Казус секса

Сексуальное столь значимо еще и потому, что об этом нельзя поговорить толком. Ну для большинства народа точно нельзя, и что же? Остается думать. Ну и надумывают.

Немного честности

Мир, где все можно было бы обсудить прямым текстом, имел бы структуры и контексты, в которых наматывается, накручивается — актуальность сексуального.

«Можно ли тебе впендюрить, сестра?» Можно ведь вообразить цивилизацию, где это нормальный вопрос, без необходимости помещать его в какой-то контекст. Мы ведь не помещаем в особый контекст предложение выпить пива, перекинуться в дурачка.

Вот пишет философ Мишель Фуко: мы стали выспрашивать у секса тайну какой-то последней истины, как будто она там есть. Как будто там зарыто такое, посредством чего объясняют все остальное. «Ну вот теперь-то с ним все понятно», «так вот что с ней было на самом деле» и так далее. Но последней истины там нет, как нет ее и где-нибудь еще. А что есть? Есть удовольствие, вполне в одном ряду — с употреблением наркотика, вкусной пищи, хорошего массажа. Миллионы людей между рыбалкой и сексом выберут секс, но другие миллионы людей, есть подозрение, выберут рыбалку. Помимо удовольствия — узнаешь человека. Способ общения. Но по людям надо судить по тому, где они есть, а не по тому, где их нет. Большая часть населения — подозреваю — не так уж и сильно любит секс. Ну и смысл судить о людях по тому, где их нет? Возможно, партия в шашки сказала бы о таком человеке больше...

Именно дефицитность сексуального продуцирует его актуальность. Вот представим иную культуру. Где все обсуждается сразу и прямым текстом. Где можно объяснить примерно так. «Хочу тебя на восемь баллов» (завести детей, жить долго и счастливо, помереть в один день) — «А я тебя на три балла». Компромиссом минутной «торговли» является либо трехбалльная ситуация (люди дружат в кофейне по выходным), либо нулевая. И все. Никакой «истории», представляющей собой смесь торговли с пошаговой стратегией и буйной внутренней жизнью. Предмет психоанализа испаряется, не так ли?

В школах начинают преподавать предмет «трах» (практический семинар) и «диспозитив сексуальности в сознании и культуре» (курс лекций). Класса с девятого. Где-то в Испании, кажется, в школе ввели предмет, где учат школьников онанировать. Наши граждане на то ухмыльнутся кривой ухмылкой. Но это будет ухмылка идиота. Ведь явно же онанизм важнее для школьника, нежели, скажем, тригонометрия.

Но в чем фишка? Выйдя на свет, все это не то что растает, но потеряет в статусе все объясняющей истины. Там вся сакрализация, вся Великая Значимость — все это работает из Зоны Умолчания прежде всего. «Вы не хотите об этом поговорить?» Это ведь предложение перестать циклиться. Изъять в конечном счете какие-то душевные инвестиции.

И люди начнут думать о чем-то другом. Найдут о чем.

Дозы и передозы

О том, что жить становится в некоем роде проще и веселее, была такая иллюстрация у писателя Виктора Ерофеева. «Раньше последовательность была — ресторан, дискотека, секс. А будет обратная». Ну и в культурном авангарде, в мировых городах, если по Ерофееву, она уже такова. До более отсталых страт и местностей тоже дойдет, хотя с опозданием. Дедушка Фрейд в таком мире отдыхает, замечает Ерофеев. Его методом почти нечего будет анализировать...

Моралисты могут задаться вопросом, не окажется ли столь честный порядок царствием разврата, ну когда все — только тем и заняты? Думать-циклиться-переживать стали меньше, ладно. Так и делать больше не станут. По той же логике, по которой 90% населения не будет набухиваться вечером, а 99% не станет набухиваться с утра, хотя алкоголь — в ста шагах от каждого дома, на любой вкус и в любом количестве.

Если безусловно следовать Эросу, довольно быстро заходишь в зону Танатоса, либертин маркиз де Сад это хорошо понимал. Понимал и христианин Честертон, у него, кажется, было про то, что чувственность, стоит ей уступить, быстро заполняет собой все, и не сказать чтобы это было торжество жизни.

Так, почти невозможно для человека долговременное честное пьянство (образ жизни вокруг некоего развлечения), оно перерастает в алкоголизм (образ жизни вокруг некоей болезни). Когда не перерастает? Два варианта: или человек психофизически богатырь, или же его пьянство было осторожным, эпизодическим и далеко не самым главным по жизни, как представлялось.

Грубо говоря, человек, помешанный на сексе столь же искренне, как пьяница на этиловом спирте — как бы это сказать? — пьяница сопьется, а наш персонаж? Мы сейчас исключаем из рассмотрения «любовь», то есть весь смысл, получаемый от индивидуализации и контекста.

Секс ограничен технически и сюжетно, нет, вариантов много, но это очень даже исчислимое множество. Обратимся к классике порнографии — «120 дней Содома» маркиза де Сада. Произведение структурировано сильнее, чем школьный учебник. Это вообще какая-то математика, черт возьми! Причем скорее геометрия, чем алгебра. Именно конечность конфигураций, такое ощущение, двигает маркиза вперед на его пути. Двигает в той же логике, что «с трех банок пива уже не вставляет». Типовое совокупление дяденьки с тетенькой уже не то. Количественное наращение невозможно физически и бессмысленно, остается качественный прогресс: гомосекс, педофилия, групповуха, садо-мазо, если обычный секс, то с очень-очень красивыми. См. таких современных авторов, как Брет Истон Эллис, там все честно и отчасти выверено собой. То есть это почти неизбежность. Хождение именно этим путем, если это главный путь, ведет к желанию сношать свой пол, детей, родственников, возможно, мучить и убивать. Это более чем последовательно.

Впрочем, борцы за нравственность могут быть спокойны: реально ходящих этим путем как своим главным до чрезвычайности мало. Куда меньше, чем декларирующих. Просто секс является сейчас как бы официальной религией, и под нее записываются все, включая атеистов и иноверцев. Большинству не особо надо, просто стесняется... К сексу оно относится как к алкоголю: ну можно пару бокалов, при наличии повода... А так не особо-то и хотели.