Булат Столяров в свои тридцать два неполных года успел столько, что другим хватило бы на всю карьеру. После журфака МГУ начинал в «Огоньке» в отделе науки и техники, быстро переквалифицировался в политического обозревателя и в этом качестве работал в «Новых Известиях», «Новой газете» и «Ведомостях». В конце 90-х прославился циклом интервью «Профессия: олигарх» с руководителями крупнейших компаний страны. В 2003-м перешел на государственную службу и стал представителем губернатора Красноярского края Александра Хлопонина по связям с общественностью в Москве. Через два года основал Институт региональной политики (ИРП) и в короткий срок создал организации имя и политический вес. ИРП разработал десятки стратегий и программ регионального развития и структурировал инвестпроекты на сумму более 60 млрд долларов.
Пройти милю
Спрошу банально: как все начиналось?
Когда я работал у Александра Геннадиевича — это был второй год его губернаторства, — предложил ему организовать инвестиционную конференцию. Тогда это была инвестиционная конференция, цель — определение возможностей инвестиционного развития Красноярского края. Тогда и была сформулирована программа развития края. Но программные контуры нужно было обсудить с ключевыми участниками — представителями бизнеса, федералами. В итоге все выросло до нынешних масштабов — федеральных, превратилось в форум.
Возможно, этот вопрос правильнее задать в конце беседы, но мне кажется, он уместен именно сейчас. Что привело журналиста в консалтинговый бизнес, притом довольно специфический?
Видимо, нами движут в основном темперамент, человеческая природа. Все это перемещало меня от описательных к участию в реальных управленческих и инвестиционных процессах. Мне хотелось и хочется двигаться в этом направлении, и я двигаюсь. Сначала я сделал несколько решительных шагов в журналистике в сторону серьезной экономики, инвестиций. Главной медийной площадкой для себя считаю работу в газете «Ведомости». Это единственная в России газета, созданная деловыми гигантами Великобритании и США: Financial Times и The Wall Street Journal. Она и сегодня абсолютно недосягаема для остальных в плане культуры работы с деловой информацией. А из «Ведомостей» все, кто хорошо уходит, уходят с повышением позиций. Накапливается значительный уровень компетенций — достаточный для того, чтобы участвовать в принятии решений. Так я попал к Хлопонину.
В чем состоял смысл этой работы?
В формулировке стратегии и тактики и позиционировании губернатора на федеральном уровне. Мы решили, что будем профилировать интеллектуальное лидерство в региональном развитии, инвестиционном планировании, реализации проектов государственно-частного партнерства. Чтобы обеспечить интеллектуальное лидерство, нужно было собирать вокруг себя интеллектуальные силы. Некоторое время мы выступали заказчиками определенных проектов — и очень скоро поняли: в статусе заказчика нельзя сделать слишком много. Интеллектуальной инфраструктуры — исследовательских центров, консалтинговых компаний, которые качественно занимались бы проблемами регионального развития, инвестиционного планирования и стягивали бы пласт анализа и стратегических решений с пластом инвестиционного планирования и реализации, — не существует. Отрасль представляла собой круг стратегов и, если говорить невежливо, фантазеров в части регионального развития, дальше был огромный разрыв, за ним — инвестиционные банки, которым нужно структурировать сделки. Эту милю по стягиванию интересов стратегов и инвесторов проходить было некому. Некому было складывать дизайн государственно-частного партнерства, делать сводные финансово-экономические модели, матрицы рисков. Хлопонин помог созданию Института региональной политики, выступив главным заказчиком. Это были проекты, связанные с освоением Нижнего Приангарья, программа развития Красноярского края в целом.
Сегодня ИРП уже не просто консалтинговая компания?
