На Сибирском музейном форуме в Красноярске гендиректор Эрмитажа, президент Союза музеев России Михаил Пиотровский представил доклад, название которого говорит само за себя — «Правовые тупики музейной жизни». Как пояснил Михаил Борисович в интервью «ВК», общий пафос его выступления, равно как и сегодняшняя позиция музейщиков страны, — если государство не может или не хочет помогать музеям, пусть хотя бы предоставит им большую свободу. А приспосабливаться к рыночным реалиям наши музеи уже научились. Не впервой.
Традиции и инновации
Нисколько не сомневалась, Михаил Борисович, что увижу вас в неизменном шарфе.
Да, вот только в Петербурге журналистам запрещено задавать этот вопрос. (Улыбается.)
А я и не спрашиваю — всего лишь констатирую очевидное. И сразу к серьезной теме. Соотношение традиционного и инновационного — каким оно должно быть в музее?
Вы знаете, музей по природе своей консервативен. Он не только хранит память, но и отбирает ее. Поэтому ему приходится быть осторожным во всех своих действиях. Разумеется, музей должен соответствовать эпохе — и в какой-то мере даже ее определять. Но подстраиваться под чьи-то представления, что модернизация — это показатель уровня современности, — неправильная иллюзия. Например, заявляют: «У вас в музее мало света». А в музее и не должно быть много света — это нужно нынешнему зрителю, который не видит так, как видели раньше.
А эксперименты приемлете? Скажем, показ современного искусства в стенах классического музея?
Приемлю. Но принцип тот же самый — не ради некоего соответствия современности, а дабы привлечь какую-то иную аудиторию, прежде не проявлявшую интереса к музею. Вообще в сегодняшней выставочной политике Эрмитажа три образовательных направления. Первое — историко-культурные выставки: Екатерина II как коллекционер, русское барокко и т. д. С одной стороны, у людей огромный интерес к отечественной истории. Но проблема в том, что о ней говорят все кому не лень — и во всем этом половина чепухи. Поэтому музей должен показать подлинные вещи эпохи — они сами за себя говорят лучше, чем телевещатели. Например, портфель, с которым Александр II был на Венском конгрессе, — смотришь на него и сразу вспоминаешь эпоху. Важно, чтобы, посмотрев такую выставку, человек захотел пойти домой и почитать про все, что он увидел. Мы должны подвигать зрителей к размышлениям.
Это первое направление. А какие есть еще?
Выставки новейшего искусства. Понятно, что половина в нем — шарлатанство, но как отличить одно от другого? Только одним способом — показывать подлинное искусство. Что общепризнано или признано одним музеем.
Кого, в частности, признает Эрмитаж?
Из современных художников — Тимура Новикова, недавно делали его выставку. Это не единственный такой проект. Анатолий Белкин делал большой проект с нашими археологами, Вадим Воинов показывал у нас выставки, посвященные развалинам. Наш музей признает Илью Кабакова — мы первые в России сделали его большую выставку. Показывали выставку молодых американских художников «USA today» («США сегодня»), готовим подобную выставку молодых британцев.
Причем пытаемся показывать связи современного искусства с классикой. Эрмитаж доказывает, что революции в современном искусстве нет, оно продолжает традиции. Понимаете, проблема в том, что в стране так и не появился музей современного искусства. Поэтому данную нишу приходится восполнять классическим музеям вроде Эрмитажа, это очень важное направление. Впрочем, для Эрмитажа оно не внове — еще Екатерина II и Николай I покупали творения современных им художников.
Показ новейшего искусства — во многом для просвещения широких масс. А чем привлекаете ценителей?
Это, кстати, третье направление нашей политики. Для людей, которые готовы по часу проводить перед одной картиной, мы привозим шедевры со всего мира. Причем стараемся привозить то, что находилось когда-то в Эрмитаже и было продано за границу советским правительством. Тоже воспитательный момент — напомнить, что никакое правительство не имеет морального права распоряжаться культурными ценностями страны. В советские времена мы потеряли величайшие сокровища, и до сих пор за это стыдно…
Рекламными методами
В начале разговора вы упомянули о привлечении новой аудитории. Возможность скачать в Эрмитаже на сотовый телефон изображение шедевра искусства тоже этому способствует?
