С литератором и публицистом Кириллом Кобриным мы познакомились на III Красноярской ярмарке книжной культуры. По приглашению Фонда Михаила Прохорова он выступил на ней сразу в двух ипостасях - на презентации своей новой книги «Беспомощный» и как член жюри литературной премии фонда НОС («Новая словесность»). Но так уж получилось, что разговаривали мы с ним не только о литературе, но и о его видении Европы, о судьбах рок-н-ролла, о современном отечественном кино... А началась беседа несколько неожиданно.
Журналист не по призванию
Сфера ваших занятий, Кирилл, достаточно широка - филология, история, журналистика. Что ближе к сердцу?
Только не журналистика. Хотя сейчас, к сожалению, приходится больше заниматься именно ею.
К сожалению?!
Между нами говоря, не люблю ни журналистику, ни журналистов. (Смеется.) Не кого-то персонально, а как профессию. Но так уж получилось, что чем-то другим мне теперь прокормиться очень сложно. Я историк по образованию. А книги пишу, наверное, потому, что кроме меня это никто не сделает.
Но литературным трудом на жизнь не зарабатываете?
Никогда не зарабатывал. Для этого нужно писать такое, что будет продаваться большими тиражами, - а смысл тогда вообще писать? Тиражи моих книг - полторы-три тысячи экземпляров. Что при этом несколько утешает - первый тираж «Улисса» Джойса вышел тиражом меньше тысячи. И вообще мои любимые писатели XX века изначально никогда не издавались большими тиражами. А когда их вдруг начинали активно публиковать, это происходило случайно. Как известно, в 30-е годы Борхес издал в Буэнос-Айресе «Всемирную историю бесчестия» тиражом в 100 экземпляров. А продано из них было всего восемь. И он ходил по редакциям и потихоньку рассовывал по карманам пальто сотрудников эти книжки. (Смеется.) А многие мои любимые писатели вообще никогда не видели свои книги напечатанными - например, Леон Богданов или Евгений Харитонов. Франца Кафку до его смерти тоже мало кто принимал за писателя. В общем, как я для себя понял, самое главное в литературе - надо писать книги, которые ты сам станешь читать. А насколько широкий отклик это вызовет у других, уже не важно.
Поэтому пока приходится больше внимания посвящать журналистике?
Приходится, увы. Я много лет сотрудничаю с радио «Свобода», сейчас исполняю там обязанности главного редактора. В связи с чем девять лет назад перебрался в Прагу, хотя родился и большую часть жизни прожил в Нижнем Новгороде.
И одновременно вы редактор журнала «Неприкосновенный запас» в издательстве «НЛО»?
«НЗ» - академический журнал, он посвящен социологии, политологии. Если это и журналистика, то скорее такая, какой она была в XIX веке.
То есть какая-то отдушина в нелюбимом для вас деле все же есть?
Вы знаете, я принципиально так выстраивал свою жизнь, чтобы в ней было несколько составляющих. (Улыбается.) Пока это с трудом, но получается совмещать. Но как надолго - сказать не берусь.
Этап становления
Ваша последняя книга, «Беспомощный», которую вы презентовали на ярмарке, во многом автобиографична. А какая литература сформировала вас как писателя?
На эту ярмарку также приехал мой друг, писатель Андрей Левкин, легендарная фигура. В конце 80-х (а именно на это десятилетие пришлось мое личностное становление) он издавал в Риге журнал «Родник». И, пользуясь тем, что наступила перестройка, Андрей напечатал в нем всех сам- и тамиздатских авторов, которых я очень люблю. Именно его журнал и сказался на моем окончательном литературном формировании. Жаль, что «Родник» недооценен - десятки и сотни писателей, художников и музыкантов выросли на этом журнале. А еще в 80-е годы у нас начали издавать Борхеса и Кортасара. И в тот же период произошло одно из важнейших событий в моей жизни - не литературное.
А какое?
У нас в городе существовала пластиночная биржа, так называемый «толчок», где можно было приобрести записи многих рок-музыкантов. Я начал туда ходить еще подростком. И в те же годы мы с моим другом Вадиком Демидовым основали рок-группу «Хроноп» - поначалу подпольную и в свое время довольно известную. Кстати, его книга «Сержант Пеппер, живы твои сыновья!» вошла в лонг-лист премии НОС, и там есть упоминание и обо мне. В связи с чем я как член жюри премии отказался от ее обсуждения.
И поэтому книга лишилась шанса попасть в шорт-лист?
