Свобода кулака, как известно, ограничена носом ближнего. Но какая-то свобода кулака есть. Где вот должна кончаться свобода слова, упираясь в несвободу оскорбления личности, раз, и устоев общества, два? Или неважно, как это назвать — оскорбление, устои ли — короче, то, что нельзя.
Понятно, что это, прежде всего, вопрос формальных определений. Для той эпохи, которая настает, вопрос базовый. Никогда он не стоял так остро. Просто слишком многие дорвались до, слишком многое на кону. Разговор, который ранее вели сугубо специалисты, которых только на корпоративную этику натаскивали лет десять, открыт для любого. И пошло-поехало.
Нос ближнего
Начнем с личности. Где положить пределы и уделы поля разрешенного самовыражения? Ну вот, положим, нижеследующий набор фраз. За какие из них должны наступать общественный остракизм для автора и его ответственность по суду?
1. «Я хочу, чтобы Иванов поскорее помер, мне было бы легче дышать».
2. «Иванов, глупышка и пустышка...»
3. «При виде Иванова меня тянет блевать».
4. «Я знаю, Иванов, что ты трус — и ты никогда не позвонишь по телефону ХХХ, чтобы перетереть все реально — тебе будет страшно за свое лицо, да».
5. «Распечатал текст Иванова, прочитал, порвал, повесил на крюк в туалет».
6. «Иванов, эта пародия на профессионала, с апломбом тянущая банальности
Моя версия — приговор суда и презрение общества за
Нельзя высказывать лишь одно — необоснованные суждения. Суждение о том, какую эмоцию лично вы испытываете, всегда обоснованно. Вам же виднее, что вы испытали.
А вот нельзя — лгать и попирать презумпцию невиновности. По умолчанию любой человек считается не просто хорошим, а достойным своей должности. Потому пожелать любых бед и даже смерти корректнее, чем усомниться в профессионализме кого-либо. Оговоримся: усомниться не абы как, а публично и без приведения доказательств.
Но! Что интересно: если под фразами 2 и 6 будет некое пояснение хотя бы на пару тысяч знаков, почему Иванов таков, а лучше пояснение на десять тысяч знаков, то это можно. При условии чего-то вроде «выдержанности логической формы», чтобы 10 000 знаков не состояли из 2500 букв У, Р, О, Д (тут должна быть какая-то формулировка для инстанций, думать надо какая).
А вот фраза 4 — это уже приставание, обращение внимания на себя с явной угрозой физического насилия. Обосновывай, не обосновывай — все равно. В дворянском обществе — нормальная вещь, там свои регуляторы вежливости. Но если государство отнимает у граждан право разрушать тела других граждан, фраза 4 нарушает его закон.
Забавный получается кодекс: можно говорить-писать практически что угодно, но... не короче энного числа знаков. Взялся наезжать — делай это бульдозером, а не велосипедом.
Когда умные, хорошие и честные люди наезжают на глупых, плохих и лживых, они обычно делают это именно так. Подгоняют бульдозер, то есть им не жалко написать статью в 10 000 знаков с объяснением, почему Вася козел. Подробную, художественную, с фактами. Когда бывает наоборот — плохие наезжают на хороших, — то делают это налегке. Кричат с места, пишут на заборе, гадят в комментах. При требовании структурировать подробный контент этого самовыражения просто бы не было. А хорошие получили бы шанс. Колупать болячки долго и обстоятельно, как они это любят.
Экстремизм неизбежен
С достоинством личности более-менее понятно, теперь к устоям. Неважно каким. Везде разным. Так вот, есть ли такие позиции — политические, идеологические, религиозные — изъявление и отстаивание которых должно быть запрещено? Законодательно, с прописанным и работающим наказанием?
Давайте не будем торопиться с ответом и уделим немного внимания реальности. Кажется, что предел великодушия во фразе Вольтера, мол, не согласен с вашими убеждениями, но отдам жизнь за ваше право их высказать.
Но реальность такова, что в каждом обществе есть некое осевое мировоззрение. Есть центр идейного поля, есть его края, и есть такие края, которые уже за краем. Слаще и теплее всего по центру, с краю уже так себе, с внешней стороны края — совсем неуютно. Даже если нет закона, по которому тебя должно прессовать государство, тебя будет прессовать общество. К сожалению, это слишком естественно, чтобы могло быть отменено в принципе.
Даже общество, взявшее свободу слова как фетиш, все равно обречено на такой Консенсус, который с центром, краями и запределом. В западном обществе можно, хоть и невыгодно, быть адептом Ленина, но быть поклонником Гитлера уже несовместимо с карьерой: ни с политической, ни с академической, ни с медийной. Не влезает Гитлер. Если ось Консенсуса немного сдвинется вправо, Гитлер влезет, хоть маргиналом, но все же легалом. А вот Ленин, Сталин и Мао тогда, наверное, выпадут. И не так важно, есть ли про то специальный закон. С прописанным законом даже честнее, чем с гноблением по каким-то неписанным, но всем очевидным правилам. По краям всегда будет холоднее и неуютнее, чем по центру, а за краем будут бомжи. И никакой плюрализм не решит вопрос в пользу вопроса — все равно элиты будут вынуждены общаться на более-менее одном языке и выталкивать иноязычных. В конце концов, кто такой сумасшедший, как не человек, окончательно утерявший общий язык с людьми?
Так что давайте не будем хотеть невозможного. Люди не летают как птицы. Консенсус имеет свой центр и свой предел. Не будем про вечный двигатель, не будем о том, как зачерпнуть и выдать равноправие всем идеям. Независимо от нашей терпимости мы обречены кого-то обрекать, это нормально. «Они нас тоже не пожалели бы». Осталось определиться, где твой личный Центр, где общий, и занять свое место.
Александр Силаев, «Вечерний Красноярск», №8 (249)
