У нас словом «цинизм» обычно ругаются. Ну да, можно так. Есть такой смысл у слова, которым только ругаться. Но вот, например, есть такая фраза у классика: «Величественные вещи требуют, чтобы о них говорили величественно, то есть с цинизмом и с непорочностью» (Ф.-В. Ницше, «Воля к власти»).
Явно классик имел в виду какой-то добротный смысл известного слова. Вполне сочетаемый и с непорочностью. Попробуем подобраться к этому смыслу сначала с парочкой определений, а потом с парочкой примеров. Поясняющих, скажем так, некоторое видение мира.
Зарубка номер раз: «Цинизм — это такое опьянение трезвостью». И номер два: «Иногда единственный способ для человека не оказаться дураком или подонком — оказаться циником».
Ну а теперь к примерам. Философия жестокости на марше как она есть.
«Миллион алых роз»
Один человек может сделать другому подарок. Оказать услугу. Вложиться. Впрячься. Оказать благодеяние.
Размер благодеяния зависит от двух вещей: мощи благодетеля, во-первых, и его отношения к объекту филантропии, во-вторых. Ну банально. Олигарх дарит случайной девушке шубу с легкостью прохожего, кидающего в кружку нищего 50 копеек. Девушка нашему персонажу по большому счету мало нужна, но жалко ли ему — 50 копеек? Нет, не жалко. Средний человек копит на тот же самый подарок, допустим, год. С тем же итогом — подарком. От перестановки множителей — «мощи» и «отношения» — произведение не меняется. Или все-таки меняется?
Возьмем какой-нибудь более абстрактный пример, далась нам эта шуба. Вот ситуация под названием «оказать поддержку». Поддержка условной силы в 100 единиц может быть следствием различных раскладов. Например, это 50 баллов мощи, умноженных на 2 балла симпатии, а может, это 2 балла мощи, умноженных на 50 баллов симпатии. В первом случае это называется «с барского плеча», во втором это называется — «самопожертвование». Что ценнее? Скажем так — что будет сильнее оценено? «На тебе, у меня такого навалом» или «с себя снял, последнее отдаю»? Давайте спросим конкретно, совсем конкретно — кого предпочтут? Добрые чувства подают голос — «выберут второго, конечно, второго, ведь в отличие от первого он действительно любит», но... ответ неверный. Оглянитесь вокруг. Выберут первого.
Мы имеем две разных вещи. В первом случае это великодушие как избыток себя, во втором жертвенность как недостаток себя. «Не могу без тебя жить» — в чем это признание? Если тебе кто-то важен настолько сильно, что без этого одного-единственного и вожделенного жизнь лишена смысла, то это слегка диагноз. В том числе и с позиции этого самого вожделенного. Там ведь какой выверт? «Если в тебе нет самоценности, независимой от меня, — зачем мне такое, почти пустое место?» Увы и ах.
Художник из давней песни советской певицы Пугачевой про «миллион алых роз»... или напомнить сюжет? Там художник продает к черту свои картины, имущество, дом и покупает миллион алых роз, у него теперь ничего нет, а у дамы есть миллион алых роз. Так вот, этот художник прежде всего — я не люблю грубые выражения, но мне сейчас нужно грубое выражение, — так вот, он в первую очередь идиот, а во вторую очередь остальное, как то: влюбленный, благородный, талантливый и т. д. Самое сильное чувство, которое он вызовет, разве что испуг. Мало ли. Укусит еще.
Это не про то, что не надо помогать людям. Надо. Берущий по жизни обычно слабее дающего. Просто не следует жертвовать. Это плохо. Жертвует тот, кем уже пожертвовали самим («долг перед родиной», кстати, обычно образуется так). А что делает сильный? Сильный проявляет великодушие.
Пример детям
А вот еще пример из той же серии. Известное в наших широтах заклинание «жить ради детей» с дальнейшим логическим обращением внешнего отмаза во внутреннюю предъяву — «только ради тебя старался», «жизнь тебе, неблагодарному гаду, посвятил». Бывает, что это формула мужества, но слишком часто бывает наоборот. Совсем наоборот. Превращение своей жизни в средство, обнуление всех своих смыслов по большому счету — перекладывание ответственности.
«Чего ты в жизни-то делал?» — «Э-э...» Не говорить же на Страшном суде, что греб на галерах 12 часов в сутки, стонал, пыхтел и терпел или, того пуще, обирал пыхтящих на галерах. Тут-то ребеночек и сгодится. Показать его, ясно алиби — вот оно, все это ради него, «надо было в люди вывести». Ну так ведь придет время, ему тоже спросится — э-э? И он повторит трюк, явит своего — вот, надо было... И это такое откладывание Жизни на бесконечность. Глупо как-то. Некрасиво. И главное, зря все. Ибо вечное повторение тут мать не обучения, скорее отказа от него.
Это не к тому, что «детей не надо». Кому-то и не надо, наверное, а в целом — надо. Не надо превращать себя в средство и тягловую скотину, а новую жизнь, ни в чем не виноватую, — в личный талон своей индульгенции. Помимо прочего это еще и невыгодно. Это сигнал детям — не уважать. Ах ты, предок, «живешь только ради меня»? Ну давай, моя скотинка, давай молока и зрелищ. Более ранний мир, семейности которого мы завидуем, — прекрасно все понимал: дети существуют для родителей, только так, не наоборот. Вести себя наоборот означает подавать плохой пример детям.
...А чего так держаться за слова и иллюзии — эту, другую, третью? Больно, страшно, привыкли. Все вложены в образ самих себя. Годами его собирали, холили, протирали тряпочкой. Легко сказать «начни жить по новой». Так это почти самоубийство.
Ведь у любого человека есть последнее оружие, самое очевиднейшее: признать свою слабость, всю, реально, без истерики. Многие плохи лишь тем, что пребывают в прекрасном мнении о себе, и сбрасывание этакой гири сразу придает подвижность, и морда просветляется почти до лика. Но мы редко считаем, что дела настолько плохи, что последнее оружие пора извлекать... Будем упираться до последнего. К тому есть резоны: в некоем смысле это означает извлечь на свет божий пистолет с единственным патроном и пальнуть себе в висок. «Здравствуйте, я дерьмо, начинаем заново». Тело выживет, но это чудо кажется очень малым — больше тела ценят то, что ошибочно считают чем-то вроде души.
Александр Силаев, «Вечерний Красноярск», №9 (250)