В какой-то мере. (Улыбается.) Идея действительно была новая, о ней даже прошло сообщение в «Нью-Йорк таймс». Поначалу активно скачивали, потом перестали. Но мы используем разные способы привлекать интерес общества к искусству, пусть и не бесспорные. Я вообще за то, чтобы повсюду навязывать людям хорошее искусство. В прошлом году мы сделали акцию при поддержке рекламных компаний — в 40 городах России где-то больше месяца на рекламных щитах висели репродукции картин из Третьяковки и Эрмитажа. Сейчас мы в Петербурге также вешаем подобные репродукции вокруг строек. Казалось бы, искусство тем самым опошляется. Но мы живем в варварском обществе. И пусть уж перед глазами людей, которые не ходят по музеям, висит Рембрандт, а не реклама пива или автомобиля! Еще вешаем много репродукций акварелей с видами старого Петербурга. Чтобы люди лишний раз увидели, как красиво когда-то выглядел город, который сейчас так безобразно разрушается…
Кстати, в Голландии изображение того же Рембрандта вообще повсеместно: на футболках, пластиковых пакетах.
И не удивительно: Рембрандт для голландцев — важный элемент маркетинговой политики. Кстати, Голландия тем самым отчасти расплачивается за свое беспамятство — Рембрандт умер в нищете, его там вспомнили лишь к середине XIX века. А сейчас он национальный символ, голландцы привыкли, что Рембрандт — великий художник. Но, согласитесь, это лучше, чем кварталы красных фонарей.
Беспамятство, похоже, присуще не только голландцам — по опросам к 160-летию Сурикова выяснилось, что 80 процентов красноярцев не знает, кто он такой…
Серьезно? Что ж, вполне в духе времени. Поэтому я и говорю, что в какой-то мере навязывать искусство не только можно, но и нужно. Противостоять навязчивости рекламы теми же способами, быть чуть-чуть настырнее.
Человеческий фактор
Продолжая тему современного в музее — насколько важны для него новые технологии, оборудование, климатические условия?
Важны, разумеется, но не стоит перегибать палку. Музей не должен напоминать лощеный гламурный кинотеатр. Музей — это дворец, в нем должно присутствовать ощущение жизни. Которое придается в том числе и какими-то редкими отбитыми уголками. Насчет климатических условий — да, есть строгие параметры, и мы тоже требуем их соблюдения, когда вывозим выставки. Но все больше задумываемся, что они часто нужны прежде всего зрителям — как, например, кондиционеры в толстых стенах Эрмитажа. Картинам важна стабильность. Более того, им хорошо при + 14. А человеку нужно +20.
Коротко резюмируя, музей сам по себе велик, существование всякого музея определяет его место в той или иной эпохе. Современность должна смотреться в музей, а музей должен помогать ей смотреться в историю.
Тем не менее, каковы бы ни были технологии, человеческий фактор все равно сказывается.
А от него никуда не деться. Когда я стал директором Эрмитажа, первое, на что обратил внимание, — на его охрану. И до сих пор у меня утро начинается с доклада начальника службы безопасности музея, и больше всего денег тратим на обеспечение охраны.
Однако и эти меры не спасли Эрмитаж от хищений. Кстати, печально известная история с кражей экспонатов пару лет назад вольно или невольно способствовала выявлению проблемы по всей России.
Вы знаете, краж много во всех музеях мира, и в России они случались не менее серьезные, чем в Эрмитаже. Что показала проверка? В течение 70—80 лет государство полностью пренебрегало потребностью музеев в охране и контроле. Под музеи отдавали дворцы, но никто не озаботился специализированными помещениями для фондохранилищ. С биометрическим контролем, условиями хранения — это требует немалых денег. На реставрацию добыть деньги еще можно, но кому интересны какие-то хранилища? Лишь после кражи все поняли, насколько это необходимо. Мы как раз сейчас строим такое здание.
Но выяснилось, что государство вообще пренебрегало заботой о сохранении фондов. Когда пришли проверяющие и посмотрели наши списки, оказалось, что не хватает двух тысяч картин из западной живописи.
Ого!
Ничего сенсационного — все они давным-давно проданы на Запад. Просто их не списали с музея. Или война, полмузея эвакуировано в Свердловск. Чтобы не пропало ни одной вещи — да не бывает такого! Естественно, большие по размеру шедевры не пропали, только что-то из мелких. Но все это опять же не списывалось. Нет, проверки проходили все время. В музеях накапливались списки, что что-то находится в розыске — когда-нибудь, мол, найдется. Но все уголовные дела по кражам быстро старались прикрыть, не афишировать. К тому же государство что-то продавало, делило фонды, перевозило их туда-сюда — получилась жуткая путаница!
