Выступления гостей фестиваля во второй день тоже прошли удачно — не так, как в первый день, но тоже очень круто.
Началось всё с коллектива «Намгар» — рок-группы, исполнявшей собственные перепевки бурятских и монгольских народных песен. Это было довольно мощно — у них очень интересная трактовка рок-звучания, отчасти схожая с тем, что делает группа «Ят-ха»; в том смысле, что рок ими понимается не как набор определенных инструментальных приёмов, относящих их к какому-то стилистическому подвиду рока, а как такая первородная громкость. При всей сохранности этнического материала они периодически ударялись в оглушительный едва ли не пост-металл, парой мест из их выступления могла бы гордиться и японская группа Boris. То есть, это было очень громко, очень мощно и очень здорово.
После них вышел председатель жюри Сергей Старостин, вместе со старыми нашими фестивальными знакомцами — своей дочкой Машей и перкуссионистом Марио Калдарару; в этот раз с ними был ещё человек Сергей Клименский, который играл на дудочках и волынке. Старостин был предсказуемо прекрасен — они играли во многом те же песни, что играют в Шушенском всегда (Машина песня про блоху в бане, старостинская «Глубоко»). Да, в их выступлении, пожалуй, не было чистого восторга внезапного открытия чего-то неизведанного и небесно-прекрасного — зато была тихая честная радость от новой встречи с давними хорошим друзьями. Впрочем, открытие потом таки состоялось — во второй половине выступления соратники Старостина ушли, а их место занял проект певицы Татьяны Калмыковой «Живая Земля». И вместе со Старостиным они дали такого гулкого, громкого, гипнотического фолк-рока — их песни гудели и звенели, наливались невероятным напряжением, но при этом не взрывались в определенный момент экстатическим рок-шумом, от чего парадоксальным образом делалось только лучше. Они создавали единый гипнотизирующий шум, в который потом в нужные моменты включался чувак с диджериду — в этих местах у «Живой Земли» получался абсолютный космос. Сама Калмыкова, опять же, оказалась дико харизматичной певицей — с богатой мимикой, особенной, неуловимо занятной пластикой; в общем, выступление у них вышло прекрасное. К тому же закончилось оно произнесенными во внезапно наступившей тишине словами «Чтоб не ездил на свинье».
Потом на сцену вышла «Ят-ха». Причем с ними внезапно на сцену поднялся пожилой тощий господин с невероятной рыжей бородой — оказалось, это английский гитарист Лу Эдмондс (человек, играющий на гитаре в нынешнем составе Public Image Limited, для контекста). «Ят-ха» была предсказуемо хороша — Кувезен потрясающе рычал, Эдмондс выдавал нервные пост-панковские гитарные запилы, да и вообще, я «Ят-ху» видел живьём в четвертый раз, но не припомню, чтобы они когда-либо звучали так оглушительно громко и грозно, как вчера. Мы наплясались от души, правда, какой-то малости, которая превращает хороший концерт в великий концерт, всё-таки не хватило. Быть может, буквально одной-двух песен.
А завершили вечер испанские ребята (восемь человек!) из коллектива Muyayo Riff. Эти исполняли примерно ту же функцию, что в прошлые года доставалась Kultur Shock и «Гайдамаки» — назовём её «Смерть всему живому», ха-ха. Парни вышли и зарезали прыгучий глобалистский панк — с духовой секцией из трёх человек, с сэмплами из испанских новостей, с заходами в ска и реггей, в общем, всё, как полагается, такой барселонский ответ одновременно Mano Negro и группе «Ляпис Трубецкой» в её нынешней инкарнации. Прыгать в какой-то момент стало физически невозможно; перестать прыгать, впрочем, тоже. Да, это был ровно тот же случай, что и вчера с Hazmat Modine — когда не особенно удивительная музыка превращается в оружие массового поражения благодаря феноменальному живому исполнению.
Уф. Ну, что — два фестивальных дня пройдено, остался один, последний. Пожелайте вашему обозревателю удачи.
