Борис Колоницкий: «Ничего загадочного в истории нет только для непрофессионалов»

Российское общество склонно к крайностям по отношению к своей истории. Скажем, в советское время революционеров 1917 года воспринимали как героев. Сегодня оценки поменялись диаметрально, особенно в кинематографе, где революционеров нередко изображают как кучку пьяного быдла. Но, как считает известный исследователь этого периода доктор исторических наук Борис Колоницкий, подобные крайности восприятия весьма чреваты для самого общества. Своим взглядом на проблемы современной российской истории он поделился с «ВК» на II Летней красноярской школе «Вызовы времени и преподавание истории в высшей школе», где побывал по приглашению Фонда Михаила Прохорова.

Загадки революции

Борис Иванович, чем объяснить, что в сознании людей история нередко интерпретируется как продукт деятельности героев или злодеев?

Думаю, тем, что общество склонно себя с кем-то классифицировать и отождествлять. Возможно, это соответствует каким-то человеческим стереотипам. Но если стопроцентные злодеи, как мы знаем, в истории еще встречаются, то стопроцентные герои — гораздо реже, особенно в мире политики. Нет, я не имею в виду, что политика — это непременно что-то циничное. Подобного рода утверждения подталкивают к заведомой аморализации политики, что неверно. Но нужно понимать, что такие явления, как революция, очень сложные и многомерные социальные процессы.

Историю творят не только личности?

Не только. Если помните, в советское время была традиция давать детям имена в честь революции, в честь ее вождей. Были популярны такие имена, как Вилен («Владимир Ильич Ленин»), Владлен («Владимир Ленин»), Нинель («Ленин», если прочесть с конца). А еще было имя Вилсор — расшифровывалось оно как «Владимир Ильич Ленин совершил Октябрьскую революцию». Вот взял и совершил! (Смеется.) Такое представление очень недалеко уходит от школьной советской интерпретации истории — что, конечно, тоже неверно. Поскольку это всего лишь сконструированный большевистский миф, причем востребованный потом не только коммунистами, но и многими антикоммунистами. Ведь в чем проблема? Люди полагают, что историю они знают. Потому что многие наши соотечественники еще застали советское время, когда довольно большое место в учебных курсах занимала революция — факты, даты известны. И им кажется, что достаточно поменять в оценках плюс на минус, и все станет понятно.

Что, на самом деле, глубокое заблуждение?

Ничего загадочного в истории нет только для непрофессионалов. Поверьте, чем больше я занимаюсь исследованием революции, тем больше обнаруживаю в ней загадок и непонятностей, — это был очень неодномерный процесс со множеством игроков. Например, партия большевиков вовсе не такая, какой мы ее представляли прежде. Не хорошая или плохая — гораздо более многообразная. И уж во всяком случае, не дисциплинированная стальная когорта, которая беспрекословно выполняла приказы, а большая группа людей со своими интересами, иногда материальными. А если вы спросите, какую книгу о революции можно порекомендовать широкому кругу интересующихся…

И какую же?

Я не смогу ответить на ваш вопрос. Поскольку такой книги нет. Ведь проблема еще и в том, что историки уходят от изучения революции. Отчасти наелись, предпочитают другие темы.

Спад интереса социума

Например?

Сегодня многие занимаются религией. Причина понятна — это очень долго табуировалось. А вот изучением рабочего движения занимаются мало — к моему глубокому сожалению, поскольку трудно представить историю революции без рабочих. И подобное невнимание — феномен не только российский, но и мировой. Когда я в 1999 году впервые поехал преподавать в США, мне дали самых сильных студентов. Но чем дальше, тем интереса к этому все меньше и меньше. Советский Союз канул в Лету, загадки и привлекательности в теме революции больше нет.

Неужели совсем?

К счастью, есть некоторые исключения. Мой бывший аспирант написал книгу «Церковная революция» — в Красноярске ее можно найти в краевой библиотеке и в библиотеке педуниверситета. Ведь революция коснулась и церкви. Кто был фактически главой Православной церкви в России до 1917 года? Царь. А после его отречения все пришлось перестраивать. Происходил очень интересный процесс избрания епископов. Кстати, Никон, архиепископ Енисейский, был необычайно колоритный человек, в книге ему посвящен целый параграф.