Так уж совпало, иначе поступить было бы, считаю, неэтично. Но книжка очень любопытная, и, думаю, стоило бы издать ее нормальным тиражом. Пока что она существует всего в семи экземплярах. Один из наших общих друзей сделал Вадику такой подарок - напечатал его книгу в количестве семи штук, для всей нашей компании. А я тогда пошутил: «Теперь, Вадик, ты можешь подавать ее на литературные премии». И вот что из этого вышло. (Смеется.)
А с «Хронопом», я так понимаю, вы завязали?
Почти сразу же, года через два, - просто занялся другими делами. А группа существовала, ездила на фестивали, записывала альбомы - в начале 90-х на фирме «Мелодия» у нее даже вышла пластинка. Потом музыканты на некоторое время расстались, а несколько лет назад вновь собрались. И я очень рад, что содействовал возрождению «Хронопа».
То есть вы крестный отец этой группы?
Что-то вроде того. (Улыбается.) В 2004 году у меня в НЛО вышла книга «Где-то в Европе». Ее название - строчка из песни Вадика. И я решил, что стоит представить книгу на родине. И тут Вадик как раз приехал ко мне в Прагу, и мы с ним часами слушали оцифрованные архивы группы, записанные когда-то в домашних условиях, на магнитофоне «Маяк». Тут-то он и предложил вновь собрать «Хроноп» и выступить с ним на презентации книги. Собрались, выступили. И вот уже пять лет как группа продолжает работать, на студии «Союз» у нее выходит альбом за альбомом.
Музыкальные герои
В аннотации к «Беспомощному» у вас заявляется, что рок-н-ролл мертв. Утверждение распространенное, но что в него вкладываете лично вы?
Если считать, что рок-н-ролл - это образ жизни, некоторый способ социального поведения, субкультура, - он живее всех живых. А как музыка - да, в том виде, в котором он сформировался в 60-е и процветал, по моим представлениям, года до 1979-го, он давно мертв. Понятно, что никогда не будет новых Led Zeppelin.
Ощущаете ностальгию по тому периоду?
Ни в коей мере. Музыка длинноволосых, то есть хиппи, меня вообще раздражает, как и вся их риторика и фразеология. Хотя из старых групп что-то переслушиваю - например, The Kinks. Но мои музыкальные герои совершенно другие.
Какие?
Во-первых, Дэвид Боуи - вообще самый умный человек в истории музыкальной поп-культуры. Хотя к рок-музыке он имеет очень опосредованное отношение. Боуи - артист, который использовал для своих целей самые разные музыкальные жанры. Как и Энди Уорхолл - жанры изобразительного искусства. Но Боуи в этом смысле, на мой взгляд, более велик, чем Уорхолл.
Потом, я очень люблю старый британский панк. И лучшей, по моим представлениям, рок-группой - в чистом виде, без всяких примесей - была The Clash. А лучшей рок-песней, наверное, их London Calling.
Новые музыкальные течения воспринимаете?
У меня очень ограниченный вкус и довольно примитивный. (Улыбается.) Когда-то на меня произвел большое впечатление брит-поп, и я до сих пор очень его люблю, особенно Дэймона Олборна.
«Русский рок - это не рок-музыка»
Что-то вы ничего не называете из отечественной рок-музыки...
Вы знаете, у нас на «толчке» было две партии - те, кто слушали западную рок-музыку, и те, кто подпольно слушали отечественную. Так вот, вторых презирали - ну какой это рок-н-ролл? (Смеется.) Хотя в начальную бытность «Хронопа» мы очень дружили с группами середины 80-х, поскольку сами участвовали в этом процессе. Постоянно ездили в Питер, ходили в гости к Гребенщикову, Майк Науменко приезжал к нам в Горький. Он, кстати, был единственным настоящим рокером в Советском Союзе, рок-н-ролльщиком в старом смысле слова, это был выдающийся человек. И к «Аквариуму» я до сих пор очень хорошо отношусь. Но в музыкальном отношении лучшей русской группой, на мой взгляд, был «Аукцион». А его альбомы «Птица» и «Жилец вершин» на стихи Велимира Хлебникова - для меня это однозначно лучшее, что было записано на русском языке в 90-е годы. Из групп, появившихся позже, к сожалению, ничего нового и интересного выделить не могу. Да и вообще, русский рок - это не рок-музыка.
Парадоксальное, однако, заявление для человека, некогда основавшего рок-группу!
Именно поэтому и считаю так. (Улыбается.) Это прежде всего литературное явление. Как пишут песни в России? Либо сначала сочиняют слова, либо все одновременно - и мелодию, и слова. На Западе ни один рок-музыкант так не делает. Они придумывают ход или последовательность аккордов, а позже подбирают под это какие-то слова, которые чаще всего особого значения для песни не имеют.