И где же выход из нее?
Нужна система спокойной проверки, основательной. Мы проверили весь Эрмитаж, осталась только нумизматика. Разобраться в ней может только специалист — это же монеты на тысячах языков. А нас торопят: «Давайте скорее». Но какой толк от такой проверки?! Нельзя торопиться. И чем еще важны проверки — они выявляют массу проблем, не только с охраной, и привлекают к ним внимание общества. Что же до краж… Да, это печальная действительность. И, к сожалению, музейные сотрудники оказываются иногда причастны к кражам. Музей — всегда риск. Вещи открыты, к ним имеют доступ многие люди. Это общесоциальные проблемы, а не только вопрос чьей-то личной виновности.
Акты вандализма в Эрмитаже случались?
Слава Богу, давно не было — дайте я постучу по дереву! (Смеется.) Есть очень хороший фильм про покушение на «Данаю». Но всякий раз, когда его показывают по ТВ, думаю: вдруг это подействует на какого-нибудь психа, и ему тоже захочется попасть в историю? К сожалению, мы живем в эпоху вандализма, и от него никто не застрахован. Хотя, казалось бы, все меры приняты — у нас даже проходят специальные учения по предотвращению подобных актов. Но есть люди, которые норовят поцарапать какую-нибудь картину, обнаруживаем иногда маленькие царапинки. В прошлом году какой-то сумасшедший тип сломал витрину, пытался утащить оттуда серебряный ковш. Благо его сразу поймали. Часть картин у нас закрыта стеклом. Но печально, что всякое стекло портит впечатление от картины.
Культурные диспуты
Михаил Борисович, а как вы относитесь к идее приватизации памятников культуры?
Кажется, на примере экономики мы уже убедились, что приватизация только ухудшает ситуацию. Считаю, что памятникам культуры лучше быть неприватизированными. Если же государство не в состоянии их содержать, пусть создаст условия, чтобы привлечь к сохранению памятников частный капитал. Но при этом должны соблюдаться жесточайшие правила, с массой обязательств. И еще государство должно понимать, что оно не хозяин памятникам, а лишь хранитель. Собственность на памятники культуры должна быть ограничена, потому что искусство, как ни крути, принадлежит народу. Есть еще и моральная сторона, очень важная для меня. Все здания-памятники когда-то были национализированы, отняты у конкретных людей. Если в них находится музей, библиотека или детский дом, это воспринимается нормально. Но если вдруг дворец Шереметевых покупает какой-нибудь Пупкин — согласитесь, совсем другое дело.
Посмотрим, что будет дальше. Сейчас, к сожалению, большая часть приобретений сводится к уничтожению памятника и освобождению места под строительство.
Что, увы, заметно и на примере Санкт-Петербурга, где в прошлом году 35 тысяч исторических зданий было выведено из-под охраны.
Да, в питерском законодательстве очень много лазеек, позволяющих рушить памятники, строить черт знает что. Хотя, если правильно принять высотный регламент, появится критерий, как сохранять город. До начала XX века в Петербурге было простое правило — по распоряжению Николая I нельзя было строить выше карниза Зимнего дворца. И не строили! Для Петербурга очень важно, чтобы сохранялась линия параллельно Неве, с отдельными церквями.
Но, считаю, не все еще потеряно. В городе разработана замечательная стратегия сохранения культурного наследия, нигде в мире нет лучше. В ее разработке приняли участие и строители, и те, кто охраняет памятники. Проблема лишь, как перевести это в систему охранных зон. Благо сейчас кризис, глобальные стройки заморожены. Но идет постоянный диспут. Мне часто говорят: «Петербург — город-музей, но ведь в музее жить нельзя?»
И что отвечаете оппонентам?
В музее жить можно! Это громадное предприятие, более эффективное, чем какие-нибудь заводы. Я пропагандирую три «Э» — три особенности влияния культуры на экономику. Первое — этика, поскольку культура создает определенный настрой, атмосферу в обществе, при которой люди с удовольствием трудятся. Второе — собственная экономика культуры: за счет оказания услуг, привлечения общественных средств. Все музеи мира прилично зарабатывают. И, наконец, третье — в какой-то мере культура (и музеи в том числе) служит эталоном для принятия решений. В сегодняшнем мире арифметические решения неприемлемы. Условно говоря, культурный человек примет правильное решение — оно придет к нему от Бога, а не от того, что он грамотно сосчитает курс рынка.
