Въехав в границы ЗАО «Солгонское», мы оказались в другом времени. По-красноярски часы показывали половину двенадцатого дня, в Солгоне и окрестностях было на час раньше. О том, что директор предприятия в Ужурском районе Борис Мельниченко не признает сезонное время, знает вся страна. Это создает определенные неудобства при общении со службами в районном и краевом центрах. Зато сохраняет продуктивность КРС и здоровье людей. Коровы на часы не смотрят.
Мельниченко не только времени ведет свой счет — его взгляды на состояние дел в агропромышленном комплексе заметно отличаются от взглядов большинства, их можно в некотором смысле назвать диссидентскими. Главная цель — быть услышанным. Но не слышат, и наступает усталость.
Холодная весна
Давайте сначала об актуальном. Как минувшая зима сказалась на сроках посевной?
Мы надеялись, что суровая зима сменится теплой весной и жарким летом — пока, как видите, надежды не очень оправдываются. Снег лежал долго — но это нас, крестьян, как раз всегда радует, это сохраняет запасы влаги до начала сева, до зернышка. Но это хорошо, когда температура соответствующая. Затяжная, холодная весна подвинула сроки начала сева относительно двух прошлых лет. На сегодняшнее число (8 мая. — Ред.) в прошлом-позапрошлом годах мы засевали уже около четырех тысяч гектаров, сегодня засеяно только 1 800. Грубо, отставание — два-три дня. Еще одна особенность — раньше мы начинали сев сразу на территории всего хозяйства, теперь сеем пока только на полях двух отделений, расположенных южнее. Согнали туда 12 агрегатов.
На чем может сказаться отставание?
С точки зрения технологии пока ничего страшного не происходит. Просто получается, что мы прибивку влаги и сев в этом году начали одновременно, а это — двойная нагрузка на людей и на технику. Ситуация усугубляется и тем, что еще не прошли заморозки ночные. Сейчас семена набухнут — а их морозом... Это чревато, особенно для гороха — мы используем его в качестве кормовой культуры. Горох самый чувствительный к заморозкам. Так что есть определенные риски.
Какие прогнозы по майским температурам?
Плохие прогнозы. В долгосрочных обещали май теплым, теперь в ближайшие дни прогнозируют заморозки. Может, Бог так располагает, видя, что крестьяне на зерне нынче просто сели, ничего не зарабатывают. Запасы большие, девать их некуда — животноводство уничтожено в стране. Раз запасы есть — чего крестьян мучать в уборочную кампанию?
Всегда было устойчивое представление: зерновое направление выгоднее, чем животноводство, здесь есть рентабельность, прибыль. Прошлогодний высокий урожай создал неожиданную проблему: где все хранить и куда девать? Что будет в этом году?
Ситуация повторяется. Первые интервенционные закупки проводились в 2008 году. К сожалению, они сработали против крестьянина. Хотя интервенционный фонд создавался вообще-то для поддержки цены, для помощи крестьянам.
Тогда почему сработали против?
К моменту начала интервенции цена тонны зерна на рынке была 6 700 рублей. Как только объявили начало интервенционных закупок, цена рухнула до 6 000, потом до 5 500 и ниже. Думаю, здесь ошибка в методике. Не учитывается то, что крестьяне в массе своей нищие, предприятия закредитованы, у них есть многочисленные обязательства. Объемы интервенционных закупок, то есть объемы предложения со стороны государства, в общем-то, небольшие, и директора хозяйств стремятся продать как можно больше и по любой цене. На практике выходит — вместо того чтобы участвовать в поддержании высокой цены на зерно, они сами рушат рынок, играют на понижение — в механике проведения торгов заложен биржевой принцип. Их — то есть нас — несложно понять: надо возвращать кредиты, платить зарплату, финансово обеспечивать технологические процессы. Нужна какая-то оборачиваемость.
Получается по Черномырдину: хотели как лучше, вышло — как всегда...
