Зинич Константин Михайлович, художник-скульптор.
Родился 28 декабря 1962 г. в с. Шагирт (Пермская обл.). В 1983 году окончил Кунгурское художественное училище. В
Наиболее известные работы: памятник воинам-сибирякам на Волоколамском шоссе (Москва), скульптурная композиция «Адам и Ева» (Красноярск), памятник Астафьеву (Енисейск), мемориальные доски Михаилу Годенко и Игнатию Рождественскому (Красноярск). Награжден золотой медалью ВДНХ.
Женат, четверо детей. Увлекается скульптурой, живописью, музыкой.
Вопрос, с которого проще всего начать интервью. Когда Вы решили стать скульптором?
Тут все непросто. Были в моей жизни разные ситуации и периоды. Но, чем бы я ни занимался, все равно, рано или поздно, судьба меня подталкивала к скульптуре. И когда я в архитектурном учился в Екатеринбурге, и, когда был художником-постановщиком на киностудии. Сейчас все встало на свои места — я скульптор. Жалею только об одном — что с самого начала не выбрал это ремесло. Тягу к лепке я испытывал еще в детстве. Помню, была такая ситуация: зима, мороз, а я тогда в деревне жил. Захотелось мне чего-нибудь вылепить. Взял саночки, лом и поехал на речку. Продолбил прорубь, достал со дна глины, привез домой и начал лепить.
История сохранила название этой работы?
А как же. Я вылепил портрет мамы и отца. Придумывать ничего не хотелось, и я вылепил то, что постоянно перед глазами находилось — самых близких людей. Соседи потом приходили, дивились. Был я тогда где-то в классе шестом.
Талант надо было развивать, и Вы...?
И я после школы поехал поступать в Пермский политехнический институт. Но там мне не понравилось, и я выбрал Кунгурское художественное училище. Его я закончил с отличием, мне даже давали направление в Москву, но я, как всегда, засомневался в своих способностях. Пошел в армию. Это был 1983 год. Два года прослужил в Новосибирске.
В армии Вашему таланту нашли применение?
Да уж, там-то я вволю налепился «лениных» и «дзержинских». Красные уголки оформлял. Можно сказать, нарасхват был. Иной раз командир просил: «Ты, Костя, не говори, что скульптор. А то тебя уведут». После армии я работал на Свердловской киностудии, а потом поступил в архитектурный институт. Закончил один курс и ушел. Хотя виды были неплохие. Мне предлагали после окончания института заняться научной деятельностью. Не захотел — вовремя понял, что посвящать жизнь архитектуре не хочу. Словно перелом какой-то произошел на тот момент, я почувствовал, что меня тянет к объему, к пространственному мышлению.
А разве в архитектуре этого нет?
Есть, но, видимо, не в той мере и степени, нежели надо было мне. После института я поехал в Санкт-Петербург и попытался поступить в «мухинское» высшее училище, но не получилось. Чтобы поступить в него тогда, нужны были связи, впрочем, как, наверное, и сейчас. Сразу после этого я и уехал в Красноярск. Здесь я поступил на отделение скульптуры в институте искусств. Это было в 1987 году.
Что такое, по Вашему мнению, образование для художника? Ведь талант — или есть, или его нет, чему учиться?
Элементарным вещам. Человек ведь всю жизнь учится. Скульптура — вещь такая, постичь ее до конца невозможно. А учеба дает грамоту. В моем случае — это определенные традиции, школа, пропорции соотношения — умение знать, как и что ты лепишь. Что же касается таланта, то и его надо развивать, иначе он просто останется нераскрытым.
Кого Вы можете назвать своим Учителем?
Идеалом в скульптуре для меня всю жизнь был Микеланжело. Какие-то основы я брал именно у него. А среди современных скульпторов могу выделить Льва Борисовича Кербеля. Это московский скульптор, лауреат Ленинской премии, Герой социалистического труда. Скульптуру Карла Маркса возле Большого Театра видели? Это его работа.
А лично с ним встречаться приходилось?
Как-то раз в Москве здоровались. Но пообщаться не довелось. А еще мне нравится Церетели.
Вы серьезно? Его в последнее время ругают все, кому не лень...