Когда ты структурируешь сделки, занимаешься инвестиционным планированием, тебя все время и внутренне, и внешне, со стороны клиентов и партнеров, тянет к реальному управлению проектами. Поэтому мы планируем движение в сторону универсальной инвестиционной компании. При этом сегодня в линейке наших продуктов все-таки доминируют консалтинговые продукты. Инвестиционный, стратегический и коммуникационный консалтинг. Программирование Красноярского экономического форума — пример коммуникационного консалтинга.
Стратегия и инвестиции
Коммуникационный консалтинг не единственный и наверняка не доминирующий продукт.
Он занимает в нашем портфеле процентов двадцать, остальное — стратегический и инвестиционный консалтинг. Среди последних наших стратегий — известный проект «Наследие Олимпийских игр» и «Сочи — гостеприимный город». Последний — в рамках подготовки к Олимпийским играм 2014 г. Если руководствоваться требованиями МОК и обязательствами, которые на себя взяла наша страна, Сочи находится в очень тяжелой ситуации. Летний курорт, в котором надо провести зимние Игры... Более 80 очень проблемных показателей. Там надо совершить скачок не на проценты, не в разы, а на порядки. Надо было создать инвестиционные проекты, позволяющие сделать это. На входе в программу мы имеем одну большую проблему — город не соответствует ничему, на выходе — 280 проектов и мероприятий, нацеленных на преобразование Сочи. Это создание безбарьерной среды для инвалидов, создание общепитовской инфраструктуры, позволяющей кормить людей зимой, прогресс в области кухни, сервисов, гостиниц, городской навигации, состояния систем связи и т. д.
Стратегия не может быть «ни о чем» — она должна на уровне анализа вычленять вызовы и проблемы, иначе она не нужна. Если ты что-то упустил и твои разработки не позволяют перевести их в стадию полезной реализации — значит, твоя стратегия ничего не стоит.
Мне кажется, еще сложнее консалтинг инвестиционный.
Это связано со стратегией. Инвестиционный консалтинг направлен на привлечение инвестиций в ключевые проекты, выпадающие как главные якоря из стратегии. Пример — ситуация четырехлетней давности с Нижним Приангарьем. Что стратегического можно сделать, когда недостроена станция, акционеры конфликтуют и прочие напасти? Первый шаг — кластерный подход. Капитал распределяется между конфликтующими сторонами на паритетных основаниях, чтобы они делали совместный бизнес, а не воевали за плотину. На выходе — один из самых сложных инвестиционных проектов, который надо сводить в единую финансовую модель, делать бизнес-планы всех входящих в него предприятий, технико-экономическое обоснование по всем инфраструктурным схемам, финансовый план, юридическую схему, матрицу рисков и т. д.
Как сказал журналистам и. о. министра экономики и регионального развития края Сергей Верещагин, если бы не эта стратегия и некоторые действия Хлопонина, ситуация в Приангарье могла быть хуже.
Конфликт между инвесторами прекратился. Но кризис поставил Внешэкономбанк, РусГидро и РУСАЛ в совершенно разные условия. Это очень сложный комплексный проект, где государство реализует свой инвестиционный план по инфраструктуре, а бизнес синхронно должен реализовывать свой план. Когда стало понятно, что РУСАЛ не только не может осуществлять свой план по алюминиевому заводу, но и не в состоянии финансировать свои мандаты по станции, мы стали думать — что с этим делать? Сергей Викторович — основной модератор этого процесса от края. Найдено компромиссное решение — я считаю, достаточно талантливое: обязательства по заводу отложены на два года. Важно не приостановить все остальное.
Взять барьер
Вернемся к форуму. Сегодня он проходит под лозунгом модернизации. Какой смысл вы вкладываете в это слово?