А что вас самого привело к этой теме?

По окончании Ленинградского пединститута в 1976 году я поначалу занимался Англией XVII века. Но потом пришел к мысли, что родная история все-таки интереснее. Кстати, надо отдать должное советским исследователям — несмотря на цензуру, многие из них занимались историей очень серьезно, и я с большим уважением отношусь к ряду работ, написанных в то непростое время. Не уверен, что мы сегодня, в более благоприятных условиях, делаем столько же, сколько люди делали тогда.

Насколько для историков сейчас доступны архивы советских времен?

Они стали подзакрываться — и официально, и неофициально. Иногда в архивах говорят, что не могут выдать какие-то материалы из-за их плохой сохранности, — но так ли это, проверить очень сложно. Я согласен, что есть государственная и частная тайна. Но все должно быть по закону. А он не всегда выполняется. И мне кажется, что какие-то материалы слишком долго и без необходимости хранятся в архивах ФСБ. Например, один из моих аспирантов занимается обновленцами — это церковное движение 20-х годов, раскол в церкви. И ему очень сложно изучать его без архивов ГПУ (Государственное политическое управление при НКВД РСФСР. — «ВК»), куда ученым сегодня попасть весьма затруднительно. Приходится менять структуру поиска, отказываться от оптимального пути исследования. И вообще, что касается изучения революции, думаю, проблема не только в архивах.

И в чем же?

В отсутствии общественного интереса, интереса исследователей, в отсутствии открытых дискуссий, в интерпретационных схемах. Повышенный интерес к истории в России был в 90-е годы. А сейчас считается, что спорить не о чем — мол, на эту тему было столько написано в советское время, что там изучать? И подобное отношение во многом еще вызвано тем, что сообщество российских историков не самоорганизовано. Поэтому мы не можем лоббировать наши интересы, которые на самом деле — интересы всего социума. В итоге появляются совершенно непродуманные, на мой взгляд, решения вроде создания комиссии по борьбе с фальсификацией истории России. Что очень опасно.

Нужны реформы

Что вы подразумеваете под непродуманностью?

Грубо говоря, фальсификацией можно считать только одно — если кто-то придумал документ, который не существовал, сам сотворил источник, — и за это необходима строгая ответственность. Но случаи, когда человека ловят за руку на фальсификации такого рода, очень редки. А провести грань между научной дискуссией и намеренной фальсификацией гораздо сложнее. И подобные комиссии могут убить всякие споры по истории. А уж если за фальсификацию (не за подделку документов, а в широком смысле) кому-то будет грозить уголовное наказание, я лично никого не назову фальсификатором. Даже если считаю, что концепция какого-то человека неверна.

Ничего хорошего и в побочном эффекте от появления такой комиссии — скандалами нельзя привлекать интерес людей к истории.

Как, на ваш взгляд, добиться востребованности истории в обществе?

Необходима научная дискуссия, очень вдумчивое реформирование отечественного образования при подготовке историков. Почему вдумчивое? У нас есть хорошие исторические школы, и чему я очень рад — нет деления между так называемой провинцией и столицами. Я работаю в Академии наук и преподаю в Европейском университете в Санкт-Петербурге. И мне приятно, что многие наши лучшие слушатели часто приезжают с территорий — из Петрозаводска, Иркутска, Перми, Воронежа. Но нужно постоянное движение — его зачастую не хватает, у наших ученых нет общения с миром. Нужно подходить к себе самокритично и брать все лучшее извне. Потому что, как ни больно об этом говорить, иногда зарубежные коллеги нас обгоняют.

В изучении нашей же истории?

