Речь зашла о Литературном институте, и пошли воспоминания... Простите за них.
Приехал я в этот вуз тридцатого августа 1993 года , впритык к учебе, и первый кто мне встретился, был низенький, крепенький человечек, обросший по лицу серьезной славянской волосней под бича. Заговорил он первым, был навязчив, напряжен.
Я существо по возможности чистоплотное, перво-наперво по приезду ринулся в душ. Человечек этот там меня и поджидал, выпросил мыло попользоваться (сразу оговорку делаю для троллей, равно козлов — никакой гомосятины). Завел нудный тягучий и сложный для меня разговор. Я, кто меня не знает, не общителен крайне, почти нелюдим, бирюк. И с этим бомжиком почти не общался: говорил только он. На мой тогдашний взгляд говорил одну тупость, сейчас я бы сказал — странность.
После мытья поднялись ко мне в комнату. Он пристал ко мне хуже чем, в известной поговорке: требовал стихов, текстов. Сказал, что он лучший в мире редактор. В итоге, чтоб отвязаться, я отдал ему свою поэмку, называвшуюся «Функция свобода» (у меня сохранилась только в отрывках, посему просьба, если вдруг кто найдет — сообщить). Поэму он обещал напечатать тиражом в два экземпляра, на печатной машинке.
Особь я стихийно мистическая; как девушка слежу за знаками и голосами, и здесь также голос был мне явлен. «Отдай ему поэму» — голос сказал. Я и отдал.
«Функцию свободы» бомжик этот, конечно, мне не вернул. Впоследствии встреч я с ним избегал, поскольку мистическая настроенность, голос Бога и пр. запрещали мне это. Как-то случайно подслушал, что бомжара этот меня, и мою эту вещицу нахваливал какому-то постороннему человеку. Мне это было неприятно (все-таки он стырил мою книгу объемом пятьдесят страниц), но и уверенности прибавило.
Впоследствии оказалось, что с этим бичом в литовской общаге знакомы многие, да и я с ним потом сталкивался неоднократно, но всегда без удовольствия.
Вот одно из последних столкновений: я провожал надоевшую мне девушку из общежития, стояли на автобусной остановке, девушка плакала. Я стоял с гордой и независимой харей и не утешал ее. Иван (а бича звали Иван) подошел к нам, сказал «Поцелуй ты ее» и попытался меня насильно приткнуть к ней губами. Ручка у него была твердая, но мне было пофигу. Я послал его как умею.
Теперь, друзья, бомжара этот чуть ли не великий поэт, зовут его Иван Эдуардович Новицкий, в конце девяностых он пропал без вести, и теперь о нем собирают и издают книги.
Основная мысль здесь, пожалуй, следующая: вот таков Литературный институт имени Горького, внешность там обманчива, как нигде в мире, и если вы, молодые, поступите в это учебное заведение, будьте внимательны — за заляпанной, драной одежкой вашего собеседника может скрываться горячее поэтическое сердце.
Иван Новицкий
* * *
Весна теплом раскалывает реки,
но льдины остаются на плаву...
А я уйду, когда уйду навеки,
наверное, не так как я живу.
А я живу совсем не так как надо -
нестройные созвучья тороплю,
ловлю губами шёпот снегопада
и женщину -
не лучшую — ЛЮБЛЮ.
Люблю её совсем не так, как дОлжно,
но самым горьким смыслом научён
в чужой пустыне для неё как дождь я
в тумане — луч,
а в непогодь — плечо
укрывшее от ветра и от града.
И пусть меня приятели корят,
пусть говорят.
Но мне другой не надо,
хоть знаю — правда ВСЁ что говорят.
Да толку-то с того, что это знаю?
Когда она, вздыхая невпопад,
выходит продувная и сквозная
и золотая, словно листопад.
И сердце замирает, как от крика.
Пересыхают губы, как в жару...
Нет, черт возьми!
Нет, что ни говори-ка,
а я живу не так, как я умру!
1990
Источник: cmuxu.livejournal.com