Мы провели большое исследование, опросили 33 экспертов из бизнеса, из числа экономистов, политологов, чиновников, журналистов. Главные вопросы — каковы ценности, цели, барьеры и возможные проекты и мероприятия? То есть — кто как понимает модернизацию? Результат таков. Первое: центром модернизации, его заказчиком и деятелем является человек. Второе: для России техническая модернизация невозможна без модернизации общественной, социальной и политической. Она должна затронуть глубинные системные институты. Треугольник «власть — бизнес — общество» сейчас перекошен в сторону власти, в сторону бюрократии. При этом условии мы не можем сделать модернизацию. Она возможна в современном мире только через раскрепощение человеческой энергетики. Сегодня эта энергетика загнана в подсознание. Это не ресурс. И третье: основной барьер на пути модернизации, безусловно, бюрократия. Она очень сплоченна, получает максимальную и неадекватную ренту за свои услуги.
Насколько этот барьер преодолим?
Видимо, появился шанс, определенное окно возможностей, связанных с медведевской формулировкой стратегии модернизации. Рождаются реальные проекты, которые хочется поддержать. Получится — хорошо, не получится — что делать...
Снижение или фактическое отсутствие политической конкуренции может затормозить процесс?
Мое личное мнение: отсутствие политической конкуренции — это институциональная среда для доминирования неэффективной бюрократии. Во всем. Бюрократ может отвечать только перед политиком, а политик — перед обществом только в конкуренции с другим политиком. Если хотя бы одного элемента нет, бюрократ чувствует себя в полной безопасности.
Мы видим сегодня, что отсутствие политической конкуренции усиливает бюрократический барьер. Во всех международных рейтингах Россия деградировала в последние годы, когда усиливалось политическое регулирование и выстраивалась однопартийная система. С точки зрения условий для ведения бизнеса мы занимаем места ниже сотого.
Это же касается всех уровней — от крупного бизнеса до малого. Идут какие-то разнонаправленные процессы: звучат громкие заявления о поддержке — и вводятся новые нормы, уничтожающие бизнес.
Что мы имеем в среде, где отсутствуют политическая конкуренция и политическая система в целом? Безответственность разного рода публичных заявлений перед любыми аудиториями. Если мы в бизнесе что-то планируем, мы делаем яркую, убедительную презентацию для лиц, принимающих решение, и если решение положительно — у нас нет другого выхода, кроме реализации плана. Презентация здесь — первый маленький шажок. Для нашей власти презентация — конечный продукт, после которого ничего не нужно делать. Никто даже не предполагает, что после этого нужно засучить рукава и начать вкалывать.
Сказанное не превращает представительную площадку форума в тусовку?
У нас есть предлагаемые обстоятельства, и глупо испытывать иллюзию по поводу того, какие они. Я же не делаю форумов «Единой России». Я правда считаю, что тот градус диалога власти, бизнеса и общества, который мы здесь стараемся держать, позволяет принимать конкретные решения. Хотят — пользуются, не хотят — не пользуются. Я свою работу хорошо сделал.
Важен первый шаг
Вы сказали о «человеческой» стороне модернизации, самой важной. Но есть еще техническая сторона. Что именно нужно модернизировать?
Очень комфортная для власти тема: давайте пообсуждаем хай-тек... Помощник президента Аркадий Дворкович в своей статье в «Ведомостях» обозначил два основных направления современной российской экономики: эффективный импорт современных технологий и их внутреннее производство. Нельзя добиться успехов в экономике с помощью лопаты. Догоняющая модернизация, то есть заимствование того, что прогрессивные люди давно сделали, — достаточный ресурс для повышения производительности труда в разных отраслях в пять — десять раз. Необходимо только создать условия для эффективного импорта. Вторая тема — собственное производство технологий, инноваций, капитализированных знаний и т. д. Вот с этим большая проблема. Деньги в этом направлении вообще не работают. Денежный мешок под названием «Российская венчурная компания» (РВК) не может финансировать никакие проекты. Просто нет проектов. Отбирать нечего. То, что им приносят, ничего не стоит — ни денег, ни внимания. Но даже если есть идея, теоретически превращаемая в бизнес, — нет венчурных капиталистов, нет очень многого, чтобы у нас появлялись свои «Майкрософты».