И потом, в русском роке нет никакого драйва. Именно потому, что это не рок-музыка как таковая. Ну нет ее в России! Как нет в Италии или во Франции, хотя там немало других замечательных команд. Но к року они не имеют отношения. В Англии рок есть, есть в Германии. А у нас нет. И надо просто свыкнуться с мыслью, что некоторые жанры не приживаются на той или иной почве. Хотя, опять же, это всего лишь мое частное мнение. Но в России, повторюсь, в каких-то наиболее интересных музыкальных явлениях основа прежде всего литературная. Поскольку таковы реалии нашей страны.
Литературоцентричность?
Да, хотя в этом состоянии нам осталось находиться последние годы.
Почему?
А вы зайдите в любом городе в книжный магазин - сразу станет понятно почему. Хотя у нас есть немало хороших издательств, но до многих регионов их книги почти не доходят. А та же классика хоть и переиздается, но в каком виде? Расписные, яркие издания, золотом тисненные, - ни один человек, обладающий вкусом, такую книжку в руки не возьмет. И кстати, знаете, чем мне ужасно понравился Красноярск? Здесь есть потрясающий букинистический магазин.
Вас это удивило?
Еще как удивило - в русской провинции букинистических магазинов не осталось! Хотелось бы ошибаться, но, боюсь, за пределами Москвы и Питера ваш «Букинист» - последний в России. Причем там великолепный выбор книг, все дешево - вам нужно холить и лелеять этот магазин как уникальное явление.
Европа, которой уже нет
Вы упомянули свою книгу «Где-то в Европе». В аннотации к ней сказано, что это книга о Европе, которой уже нет. В каком смысле?
Во-первых, это Европа, которую я выдумал, находясь в Горьком - читая книжки, слушая музыку и особенно смотря фильмы. И конечно, той Европы уже нет. Нет Европы Феллини, Европы некоторых ранних фильмов Вима Вендерса, нет Европы Фасбиндера. О чем я очень сожалению. Но она была.
А во-вторых?
Когда я приехал в Прагу, обнаружил в ней очень много хвостов прошлого. И они вдруг стали исчезать на моих глазах. Чем больше я ездил по континенту, тем сильнее ощущал, как уходит старая Европа. Поэтому мне показалось важным зафиксировать этот процесс.
В связи с вашими словами вспомнилась книга Анатолия Гладилина «Жулики, добро пожаловать в Париж!». Он тоже писал о Европе, которой больше нет.
Гладилин значительно старше меня, и у него на это более резкая реакция, причем выраженная в основном в публицистике, а не в художественной прозе, как у меня. И еще в отличие от него я обожаю многое из того, что происходит сейчас в Европе.
Например?
Я обожаю многоэтнические города. Именно потому очень люблю Лондон - там много индусов, пакистанцев, других эмигрантов. Если бы не они, в городе вообще бы все встало! Кто работал бы в магазинах, особенно в ночных? Кто водил бы автобусы? В конце концов, у кого еще можно вкусно поесть? От английской пищи легко загнуться! (Смеется.) Но благодаря присутствию в Лондоне кухни других народов он для меня самый вкусный город на свете после Сан-Франциско.
Иными словами, в своем описании происходящих в Европе процессов вы не оцениваете, хорошо это или плохо?
Совершенно верно, не оцениваю.
Шанс создать великий роман
А в жанровом отношении какая форма вам больше близка как писателю? Судя по вашим книгам, к крупной форме вы не тяготеете.
Я принципиально не пишу романы. Мне кажется, художественная актуальность в романе как в форме ушла. Хотя с коммерческой точки зрения это сейчас самый успешный жанр. Но мне он неинтересен.
Однако в какой-то момент я задумался: ведь есть такое понятие - великий европейский роман. Например, «Волшебная гора» Томаса Манна, «В поисках утерянного времени» Марселя Пруста или «Улисс» Джеймса Джойса. И, заметьте, у всех у них есть какая-то одна тема. У Пруста - память и разложение жизни без воспроизводства в памяти. У Джойса - попытка выстроить миф повседневной жизни европейского горожанина. Предположим, что и сейчас можно написать великий роман. Но что могло бы стать его темой?
И к каким выводам вы пришли?
