Забудьте про київського семінариста Хому та його пильнування над тілом покійної панночки! Літературним першоджерелом для нового спектаклю Олега Рибкіна послужила п’єса малоросійського драматурга Наталії Ворожбит — розвеселий містичний детектив-перевертень про халепи іноземців в українській глибинці, під полотняної шкурою якого ховається несподівано меланхолійне роздуми про те, як це — ходити в чужий монастир зі своїм статутом.
Некая девица с Полтавщины приглашает на свою свадьбу двух приятелей из ленты «Фейсбука», французских студентов-философов Лукаса (Сергей Даниленко) и Дамиана (Максим Сарпов). Сельская глубинка, наряженная в узорчатые рубахи и прихлебывающая мутноватую горилку из высокой бутыли, встречает гостей так, как и полагается — пьяными застольями, отставной десантурой, любвеобильными селяночками и разухабистым фольклором. Здесь за убийство неверной подруги можно откупиться от властей мотоциклом, здесь древние старухи после пары стаканов превращаются в писаных красавиц, здесь деревенский участковый в костюме Верки-Сердючки пляшет на праздничном столе, а соловьи поют так сладко, что поневоле причудится всякое...
А еще здесь все бабы — ведьмы; говорят, что невеста водит дружбу с нечистой силой, по ночам вселяется в тела местных девиц и заставляет тех грешить с приезжими молодцами. Правда это али вымысел — с первого раза не разберешь: действительно ли обуянный страхом французик ненароком зашиб полуницу или же все, что происходит — только дурацкий розыгрыш? Этих местных салом не корми, дай только обмануть чужаков; может, оттого так и стращают они гостей своими страшными сказочками о чертях да депутатах, превратившихся в баннер? Оригинальная пьеса, складывая воедино логику и мистику, внятного ответа на вопрос «что это было?» не дает. Рыбкин на этот счет имеет свое мнение — неспроста летучие мыши и оводы, вьющиеся над головами приезжих, прикреплены к длинным удочкам, которыми орудуют вчерашние собутыльники; эти же люди старательно изображают нечистую силу во время отпевания, а в повадках могучего и страшного деда Евтуха, маячащего где-то на горизонте, угадываются черты того самого, с веками до земли. Однако слов из песни не выкинешь — завершается спектакль чтением заупокойной молитвы посредством Скайпа и вроде бы стопроцентной чертовщиной. Все-таки, что это было?
Соловьи, тем временем, все заливаются: артисты напевают «Ой, у гаю, при Дунаю» под сенью высоченного деревянного журавля, и сквозь увешанный рушниками плетень (текст пьесы сам похож на такой плетень: поскрипывающий, кое-где неряшливый, но крайне забавный) в постановку пробирается настоящая лирика. Иррациональная грусть, иногда сменяющая общее веселье и оттого очень славянская по своей сути, внезапно оживляет пеструю картинку; эти чубастые хлопцы, усачи в мотоциклетных шлемах и парни в тельняшках, рвущие струны на старенькой гитаре, при всей своей комичности кажутся абсолютно достоверными, тогда как серьезные и натужно улыбающиеся французы — лишними, инородными, ненастоящими.
«Не нужно было тебе есть их еду и пить их водку!», — в сердцах бросает герой Даниленко своему товарищу, который в какой-то момент забыл о правилах поведения в стране эльфов и постепенно слился с местным «пейзажем». Сам он ни под кого подстраиваться не собирается, однако его ожесточенное сопротивление вскрывает неочевидный, но подлинно драматический подтекст всей этой нелепой истории. Брат Лукаса некогда стал жертвой какого-то арабского мигранта; «убив» сладострастную, но, в общем-то, безобидную ведьмочку, француз сам оказался в роли чужака, слепое упрямство которого неизбежно приносит смерть и разрушение в туземный уклад.
Впрочем, вы вольны не вдаваться в философию, проигнорировать все режиссерские намеки, выбрать финал мистический и воспринимать происходящее как красивую старую сказку на новый лад. Смеяться во время просмотра «Вия» хочется постоянно, чему способствует россыпь колоритных, ярких актерских работ — без преувеличения, запоминается каждый эпизодический персонаж, не говоря уже о студентах, отчаянно картавящей Дреньке (Мария Алексеева) или мечте любого нетрезвого мужчины среднего возраста — бабе Соньке (Светлана Ильина). Да, за целый спектакль русскую речь слышишь только несколько раз, и то — из уст героев-французов, а все остальное время персонажи лопочут что-то на чудном для русского уха украинском — но, с учетом контекста, это не является проблемой.
В конце концов, все языки выдумали, чтобы сделать вид, будто не понимают украинский.