Та же проблема у Роснано. У них план — отбирать три проекта в месяц, для этого надо ежемесячно оценивать 15 проектов, а «просеять» 60. Но такого количества нано-проектов в России не существует в природе. Не только ежемесячно — вообще! И здесь мы снова упираемся в того самого человека, в инноватора, которого мы должны вырастить в наших университетах. Но результаты создания сетки федеральных вузов плачевны.
Предположим, человек-инноватор суперталантлив, ему удалось без существенных увечий выпутаться из сетки университетов — что может предложить ему государство? Как заставить его остаться в стране, а не умотать за границу?
Вот, хороший вопрос. Что здесь такого интересного для его жизни — стать бюрократом, «комсомольцем» в «Единой России» или все-таки открыть свой бизнес? Мы должны создать для русского мира конкурентную среду, чтобы хотя бы часть инноваторов, бизнесменов, добившихся успеха на Западе, захотела вернуться, а новые — захотели остаться. Получается, что в каждой точке мы упираемся в наличие или отсутствие свобод.
Все-таки к технике. Один из устойчивых российских мифов сегодня: крупные промышленные компании — пионеры в использовании современных технологий. При этом, по свидетельству главы Роснефти Сергея Богданчикова, себестоимость нефти Ванкора при всех современных технологиях и суперсовременной импортной технике — 80 долларов за баррель, в других регионах добыча стоит 30 долларов. Компания работает в крае на грани рентабельности — какой смысл в этом проекте?
На рубеже конца 90-х — начала 2000-х годов весь нефтегазовый мир въехал в ситуацию выбора: добывать нефть в регионах, где комфортны условия добычи, но очень высоки политические риски, либо там, где себестоимость добычи высока, природные условия экстремальны, но вменяемое региональное руководство и риски минимальны.
Вы много внимания уделяете Сибири, Дальнему Востоку — с ними связаны перспективы экономического развития России?
Весь реальный потенциал востока России связан четырьмя поясами развития. Первый и доминирующий пояс — сырьевой. Это северо-восток страны, новые месторождения нефти, газа, угля, руд. У игроков сегодня — инвестиционный кризис: не хватает собственных средств, недоступны заемные.
Второй пояс — индустриальный, он поближе к инфраструктурным створам, там можно что-то перерабатывать. Но потенциал по инвестициям здесь поменьше. Основной дефицит, однако, даже не инвестиции — люди: на востоке страны не хватает людей.
Третий пояс — портово-приграничный, причем в комплексе: порт как транзит для грузов, как финансовый и управленческий транзит, как агломерация и как промышленный пояс, диктующий развитие промышленных мощностей вокруг. Если бы не бандитская экономика в Приморье, там все было бы именно так.
Четвертый пояс — агломерационный. Мы обязаны сделать на востоке сетку приличных городов, в которых комфортно жить. Должны преобразиться Владивосток, Хабаровск, Благовещенск, Иркутск, Красноярск, Якутск. Это программа-минимум, без реализации которой мы не сможем развиваться на востоке. По всем направлениям синхронно двигаться невозможно, нужен первый шаг. Я называю это австралийской моделью: мы делаем то, что продается, что можно капитализировать. Сырье, конечно. У нас в стране полно фобий на эту тему. Распространенная тема — «добытую руду надо перерабатывать только на собственных заводах, а экспортировать только конечный продукт». Но из семи железорудных месторождений на Дальнем Востоке я делал бизнес-планы по пяти — я точно знаю: в Китае нет рынка сбыта для нашей стали, зато есть прекрасный маркетинг для сбыта концентрата. И что — не продавать его? Ждать, пока китайцы дозреют до стали?
Надо делать первый шаг, а потом распространять импульс по остальным поясам.
Геннадий Васильев, «Вечерний Красноярск», №6 (247), фото Дениса KLERO