Я понял, что это тема убожества - причем не в христианском смысле, а в бытовом, разговорном. Скажем, если оказаться в спальном районе или на окраине любого европейского города, включая российские, - везде можно увидеть примерно одно и то же, по большому счету. Жизнь устоявшаяся, и, может, даже не нищенская, но... Все такое потрепанное, жалкое. Понятно, что там уже ничего не произойдет, и планка ожиданий у людей очень низкая. Я даже представляю, что нужно, чтобы написать роман обо всем этом.
Много свободного времени и денег, чтобы не заботиться во время работы над ним о пропитании?
Не так уж много, чтобы хватило года на три. Снять на этот период квартиру, если в Праге - то на улице Пльзеньской, очень точно могу локализовать. Это такая длинная улица с доходными домами довоенной постройки, она идет примерно от центра города и чуть ли не до его окраин. Никуда не уезжать оттуда, жить там и писать. Возможно, это единственный шанс еще написать великий европейский роман. Потому что он будет понятен везде - эта тема сейчас важна.
За чем же дело стало?
Говорю же, я не пишу романы, придумал этот ход не для себя. Но некоторые европейские писатели, по моим ощущениям, подтягиваются к пониманию темы убожества, правда, с других сторон. Например, немецкий писатель Кристиан Крахт. Его любимый прием - описывая что-то, называть бренды: марки сигарет, напитков - всего, чего угодно. Мы замечаем их лишь тогда, когда покупаем, а он акцентирует на этом внимание. И возникает ощущение, что куда ни зайди, в любом городе на планете, - везде непременно встретишь какие-то одни и те же напитки, услышишь одну и ту же музыку. И это тоже, по сути, убожество. Так, герой его первого романа Faserland изучает, как далеко проникла песня Brother Louie поп-группы Modern Talking. И обнаруживает ее звучание даже в какой-то маленькой индийской деревушке.
Кризис кино как кризис сознания
Одно из ваших исследований посвящено не литературе и музыке, а кино - старому советскому сериалу о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне. А как относитесь к современному отечественному кинематографу?
Признаться, у меня вообще очень сложные отношения с постсоветским кино. Я могу по нескольким кадрам определить, когда был снят фильм - до 1985 года или после. Потому что тогда, еще до перестройки, рухнул, мгновенно исчез большой советский стиль, который поддерживал советскую поп-культуру, питал ее. Культура не может существовать без большого стиля. И, видимо, те старые фильмы не потеряли своего значения и по сей день, раз их смотрят. А уже с 1986 года, ко всему прочему, в нашем кино чудовищно упало качество работы операторов и художников.
Кстати, все это заметно и на примере упомянутого вами сериала. Его предпоследняя серия, «Собака Баскервилей», несмотря на какие-то претензии к ней, снята очень хорошо. А через полтора года, в 1986 году, в последнем фильме «XX век начинается», все рухнуло. Появились другие интонации, чуждые этому фильму актеры, которые не знают, как себя вести в кадре.
Чем это вызвано?
Не знаю, наверное, что-то произошло в сознании людей. Что продолжается до сих пор, и я не могу видеть производные этого сознания. Только Герман-старший и Сокуров остаются в абсолютной отдельности, в полной погруженности в себя. Притом что мне не нравится большая часть из того, что снял Сокуров, я не могу не признать, что он очень большой художник. Равно как и Герман. Но исключения лишь подтверждают правило. Ведь как узнается современный русский фильм? Помимо обязательного присутствия в любом из них кислотных цветов в кадре, присмотритесь, как актеры строят сцену и как играют. В хорошем старом кино и театре создавали ансамбль. Актеры играли, имея в виду, что рядом с ними их партнеры - в кадре, на сцене. А ныне такое ощущение, что каждый считает, будто у него бенефис. Это заметно и производит жуткое впечатление. Что поделать, если способность выстраивать социальные связи утрачена обществом за 70 лет их последовательного уничтожения...
Досье «ВК»
Кирилл Рафаилович Кобрин
Прозаик, критик, эссеист, историк, журналист.
Родился в Горьком в 1964 г. Окончил исторический факультет Горьковского университета. Кандидат исторических наук. С 1994 г. сотрудничает с радио «Свобода», с 2000 г. живет и работает в Праге, в штаб-квартире радиостанции.
Автор девяти книг и многочисленных публикаций в бумажной и электронной периодике. Выступал с критическими обзорами в журналах «Октябрь» и «Новый мир», редактировал (совместно с Алексеем Пуриным) литературный альманах Urbi. В 2000-2006 гг. - член редколлегии журнала «Новое литературное обозрение». Редактор журнала «Неприкосновенный запас», колумнист портала Полит.Ру.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск»
