тысячи двенадцатом году в дискотечном белом костюме с широкими лацканами и брюками-клёш смешно и нелепо, но всё равно надевающий это и выходящий с невозмутимым видом, становится в результате героем вечера. Манёвр, кстати, совершенно в духе Робби.
