Как-то в одной компании зашла речь о религии. И зашла она, как водится, дико и несуразно. Так, ее ниспровергатели обращали внимание на то, что многие православные попы — толстые, а некоторые католические — педофилы, и поэтому, разумеется, Бога нет.
Казус атеизма
Адепты религии, соответственно, приводили статистику, что педофилов среди католического священства не более, чем среди остальных, а наши батюшки толстые, ибо много служат и мало ходят. Вполне себе безумный разговор по типу: «Советские космонавты в космос летали и никакого Бога там не видели». — «А Достоевский видел». — «А плевал я на Достоевского». — «А плевал я на космонавта». — «А сам ты козел».
По-настоящему под религию копают совсем иначе, можно спросить у того же Ницше. И отбиваются не речами в защиту священников. Чтобы хоть как-то отряхнуться от «космонавтов» и «педофилов», давайте возьмем кусочек из того самого Достоевского, я его цитировал, пусть будет еще раз.
Там у него отец Карамазов допытывается у самого умного из трех братьев Карамазовых, Ивана, а есть ли Бог-то? Разговор по типу: «Ты мне, Ванечка, только не ври сейчас, не время врать, помирать уж скоро, правду скажи, ты в Европах учился, все знаешь». «Нет, батя, нету твоего Бога», — отвечает сын. «Вот бы всех попов перевешать, столько лет людям врали», — восклицает отец. «А вот это вы зря, — парирует сын, — Бога-то нет, да кабы его не придумали, и вся цивилизация не возникла бы». Вот ответ человека грамотного. Напомним, что по сюжету Иван вообще уходит в иезуиты, чтобы, как водится, нести народам слово божье.
Правильно вопрос звучит не «есть ли Бог?», а «веруешь ли ты в Бога?». Это совсем-совсем иначе поставленный вопрос, поставленный грамотно. Верить можно только в то, чего в физическом мире нет, понимали уже ранние отцы церкви. Нельзя верить в стол, в стул, в щит и меч. То, что есть, в вере не нуждается. «Верую, ибо абсурдно». Верить можно лишь в то, что возникает в мире, когда поверил. «Ты мне докажи, а я тогда поверю» — фраза жлобская и не умная.
И вопрос тогда не «есть ли предмет веры в мире?», ну как в нем обретаются стол, стул, Солнечная система, вопрос другой — «уместна ли твоя вера?». Ну и здесь все наглядно: если вера работает, она уместна. Все, что усиливает, — хорошо, все, что ослабляет, — плохо. Если душегуб больше не душегубствует, трус не трусит, общество перестало рассыпаться — во что бы они там ни уверовали, они правы. Хоть в пугало огородное.
Но обычно с пугалом огородным не получается. Получается там, где все-таки Традиция.
Линия идеала
Есть такая поговорка, что нет ничего практичнее хорошей теории. И нет ничего прагматичнее сильного идеала. По последствиям, какие оно имеет. Ну вот, например, есть в культуре образ святого. Хотя эмпирически никаких святых по жизни может и не быть. Согрешает и тот, кто согрешает в мысли своей, так что… Но образ есть, и образ работает. Или вот еще образ — «сверхчеловек». Теперь представим, что некто будет представляться в обществе: «Здравствуйте, я сверхчеловек, очень приятно». И тянет к нам руку. Тут или смешно должно стать, или страшно, разные бывают «сверхчеловеки». То есть, если кому привиделось такое в эмпирии, тем более про себя, — это что-то патологическое. Между тем образ в культуре есть. И образ сильнейший. И он работает. Мысленно строя себя на образ, люди могут быть хотя бы людьми. А не так, чтобы совсем недочеловеками.
Идеал — как линия горизонта. Топаешь всегда к ней, но болен тот, кто линию горизонта щупает руками. Есть такая чудная фраза: идеальное никогда не бывает живым, а живое — идеальным, но идеальное нужно человеческому живому, чтобы быть человеческим. То есть надо поверить в то, чего заведомо нет, чтобы стать хоть кем-то, кто есть. И обретается в мире по-людски, а не по беспределу и прихоти.
Есть такая модальность «идеального». Не за морем, не за небом, а исключительно в нашей голове. И если эта модальность испаряется, общество начинает испаряться за ней. Правило это посвящается светлой памяти всех империй — от Римской до Российской. Какое-то время все катится по инерции, а потом количество переходит в качество, и это финальный бэмс, после коего собирание начинается заново, если начинается вообще.
Предмета метафизики в мире нет, но метафизика в головах — топливо, на котором катится Цивилизация. Напомним тривиальное: Цивилизацию основали не прагматики, нигилисты и материалисты, а весьма метафизические господа. Верующие если не в единого Бога, так в идеи Платона, более реальные, чем собаки, кошки, люди и их цари. Не ломавшие комедию по пиару, а действительно причастные к вере в то, чего нет. И вот эти, по сегодняшним временам, крайне странные люди запустили Цивилизацию и придали ей импульс.
Вот мы говорим «темные века, Средневековье». Между тем с каждым веком разума прибавлялось, тренд был такой. Можем ли мы сказать, что человечество ныне разумнее, чем в 1990 году? Ну или в 1950-м?
Нигилизм и материализм исходят из очень странной посылки: человек по природе хороший, взятый сам по себе. Как он есть. Вне культуры и разных ее странных мифов. Рациональный человек-де в мифах не нуждается. Религия — миф. Позитивисты идут дальше и говорят, что философия — тоже миф. А освобожденный от мифов человек будет прекрасен.
Однако все базовые изобретения цивилизации приходятся если не на времена уж вовсе мифологические, то явно метафизические. А освобожденный человек пока что сидит на сумме технологий, созданных без него и до него, хрумкает кириешками, лыбится, считает себя концом эволюции.
Дурак, знающий, что он дурак, уже где-то умный. Слабый, знающий себя как слабого, уже в чем-то сильный. Выкинув из культуры сначала «богов», потом «героев» и «гениев», грохнув все то, «чего нет», отменив горизонт «идеального», высшим приматам, они же голые обезьяны, подарили мир, где они — самые лучшие. Приматы срыгнули и нашли, что мир весьма позитивен.
Александр Силаев, «Вечерний Красноярск»
