«И никакого пафоса нового мира во мне, разумеется, не было,
мне новый мир не нравился, я жалел старый,
при всех его слишком очевидных изъянах»
«Пароход в Аргентину» — это образцовый роман из толстого литературного журнала: чтение для немногочисленных гурманов и ценителей изящной словесности, бесконечное странствие, которое утомляет не в меньшей степени, нежели радует.
Представьте себя на веранде небольшого летнего домика где-то в Прибалтике: танцующие сосны, ленивые дюны, море хмурится. Перед вами большая картонная коробка (boîte en carton), заполненная пожелтевшими карточками фотоснимков, газетными вырезками, фонограммами неторопливых бесед, выполненными на разных языках и разными шрифтами дневниковыми записями. Некий субъект с манерами прилежного интеллигента старой, ещё дореволюционной школы, поочередно достает оттуда предметы и бережно передает их вам, сопровождая это своими комментариями: дескать, жил некогда во Франции такой Александр Николаевич Воскобойников, архитектор, осколок Российской империи, из курляндских немцев — воевал в армии Юденича, скитался по Европе, потом на пароходе с политическими эмигрантами отплыл в Новый Свет, заслужил своими работами всемирную славу, дважды был женат, обзавелся детьми, давал интервью. Я был с Воскобойниковым знаком, улыбается рассказчик, (et cela se produit seulement dans le monde!), сыну его показывал мюнхенские сады, с дочерью гулял по rue Saint-André des Arts. Вы кушайте чай, голубчик, кушайте, сейчас я вам много чего поведаю...
Беседа продолжается долго, иногда сложно — погружаясь в воспоминания, и чередуя многие чужие биографии со своей, автор увлекается замысловатым, мелодическим синтаксисом и играми с языковыми формами, щеголяет иностранными словечками и подсмеивается над Совдепией с её чуждой органической жизни лексикой. Упрекать его в отсутствии не то чтобы внятного, но сюжета в принципе, было бы неправильно — это фактически то же самое, что искать сюжет в действиях живописца (un peintre), выстраивающего замысловатый портрет какой-то личности из прошлого (очевидно, выдуманной) и отражающего в скулах, бровях, мочках ушей этого человека свои собственные черты. Он не рассказывает историю, а собирает её так, как считает нужным, одновременно наслаждаясь самим процессом творчества, равно как и своим мастерством. В романе не спрятан, но именно вложен между страниц ключ (du château magique) для правильного его прочтения: говоря о своем архитекторе, автор пишет, что тому «важно было увидеть, и, наверное, не очень важно было назвать».
Воскобойников — конечно, мистификация, собирательный образ эмигранта первой волны; но, дотянувшись-таки до последней страницы, в это веришь с трудом — настолько уверенно и строго встает он из дымки времен, увенчанный красивыми, чрезвычайно живыми концептами. Например, в выдуманном разговоре с выдуманным репортером оппонирует Ле Корбюзье: рассуждает о том, почему архитектура противостоит войне и отчего она же должна противостоять утопии; в другом месте объясняет, как поступать с эстетически прекрасными памятниками тоталитарных эпох — их ни в коем случае нельзя разрушать, такие здания «должны быть отчуждены от своего первоначального смысла и замысла». Однако же до последней страницы дотянутся не все: рассказчик, этот le tentateur, может вить свои петли бесконечно, всё подливая и подливая вам чай в фарфоровую кружку. Что кончится раньше: чай или ваше терпение — вопрос отнюдь не праздный.
Эксмо, 2014 — 320 стр. Тираж — 4 000 экз.