Так что ж теперь? Меня в нем привлекает размах мышления. Это творчество. Если он так видит, кто может ему запретить ваять именно так? Вот с ним я бы с удовольствием пообщался.
Но вернемся к Вашим работам. Чем Вы занимались после окончания института?
Работал в творческих мастерских. Это что-то вроде аспирантуры. Лепил барельефы. Очень много приходилось реставрировать памятников. Чем еще было на жизнь зарабатывать молодому начинающему скульптору? Хотя школа это была замечательная. Когда реставрируешь чужие работы, всегда можешь почерпнуть что-то новое из области объема или изображения.
Какую работу Вы можете назвать своим первым успехом, после которого о Вас заговорили?
Наверное, памятник воинам-сибирякам на Волоколамском шоссе, открытый в 2001 году. Был юбилейный год — 60 лет со дня битвы под Москвой. Я выиграл конкурс. Дело в том, что у меня в мастерской уже были кое-какие наработки на эту тему. Представители красноярского землячества посмотрели, им понравилось, и памятник заказали мне. После этого меня и заметили. Правда, тогда я понял, что успех — вещь неоднозначная. С одной стороны, ушла установка типа — «Это молодой скульптор, чего от него ждать?». С другой, появилось очень много завистников, которые при каждом удобном случае тебя стараются оговорить. Как это ни печально, но с каждой новой работой появляются и новые враги.
Мрачноватая картина выходит...
У скульптора вообще много проблем. Например, мастерских на всех не хватает. У меня вот до сих пор своей нет. Отдельная тема — материал для скульптур. Все нынче очень дорого, приходится выкручиваться всеми способами. Иной раз, чтобы заказ выполнить, приходится «собирательством» заниматься.
Что, прямо так, на улице?!
А что в этом страшного? Вот гипс еще приходится покупать. А что касается проволоки или арматуры — что такого, если я ее на улице подберу? Есть у меня «рыбное» место на одной свалке. С местными ребятами у меня полное взаимопонимание. Я им заказываю найти что-нибудь, потом приезжаю и забираю. И ничего за это они не просят. Говорят: «Ты скульптор, а значит, наш человек!» Разве что покушать им что-нибудь привезу...
Опишите, как у Вас происходит творческий процесс?
Ну, например, если я леплю бюст, то непосредственно общаюсь с близкими людьми своей «модели», прежде чем начать работу. Мне нужно знать, чем человек занимался, какие у него были интересы. Смотрю, разумеется, фотографии. В них нередко и кроется какой-то разворот головы, который служит основой для всего замысла. Наблюдательность — самое важное качество для скульптора. Близкие и друзья говорят иногда: «Что ты вертишься все время», — а у меня это профессиональная привычка. Ведь столько вокруг тем для новых скульптур! Вот вам пример.
Ехал как-то в автобусе и увидел маленькую девочку. Симпатичное такое личико, волосы кудрявые. Приехал домой и вылепил ее, просто так, с ходу, что называется. Потом я ее на одной выставке представил, и ее украли. Может, родители...(смеется). Идеи, порой, приходят внезапно. Взять тех же Адама и Еву на фонтане. Первоначально предполагалось, что это будут студент и студентка. Но потом подумали, что время нынче немного другое, и решили, что это будут библейские персонажи. Хотя, я пока композицией недоволен. Я-то хочу еще одну деталь внести. У подножия должен сидеть Моисей. Тогда мой замысел окончательно воплотится. Наверху — молодость. Внизу — жизненный опыт. Пока технические возможности не позволяют. Чтобы отлить фигуру Моисея, нужно ехать в Нижний Тагил. Ближе нет ни одной литейной мастерской. На Адама и Еву средств еще хватило. На Моисея — уже нет. В Красноярске есть литье производственное. Моя мечта — создать когда-нибудь на его базе литье художественное.
А нет ли в ремесле скульптора некоторой доли мистики, все-таки часто мастер работает над образами людей, которых уже нет?