Истории всего постсоветского пространства — вы даже представить себе не можете, сколько умных, толковых аспирантов в Америке занимаются ее изучением. Одна моя американская помощница, например, активно изучала историю Казахстана — освоила казахский язык, не вылезает из Казахстана, работает там в архивах. Это знание региона, в который мы сейчас в России совершенно не вкладываемся. А это уже вопрос политического влияния — если не будет историков, значит, не будет хороших аналитиков в МИДе, в спецслужбах, — все взаимосвязано! И важно не столько изучение каких-то тем, сколько методов обучения, исследования. Чем мы сейчас и занимаемся в Европейском университете.

Насколько высок среди ученых-гуманитариев отток на Запад?

Мы как раз пытаемся его остановить. К сожалению, немало башковитых ребят уехало. И, извините, захотел бы я — тоже продолжал бы работать в США или в Европе. Но мне интереснее и важнее работать здесь. Не хочу муссировать тему патриотизма — не надо об этом говорить, надо просто делать свое дело.

Пробелы образования

 В начале нашей беседы вы упомянули, что нет адекватной книги о революции для широкого круга читателей. Школьные учебники истории в последние годы часто переписывались — с учебными пособиями тоже все непросто?

Вы знаете, я не стал бы преувеличивать значение учебников. Я учился в школе в довольно жесткий брежневский период. Но даже в то время были люди, преподававшие не так, как все. У нас был прекрасный педагог по научному атеизму. И все, что я знаю о религиях (гораздо лучше многих моих сверстников), я знаю благодаря этому педагогу. Ключевая фигура в учебном процессе все-таки учитель. Плохому учителю и хороший учебник не поможет. А хороший учитель может использовать возможности и плохого учебника — например, поспорить вместе с учениками с тем, что в нем изложено. Поймите меня правильно — конечно, я бы хотел, чтобы в наших школах были хорошие учебники. Но это не панацея, а в изучении истории вообще не может быть одного универсального учебника, необходимо сравнивать разные источники.

Судя по тому, с какими знаниями абитуриенты сегодня приходят в вузы, им не везет не только с учебниками, но и с учителями…

Это сложный вопрос. Я преподаю с 1976 года, и в то время тоже далеко не все абитуриенты были хорошо подготовлены. Но прежде все знали, что 7 ноября произошла Октябрьская революция, 22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война, а 9 Мая — День Победы. И многие экзамены по истории были клятвой верности мудрому партийному руководству и прославлением героического рабочего класса. А когда некоторые мои студенты на экзаменах вдруг узнавали, что я хочу от них еще каких-то знаний, они этого искренне не понимали и иногда даже стучали на меня. (Улыбается.) Раньше был какой-то общий обязательный минимум знаний. Сегодня и его зачастую нет — Первую мировую войну не могут отличить от Второй… А без знания элементарных фактов не обойтись. Но важно не только это — важно, чтобы люди вообще задумывались о своей истории. И иногда мне кажется, что мы (не снимаю с себя ответственности) не способствовали столь вдумчивому отношению. Вот и в СМИ нередко господствует конспирологическая интерпретация истории.

То есть?

История объясняется как заговор. Чрезмерный интерес к действиям различных спецслужб — они представляются вершителями истории. 1917 год объясняется то английскими деньгами, то немецкими. Да, были и те, и другие деньги. Но столь сложный процесс, как революция, одним заговором не объяснить. А примитивное понимание истории иногда влияет, как мне кажется, даже на процесс принятия политических решений. Как, например, появление вышеупомянутой комиссии по фальсификации.

Неизбежность взрыва

На летней школе в Красноярске вы также представили тему «Культ вождя». Какие основные проблемы в ее изучении?

Выражение «культ личности» широко используется в нашем языке с 1956 года. Вместе с тем мы знаем, что был культ личности, но не представляем, как он работал. Грубо говоря, не знаем, как заставляли любить власть. А это очень серьезный вопрос, его сложно изучать. Лишь в нынешнем году выйдет книга Яна Плампера по культу Сталина, о том, как этот культ был сформирован. Есть несколько работ по культу Ленина. А меня больше интересует первый культ вождя — культ Керенского. Потому что, с одной стороны, он был противником большевиков и всю свою последующую жизнь после Октябрьской революции потратил на то, чтобы бороться с советским экспериментом. Но в то же время он в некоторых отношениях создатель советской политической традиции — многие образы, слова, жесты, ритуалы придумал именно он. Например, костюм советского вождя — сталинский френч. В Китае его называли «костюмом Ленина», у нас — «вождевка» или «сталинка». Но первым его начал носить Керенский.

