Давид Голощекин: «Я не только исполнитель джаза, но и просветитель»

Известного питерского джазмена Давида Голощекина в джазовых кругах нередко упрекают в консерватизме. Но сам он, однако, нисколько не стесняется подобной характеристики. И даже более того — гордится тем, что он консерватор, признался маэстро в интервью «ВК».

«Играю современный мэйнстрим»

Все-таки почему вас прозвали консерватором, Давид Семенович? И как давно?

Лет 8-10 назад на фестивале «Джазовая провинция» в Пензе. Кирилл Мошков окрестил, обозреватель сайта Джаз.ру. Которого я, при всем моем добром отношении к нему, не воспринимаю как джазового критика, поскольку он никакого отношения к этому не имеет, джаз никогда не играл. А на фестивале он увидел, как я ушел с выступления какого-то заграничного авангардного ансамбля (потому что для меня как для профессионала в его игре все было слишком предсказуемо), и написал: «Консерватор Голощекин постоял в дверях минут пять, ухмыльнулся и ушел». (Смеется.)

Как вы отреагировали?

Сначала жутко обиделся. А потом вдруг задумался — а ведь я действительно консерватор, и это замечательно. Я консерватор, потому что должен же кто-то консервировать то, из чего вообще состоит искусство, в данном случае джаз. Не всем же бежать вперед и открывать что-то новое. Кто-то — да, пускай, но я не из тех. Мне по душе вечные ценности, я живу среди них и стараюсь их сохранить.

Какой джазовый диапазон интересен Давиду Голощекину?

Все, что я играю, — современный мэйнстрим. Если говорить о джазе, это его главное русло. Очень широкое понятие — от архаического новоорлеанского диксиленда начала прошлого века до джазовых течений середины века. Никаких экспериментальных отклонений, присущих современному джазу, где нарушены основные постулаты джаза классического. Вы могли это слышать на примере коллектива «Четверо», с которым я недавно выступал в Красноярске. С одной стороны, и форма, и язык, которыми мы пользуемся, и тематика, которую мы берем для импровизации, — они классические. Но наш импровизационный язык, приемы игры значительно шире. Мы играем на современном языке, предлагаем собственное прочтение классики — в этом отличие.

«Четверо» по любви

Кстати, как собрались «Четверо»? Вы ведь по-прежнему руководите джазовым ансамблем в Петербурге?

Да, ему уже 41 год, сейчас он существует при джазовой филармонии, которую я основал в Петербурге больше двадцати лет назад. И, например, с пианистом и барабанщиком ансамбля я играю все эти годы. Они прекрасные музыканты, для слушателя ансамбль звучит идеально. Но мы-то знаем, что былого огня в нашей совместной игре давно нет — каждый наперед знает, что сыграют другие, все слишком предсказуемо. А в джазе очень многое связано с сотворчеством в момент игры.

Поэтому я очень рад, что в моей жизни появились «Четверо». Точнее, еще трое. (Улыбается.) Это Виктор Епанешников, которого я считаю лучшим джазовым барабанщиком в нашей стране, и молодые московские музыканты Леша Подымкин и Сергей Васильев. Хотя в первом составе, который образовался десять лет назад на фестивале «Джазовая провинция», о котором я уже упоминал, мы с Виктором играли с другими музыкантами. И даже успели выпустить в том составе пластинку, съездили за границу.

Почему расстались?

Причины чисто географические: Виктор в Москве, я в Питере, контрабасист из Киева — представьте себе, как трудно нам было каждый раз согласовывать наши планы! Так мы вышли на Подымкина и Васильева, с которыми я знаком еще с тех пор, когда они только начинали. И уже на заре их карьеры было видно, что это очень талантливые парни. Сыграли лет пять назад вместе — так и пошло, нам до сих пор интересно друг с другом.

Что вас сблизило?

Наверное, общие интересы и вкусы, идентичность представлений о том, как играть. Это очень важно. Можно собрать состав суперпрофессиональных музыкантов, но они не смогут играть вместе — как лебедь, щука и рак. Потому что у них разное мышление и разный подход к игре. И у нас все, к счастью, совпало. Записали диск, примерно раз в месяц выступаем вместе. Но, может, такая редкость встреч и к лучшему. Это как в любви — мы не надоедаем друг другу, потому что нет привыкания, чувства не притупляются. И никаких обязательств — только взаимная симпатия и интерес, которые корнями уходят в музыку.

По России гастролируете нечасто?