Как-то трудно поверить, что наши музеи прилично зарабатывают…
Вспомните — музеи выжили в 90-е, когда государство нас просто бросило. Стали находить спонсоров, продавать сувениры — учились генерировать деньги. И все бы хорошо, но власть вмешалась: «Как так, вы зарабатываете на государственной собственности, отдавайте все деньги государству!» Сейчас у нас хотят отнять право распоряжаться внебюджетными средствами, заработанными учреждениями культуры. Что лишает наших работников всяких стимулов. Коллективу очень важно знать, что заработанные им средства пойдут на развитие его музея, а не куда-то в казну. Постоянный спор, мы все время воюем.
С церковью тоже приходится спорить? Сейчас вот разразился конфликт вокруг «Троицы» Рублева, которую церковь попросила на несколько дней для богослужения.
Этот конфликт между культурой и религией по большому счету провокационно раздувается. На самом деле на протяжении 80 лет все духовное наследие страны содержалось только в музеях. Музеи сохраняли памятники, в том числе и религиозные. И меня возмущает, когда заявляют, что музеи хранят краденое. Не краденое, а то, что уничтожалось! Когда должны были переплавить знаменитую раку Александра Невского, Русский музей, Эрмитаж, люди с именами, очень сильно рискуя, доказывали, что это памятник искусства. Когда она попала в Эрмитаж и ее опять захотели переплавить, музей отдал в переплавку часть своих серебряных нумизматических дублетов, чтобы успокоить государство. Это не просто подвиг спасения — попав в музеи, наше церковное искусство стало частью искусства мирового. И речи быть не может, чтобы возвращать его обратно. Если же хочется заполучить какую-нибудь икону из музея, можно сделать ее копию — и никакой проблемы. Заплатить за нее должно государство, которое грабило всех, не только церкви.
Понимаете, икона в церкви и икона в музее выполняет абсолютно разные функции. В церковь приходят не любоваться на иконы — молиться. Я не знаю, что Третьяковская галерея решит насчет «Троицы». Но это дело музея, а не политиков.
Музейные мифы
В завершение нашего серьезного разговора — несерьезный вопрос о мифах Эрмитажа. Скажем, известный миф, как глава Ленинграда Романов когда-то затребовал у вашего отца, прежнего директора музея, царский сервиз на свадьбу дочери — почему он так живуч?
Наверное, потому, что Романова в городе не любили, и все с удовольствием в него поверили. Хотя это не просто миф, а дезинформация. Она была запущена, когда Романов намеревался стать первым лицом в государстве. И до сих пор вот как-то не забылась…
А вам на свой счет приходилось слышать какие-то легенды? Говорят, что вы утро начинаете с чтения Корана.
Ну я же по профессии арабист, а быть директором Эрмитажа — мое хобби! (Смеется.) Нужно постоянно поддерживать язык в форме. Поэтому по утрам читаю арабские книги. Коран лучше всего — это текст, который можно читать вечно. Жаль, что теперь его нельзя брать в дорогу: если на границе обнаружат, долго придется объясняться, особенно в Америке. А прежде я все время возил его с собой.
В Эрмитаже, во всяком случае, точно есть одна живая легенда — ваши знаменитые коты.
Да уж, коты прославились настолько, что теперь чаще снимают фильмы про них, чем про сам Эрмитаж. (Улыбается.) Но это не легенда, а важный психологический эксперимент. Вообще-то в нашем музее всегда было несколько кошек, первых котов привезли еще при Елизавете Петровне из Казани. А в перестроечные годы животных стали уничтожать, выбрасывать — кого-то подбрасывали в Эрмитаж. И мы решили их содержать. Чтобы в наше дикое время как-то научить людей быть добрыми к животным. Посетители жертвуют на их пропитание, это вносит нотку человечности в жизнь музея. А еще у нас каждый год проводится День мартовского кота — делается выставка для кошек, питерские художники приносят свои картины, выставляют их в подвале, где живут кошки. У посетителей всегда повышенный интерес.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск»