Само наличие запасов зерна в интервенционном фонде давит на рынок. У страны два пути реализации зерновых запасов: внешний рынок и внутреннее потребление, то есть животноводство. Естественно, зерно интервенционного фонда должно было найти своего потребителя. Этого не случилось. Внутреннее потребление у нас не увеличилось, люди больше есть не стали и не станут, а основная составляющая в структуре внутреннего потребления — животноводство. Я не могу сказать в процентах, сколько потребляет население и сколько животные, — но очевидно, что на фураж идет больше, чем на муку. Стадо в последние десять лет стремительно сокращается — снижается и потребление зерна. Вот мы и оказались заложниками большого урожая. Я не считаю его слишком большим — если бы животноводство было в норме, такой проблемы не возникло бы. Нельзя считать перепроизводством то, что мы получили, — это не более чем восстановление параметров 20-30-летней давности.
А что с внешним рынком?
Потерян рынок сбыта муки в некоторые страны СНГ. Сейчас эти ниши заняли Турция, Казахстан. Плюс низкий потребительский спрос и бесконтрольное строительство мукомольных предприятий. В итоге мукомольный рынок тоже фактически разрушен.
Это при таком-то количестве мукомольных предприятий?
В том-то и дело, что их слишком много. Все ведь определяется не объемом производства, а тем, кому ты этот объем потом продашь, спросом. В стране строительство таких предприятий никак не регулируется. В какой-то момент все захотели получить дополнительную рентабельность за счет переработки зерна. Вроде посыл правильный: занятость людей, дополнительные рабочие места — для села это крайне важно, — добавленная стоимость и в итоге прибыль. Все вроде грамотно. Но рынок рынком, а регуляторы должны быть обязательно! Что в итоге? В Ужурском районе сегодня пять мельниц. Зачем? В России на миллион жителей 22 мукомольных предприятия — в европейских государствах на миллион достаточно одного. Поэтому сейчас даже модернизированные закрываются.
Отсутствие сбыта?
Цены на муку нет. Летит цена на зерно — влечет за собой и цену на продукт переработки. И конечный итог — условное перепроизводство муки давит на зерновой рынок так же, как интервенционный фонд.
Выходит, производители зерна и не заинтересованы в дальнейшем развитии — увеличении посевных площадей, повышении урожайности?
Конечно, не заинтересованы. Понимаете, при всем совершенстве рыночных механизмов регулятор должен быть обязательно. Почему Америка так устойчива в экономике, несмотря на кризисы? Она все время корректирует свои действия. У нас же достоинством считается не отменять принятое решение. Но вот я директор предприятия — как я могу следовать такому принципу, не учитывая реальных обстоятельств? Я сегодня решение принял — завтра ситуация изменилась, да и просто иногда решение оказывается ошибочным или временным, — почему я должен упорствовать, а не признавать его ошибочность? Кому это в плюс?
Чужая мука
Немного в отступление темы: если у нас в крае так много мельниц, почему же на полках в основном мука Алтая, других регионов, а никак не местная?
Видимо, наши переработчики не выдерживают конкуренции — по ценам, по качеству. Себестоимость зерна в Алтае ниже — это позволяет и цены держать ниже. Плюс ресурсосберегающие технологии, современное производство, объемы... Предприятия-то мукомольные недаром закрываются — трудно выдержать конкуренцию в условиях ограниченного спроса. Кроме того, чтобы наша мука присутствовала на нашем рынке, нужна заинтересованность определенных людей. Видимо, их интересы лежат в другой плоскости.
А представьте еще, сколько государственных денег заморожено в тех мукомольных предприятиях, которые сегодня стоят. Вот что значит довериться тезису «рынок все рассудит». Ну, он рассудил: цены обрушены, вложенные деньги не сработали, настроили памятников в виде мельниц, у крестьянства — начало краха.
Нельзя было те же деньги направить в переработку продукции животноводства? Все время же говорим о нехватке местного продукта.