Слава богу, я уже в своей жизни отгастролировал. И в отличие от многих своих джазовых коллег не нуждаюсь в гастролях как в источнике средств к существованию. У меня нет голода по концертам, потому что есть филармония — два зала, где я хозяин и могу играть с кем угодно и сколько угодно. А еду я туда, где мне приятно выступать, гастроли для меня — лишь повод встретиться с моими слушателями и московскими компаньонами.

Многостаночник

Вы всегда на своих концертах рассказываете об инструментах, на которых играете?

Это тоже моя консервативная особенность. (Улыбается.) Просто я давно уже понял, что значительная часть публики на концертах понятия не имеет ни о музыкальных инструментах, ни о произведениях, которые мы исполняем. Людей нужно просвещать — не вижу в этом ничего зазорного. Поэтому и филармонию открыл, а не джаз-клуб: мы не развлекаем людей, которые пришли послушать джаз, а пропагандируем эту музыку.

Полагаете, ваши слушатели настолько непросвещенные, что не в состоянии отличить трубу от флюгельгорна?

А что тут полагать, если прежде ко мне после концертов многие подходили и спрашивали: «Как называется этот инструмент? А тот?» И я стал предварять их вопросы. Знаете, когда мне было 19 лет и я работал в системе Ленконцерта, помню, мы сдавали очередную программу худсовету. Я играл в ней на вибрафоне. А в составе комиссии был знаменитейший в питерских кругах человек — Петр Муравский, до революции он был крупье в ресторане «Медведь». А потом стал конферансье, и ему позволялось говорить со сцены все, что он хотел, — в советское время, в 70-е годы! Так вот, посмотрел он на меня: «А что это за никелированный самовар, на котором вы играете?» (Смеется.) Что уж тут говорить об обычных слушателях... Поэтому я не только исполнитель джаза, но и просветитель.

На каких инструментах играете чаще всего?

Мой главный инструмент — скрипка, я получил образование по классу этого инструмента. Но как только окончил учебу, забросил скрипку на шкаф и начал играть на контрабасе. Потом мне очень понравилась труба — я сам ее освоил. Играл на рояле, на саксофоне — в разные периоды жизни мне хотелось играть на каком-то инструменте, никак не мог найти, чего же я хочу.

Именно благодаря этим поискам вышла легендарная пластинка «Джазовые композиции», где вы один играете на десятке инструментов?

Причем она вышла совершенно случайно, я вовсе не стремился никого поразить! Просто в 1978 году я жил в доме, где находилась студия фирмы «Мелодия». И вот туда поступили новые американские 16-канальные магнитофоны. Прежде у них были только двухканальные. Возможности сразу расширились — это способ одновременно записывать 16 инструментов, каждый на свою дорожку. И звукорежиссер, с которым мы уже записали несколько моих дисков, предложил мне испытать аппаратуру. Записал, как я играю на разных инструментах, обработал запись и подсунул ее директору фирмы: «Я нашел потрясающий новый ансамбль». Тот послушал: «Кто это?» — «Да Голощекин один играет». Тот сразу же меня пригласил и с ходу предложил: «Пиши пластинку!»

И сколько времени у вас ушло на запись?

Неделя, работали по 7-8 часов в день, это был изнурительный труд. До сих пор удивляюсь, когда слушаю — неужели я сам все играю? (Смеется.)

А теперь, спустя много лет, я вновь вернулся к скрипке. Однажды приятель-коллекционер дал мне послушать запись великого негритянского джазового скрипача Стаффа Смита, и я обалдел — оказывается, на скрипке можно так здорово играть джаз! Просто заболел этим. И понял, что она может стать моим коньком, выделить меня из среды джазовых музыкантов. Потому что в джазе скрипка совершенно невостребованный инструмент — едва ли наберется с десяток скрипачей в истории, которые достойно играли бы джаз. Мне очень интересно обуздывать скрипку, по сей день этим занимаюсь. Чем отличается джаз от классики? Спецификой звукоизвлечения. Классику не играют джазовым звуком, а джаз — классическим. А в чем еще сложность игры на скрипке в джазе? Она по природе своей, по звучанию классический инструмент. Я десятилетие потратил, чтобы добиться от нее джазового звучания, и до сих пор в поиске, все время экспериментирую.

Вы играете только на электронной скрипке?

Мне без разницы, на чем играть. Просто акустическую скрипку все равно нужно подзвучивать, играть со звукоснимателем, иначе она просто утонет в аккомпанементе других инструментов. Равно как и гитару — это тихие инструменты. И я легко могу сочетать в своей игре любые элементы джаза — и классические, и авангардные.