А как вы относитесь к канонизации царской семьи?

Непростой вопрос, поскольку он важен для верующих людей, и необходимо быть особенно тактичным. Многие люди почитают царя и его семью как святых. Я не принадлежу ни к одной конфессии и такого отношения к царской семье не разделяю. Но высказываться на столь тонкую тему не считаю себя вправе. А об отношении к царю и его семье в годы Первой мировой войны написал книгу, надеюсь, она выйдет в конце года.

Историки часто высказывают мысль, что именно слабость царя, его нерешительность и подтолкнула революцию — по крайней мере, он не смог ее остановить. Какова, на ваш взгляд, его роль в перевороте?

По моему мнению, царь был не очень хорошим политиком. Но, с другой стороны, ситуация была столь сложна, что и хороший политик вряд ли смог бы предотвратить тот социальный взрыв — разве что немного бы его смягчил. Страна еще с начала XX века была минирована очень большим количеством проблем, которые и взорвала Первая мировая война. Провести через них страну без гражданской войны — задача для политика экстра-класса. Каковым Николай II точно не был.

А Столыпин?

Это тема для долгой дискуссии. Но если коротко — Столыпин, конечно, был незаурядным публичным политиком и нетипичным бюрократом, он многое мог. Но ряд историков считают — и я с ними согласен, — что политическая смерть Столыпина наступила до его физической смерти. Он находился в политической изоляции, царь сдерживал многие его рациональные реформы. Так что я бы не преувеличивал возможности Столыпина. Тем более что в России одни проблемы нередко разрешаешь за счет других. Я не считаю, что аграрный вопрос — единственная важная причина, подтолкнувшая революцию. Можем мы, например, себе представить, что России удалось бы «переварить» Польшу, которая в то время была частью Российской империи? Сильно сомневаюсь, рано или поздно это обернулось бы взрывом. В Финляндии тоже была очень непростая ситуация. И так далее — проблем накопилось слишком много.

Резюмируя наш разговор, Борис Иванович, революция была неизбежна?

Дискуссии на этот счет идут постоянно, и на международных конференциях обычно есть две фракции. Одни считают, что единственная причина революции — Первая мировая война. Другие, к коим отношу и себя, — что с конца XIX века назревал взрыв. И не думаю, что первая революция реформировала бы страну и уберегла бы ее от последующих взрывов — рвануло бы непременно. Возможно, в более мягкой форме — удалось бы обойтись без гражданской войны и даже монархию сохранить в какой-то форме. Но социальный взрыв, чреватый последствиями для страны, все равно случился бы.

Как был неизбежен и развал Советского Союза?

А вот в этом вопросе я не столь категоричен. Думаю, во многом это произошло из-за проблем руководства. Не хочу персонифицировать — речь о политической элите в целом. Высшее партийное руководство СССР — и, кстати, в силу плохого развития общественных наук, в силу примитивного понимания истории, — просто оказалось не готово к таким переменам.

Досье «ВК»

Борис Иванович Колоницкий. Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН.

Родился в 1955 году. В 1976 году окончил исторический факультет Ленинградского пединститута им. А. И. Герцена. В 1987 году защитил кандидатскую диссертацию «Центры буржуазной печатной пропаганды Петрограда и их крушение. Март-октябрь 1917 г.», в 2002 году защитил докторскую диссертацию. С 1991 года — сотрудник ЛОИИ АН. С 1999 года преподает в Европейском университете в Санкт-Петербурге. Продолжает работать над изучением политической культуры российской революции 1917 года. Преподавал в Иллинойском и Принстонском университетах, Университете Тарту.

Получатель стипендий и грантов РГНФ, института «Открытое общество», Фонда Фольксвагена, Фонда Льва Копелева, Института Кеннана, Фонда поддержки восточно-европейских исследований.