Есть, и еще какая. Мне они во сне снятся. За примером далеко ходить не надо. Сейчас я работаю над памятником бывшему главе Октябрьского района Ивану Пономареву. Идею памятника я увидел во сне. Вы, знаете, конечно, что городская администрация Качу благоустраивает. Вот мне и приснилось, будто некая делегация делает своего рода обход реки, и Пономарев у них — главный. Подходит он к перилам решетки на берегу Качи и облокачивается на нее, словно смотрит на то, как Красноярск облагораживается. Проснулся я и понял — вот оно! И хотя был утвержден другой проект, я сумел убедить, что этот интересней. Вот так и бывает, когда работаешь над образом. Мало просто человека изобразить — скульптор должен ему в душу заглянуть и попытаться ее показать.
Насколько важно для художника вдохновение?
Трудно работать, когда случилась какая-либо неприятность. Если уже совсем не идет — я бросаю. Бывает, что заказ срочный. Тогда приходится себя заставлять. Но, опять-таки, главное — не перестараться. Иначе выйдет откровенная серость, а я себе такого позволить не могу. Лучше уж заказчика попросить подождать. В среднем, на литье скульптуры уходит два месяца. Сама лепка занимает полгода, независимо от размеров.
Вы «жаворонок» или «сова»?
Второе. Самый продуктивный для меня период — с трех до шести утра, когда тишина, и никто не мешает. День у скульптора ненормированный.
Как супруга относится к такому распорядку?
Пока терпит. Впрочем, она первый человек, кто видит все мои работы. Дома у меня тоже сплошная мастерская. Дети лепят и рисуют со мной. И я вижу, что у них все есть: чувство объема, силуэта. Иной раз им такое в голову приходит, чего я не вижу. Пятилетний сын однажды к матери подошел и сказал: «Можно я на улицу пойду, цветов нарву?» Она ему: «Так ведь весна еще, где ты их найдешь?». «Нет», — ответил. — «Найду». И что же вы думаете? Взял бумагу, нарисовал на ней цветы, вырезал их, а потом смял так, что получился настоящий бумажный букет! Принес и говорит: «Мама, я тебе цветов нарвал!». Для меня это стало настоящим потрясением. Насколько у детей оригинальное мышление!
Вы выиграли конкурс на памятник командору Резанову...
Да, это так. Думаю, что установлен он будет только в будущем году. Сейчас все от средств зависит. Были бы они, мы бы его уже ко Дню города поставили.
Среди творческих людей бытует такое понятие, как «халтура». Есть у Вас работа, за которую Вам теперь стыдно? Можете не отвечать, если не хотите...
Приходится всем заниматься. Но еще надо разобраться, что такое «халтура». Я считаю, это тогда, когда делают, лишь бы отделаться. Но, если уж делать — то делать! В конце концов, это не в интересах художника, чтобы работа была отвратительной. Можно ли назвать «халтурой» то, что я делаю надгробные памятники? Это работа, и я стараюсь, чтобы они выглядели прилично! Если уж говорить о «халтуре», то давайте вспомним надгробный памятник Астафьеву. Мне лично стыдно, что писатель такого масштаба, как Астафьев, лежит под таким памятником! Может, с точки зрения обывателя это нормально, но вот за скульпторов мне стыдно. Можно было бы достичь простого лаконичного решения с помощью этих же материалов. То же самое относится и к памятнику Дубенскому.
Достаточно резкие заявления. Видимо, между красноярскими скульпторами достаточно напряженные отношения?
Всякое бывает. Без этого никак нельзя. Случаются всевозможные звонки, гонения. Я на это уже философски смотрю. Причина, видимо, в том, что среди скульпторов слишком много случайных людей.
Вы довольны своей жизнью, своей профессией?
Да. Я занимаюсь своим делом. Я шел к этому много лет. Есть какие-то мелкие неурядицы, но в целом я доволен.
Константин Михайлович, есть ли у Вас творческий замысел, после воплощения которого в жизнь Вы сможете сказать: «Все, теперь я смело могу умереть»?
Не то, чтоб я собирался умирать после установки памятника Резанову...(смеется). Но эта работа для меня очень много значит. Над образом Командора я еще в институте начал думать. И сам он, его биография, и то время, тот период истории, меня всегда интересовали. Я не думал о памятнике, а думал о человеке. Часто лепил его фигуры и портреты. У меня и дипломная работа такая была — скульптура Резанова. И вот, через 15 лет, снова вернулся к своей мечте.
Беседовал Алексей Бондарев.