И музыкант, и просветитель

А авангардистам на сцене вашей филармонии нет места?

Ни в коем случае, у них есть другие площадки. В Питере полно клубов, где может играть кто угодно. И поймите меня правильно — я не борюсь с авангардом, не призываю его запретить. Но у себя принимаю только классические формы джаза — это как школа, базовая основа. Пусть человек, который ко мне придет, прежде вообще поймет, с чем он имеет дело. А потом, если он захочет расширить свой кругозор, — пожалуйста, рядом в клубе выступают разные музыканты, в том числе и авангардисты. И я считаю, что абсолютно прав в своей позиции — непосвященных ведь можно и напугать, навсегда оттолкнуть от джаза.

Полагаете, люди не готовы к восприятию каких-то нетрадиционных форм?

Большая часть публики — да. Сам не раз наблюдал на фестивалях, где шли концерты по 4-5 часов: как только на сцену выходили авангардисты, зал пустел. И я нисколько не злорадствовал, это просто констатация факта. Причем подобное отношение к авангардной музыке у людей в любых ее формах, не только в джазе. Мир музыки слишком широк, в нем нужно уметь ориентироваться.

Кстати, ваше джазовое просветительство ведь не ограничивается только концертной деятельностью?

Совершенно верно — я преподаю «Основы джазовой эстетики» в педагогическом университете имени Герцена, сам придумал название предмета. Ректор уговорил — он питерский человек, с юности любит джаз, когда-то ходил на наши подпольные концерты. И он счел, что будущие преподаватели музыки должны иметь представление о джазе. Я не учу своих студентов играть, я им помогаю разобраться, что такое джаз. В том числе и авангард, а не только классика джазовой музыки.

Кстати, как показывает мой опыт, классические музыканты вообще, как правило, не разбираются в джазе. Для моего друга, небезызвестного Володи Спивакова, джаз — это Армстронг и Эллингтон, больше он никого не знает. (Смеется.) Потому что в системе музыкального образования этого не было, и у самого у него времени на изучение джаза тоже не нашлось, он был полностью погружен в классическую музыку. А я считаю, что это очень большой недостаток, когда джазмен ничего не знает о классике, а классик — о джазе, какая-то однобокость. У каждого музыканта должны быть во всем этом хотя бы элементарные познания.

А сам вы помимо классики и джаза еще какой-то музыкой интересовались? Скажем, блюзом или роком?

Разумеется. Как я мог этим не интересоваться, если блюз — вообще основа всего, не было бы блюза, не было бы и джаза! И весь рок вырос из блюза, и даже попса. Я джазмен по сути, но не раз играл на западе с блюзовыми командами. И сейчас, когда меня приглашают блюзовики, с удовольствием откликаюсь.

Кому нужен джаз?

Один из залов вашей филармонии носит имя Дюка Эллингтона — почему решили увековечить память именно об этом джазмене?

Это память о моей встрече с Эллингтоном, о нашей совместной игре. Зал украшен фотографиями из его книги, в том числе и снимком, где мы вместе запечатлены, — все исторически оправдано. Не скрою — мне очень дорого, что этот великий человек посвятил мне в своей книге несколько строк. Я считаю, что его музыка еще не до конца осмыслена человечеством.

В связи с чем?

Понимаете, джаз очень бурно развивался, ему же всего чуть больше ста лет! Каждое десятилетие выплескивало какие-то новые веяния, новых музыкантов — люди просто не успевали все это оценить. А начиналось-то все вообще в борделях, и Луи Армстронг там когда-то играл. Лишь в 1918 году впервые вышла его запись. Развитие джаза шло от архаического новоорлеанского диксиленда до биг-бэндов вроде оркестра Глена Миллера, потом появились модернисты Чарли Паркер, Майлс Дэвис — это уже более сложная музыка. Как и творчество Эллингтона. Конечно, в то время оно было замечено. Но вскоре нахлынули другие течения. А в конце 60-х, с появлением рок-музыки, джаз был отодвинут — молодежь захватили другие направления. И, кстати, джаз-рок, на мой взгляд, чисто спекулятивное явление, попытка джазменов приблизиться к молодой аудитории.

А сейчас джаз в тупике. Есть мэйнстримовцы вроде меня, есть авангардисты. Но развития нет. И только теперь приходит время, чтобы во всем этом разобраться и оценить — кто есть кто. Творчество Дюка Эллингтона стоит на особом месте еще и потому, что он прежде всего композитор, автор около 300 произведений — настоящих шедевров по своему мелодизму. Для меня он в одном ряду с великими композиторами прошлого.

Как же так: джаз в кризисе, но в той же Америке множество университетов, где учат играть джаз?

Возможно, вы удивитесь, но, притом что ни в одной стране мира так хорошо не поставлено джазовое образование, джаз в Америке не любят. Такой вот парадокс! Государство не вкладывает в джаз ни копейки, музыканты зарабатывают на жизнь преподаванием, а не концертами. Джаз остался в Чикаго и в Нью-Йорке. Ну еще в Новом Орлеане, хотя после последнего урагана многие джазмены оттуда поразъехались. Но многие и остались. Я сам, открыв рот, слушал там на улице потрясающих музыкантов — им не нужна звездная карьера, им хорошо у себя дома, на родине джаза: Новый Орлеан — это город-музей. А если отъехать на сто километров от Нью-Йорка — никакого джаза вы там не найдете и не услышите.

Давид Семенович, а ваше собственное знакомство с джазом началось, наверное, со стиляжничества?

Предваряя ваш следующий вопрос о фильме «Стиляги», скажу, что его сюжет лишь наполовину соответствует действительности. Да, я еще 15-летним мальчишкой стал стилягой, самым младшим в кругу моих приятелей, все они были старше меня на 5-6 лет. 1959 год, рассвет стиляжничества. Брюки-дудочки, разноцветные галстуки, кок, ботинки на «манной каше» — все это было и у меня. Но вскоре я примкнул к джазовому сообществу и быстро перешел в другой клан — штатников. То есть проамериканцев: манера одеваться, бороды, усы — все это было связано с джазом, как мы могли почерпнуть с фотографий джазменов, каких-то других редких источников информации. Соответствующие галстуки, определенного покроя пиджаки на трех пуговицах, рубашки — я до сих пор привязан к этому стилю. И был абсолютным проамериканцем до тех пор, пока в 1989 году не приехал в Америку на гастроли с Ленинградским диксилендом, 40 дней по разным штатам.

Все оказалось совсем не так, как вы представляли?

Да я был просто в шоке! Я-то думал, что каждый американец любит джаз. А встретил там людей, коренных американцев, которые мне говорили: «Вы открыли нам джаз». А тогда еще Диззи Гиллеспи был жив! «А кто это?» — спрашивали. Жутко бескультурная страна, я уже давно отказался туда ездить, несмотря на приглашения. А самое ужасное, что меня больше всего угнетает, — они не ценят то, что дали мировой музыкальной культуре: блюз, джаз, потрясающих музыкантов, уникальные направления. Никакого патриотизма! Только с флагами своими носятся... А джаз Америке не нужен.

А России джаз нужен?

Не сомневаюсь в этом. Потому что это уже часть нашей культуры. Россия, к счастью, отстала на несколько десятилетий от прогресса. Люди не зажрались, они многого не знают, многое для себя открывают — залы на джазовых концертах заполняются. Есть прослойка людей, которых не удовлетворяет тот музыкальный мусор, который валится из телевизора, они ищут что-то настоящее. Джаз имеет свою маленькую нишу по всему миру — и всегда будет ее иметь. Как и классика.

Досье

Давид Семенович Голощекин

Джазовый музыкант и аранжировщик, играет на множестве инструментов (скрипка, контрабас, фортепиано, труба, саксофон, ударные, флюгельгорн, вибрафон).

Родился 10 июня 1944 года в Ленинграде. В 1960 году окончил музыкальную школу при Ленинградской государственной консерватории имени Н. А. Римского-Корсакова. Играл в квартете Ю. Вихорева, октете И. Петренко, биг-бэнде И. Вайнштейна, джаз-оркестре Э. Рознера. В 1969 году создал собственный ансамбль.

Автор музыки к нескольким спектаклям и кинофильмам. Организатор Ленинградского джаз-клуба. В 1989 году основал Государственную филармонию джазовой музыки (теперь — Санкт-Петербургская филармония джазовой музыки). Организатор джазовых фестивалей «Осенние ритмы» и «Свинг белой ночи». В дискографии Голощекина 15 сольных дисков, также принимал участие в записи 13 альбомов других исполнителей. Лауреат премии Фонда имени П. И. Чайковского «Золотой Аполлон». Народный артист России (1999).