Если бы государство не субсидировало процентные ставки по кредитам, которые пошли в том числе на строительство мельниц, эти оборотные деньги предприятий просто волей-неволей были бы направлены на другие нужды. И на зарплату, повышение которой так или иначе дало бы увеличение потребления продукции сельского хозяйства. И на ресурсосберегающую технику. Ресурсосбережение, снижение затрат — это сегодня тема номер один.
Но с переработкой все не так, как декларируется. Поверьте: в России переработка сельскохозяйственной продукции нигде не дает добавленной рентабельности относительно рыночной стоимости первичного сырья, использованного на переработку. Ни в мясе, ни в молоке.
Почему ее нет?
Потому что народ нищий. Низкий потребительский спрос из-за низких доходов. Вот наш собственный пример. Мы построили колбасный цех, чтобы кормить собственное население продукцией из натурального мяса. Это совершенно внутренний проект, экономики здесь нет, поверьте. Если я мясо на кости могу продавать сейчас по 125 рублей за килограмм, то в колбасе я эту цену выдержать не могу. Она у меня летит до 105, 100, а то и 95 рублей. Почему крупные мясоперерабатывающие предприятия имеют приличную рентабельность? Они используют мясо из госрезерва, которое покупают по 70 рублей, импортное мясо, которое по 50 рублей, применяют заменители и добавки. Тем самым удешевляют мясо в колбасе до 80 рублей за килограмм. Ну а для запаха берут наше по 125 рублей и добавляют. Поэтому я с ними конкурировать не могу. Я должен был бы задрать цену на колбасу, чтобы хотя бы получить свое, но наши люди не готовы покупать дорогую колбасу даже хорошего качества.
Меня всегда занимал вопрос: почему австралийское мясо дешевле нашего?
В себестоимости мяса большая доля стоимости кормов. Наша климатическая зона располагает к тому, чтобы корма были дороже. Кроме того, много дополнительных затрат. Нынешней зимой морозы доходили до 50 градусов — представляете, сколько дополнительно пришлось потратить на электроэнергию, на то, чтобы в коровниках было тепло? Морозы — это уже сам по себе затратный фактор. Привес вымерзает. Невозможно нам конкурировать с Австралией. Ну и технологий современных у нас мало. У нас на предприятии среднесуточный привес 800-900 граммов — это великий привес. Но и он не дает нам желаемой прибыли.
Почему переработка молока, по-вашему, невыгодна?
Сегодня выгодно производить качественное молоко без всякой переработки. В прошлом году было не так — не упал тот, кто имел переработку. Кто не имел — цену молока уронили до 6-7 рублей за литр. Но все остальное время, включая 2007, 2008 годы, нынешний год, подтверждает: производить и продавать непереработанное молоко выгоднее. Я имел цену реализации выше, чем сельскохозяйственный производитель-переработчик. Это связано еще и с тем, что сельскохозяйственный переработчик не может конкурировать с промышленным переработчиком по аналогии с мясом.
Как это? За счет чего?
У переработчика — линейка продукции. Сыр и сливочное масло, например, всегда тянут цену вниз. Затраты на их производство не соответствуют той цене, которая есть на рынке. Они вынуждены обеспечивать достаточно высокое качество — и при этом держать низкую цену. Если же сюда закладывается еще и хотя бы минимальная рентабельность, цена продукта вылетает за пределы рынка. В итоге, чтобы реализовать продукт, переработчик должен смириться с минусом, который он получает. Пакетированное молоко, творог — эти продукты продаются в плюс. Но в среднем получается рентабельность ниже, чем у меня, не имеющего переработки.
Возможно, на крупном, высокотехнологичном предприятии это не так. Но окупаемость среднего молочного завода — десять лет. А то и все двадцать. В частности, потому, что отсутствует какая-либо логика в формировании цен на любых этапах.
Причины развала
Когда ведут речь о необходимости строительства собственных перерабатывающих предприятий, как раз предполагают снижение себестоимости и, как результат, конечной цены.
Нам, производителям, чтобы продавать свою продукцию по реальной себестоимости, нужно увеличить государственную поддержку минимум вдвое. Так велика дельта между реальными затратами и получаемыми доходами. Я все время говорю коллегам в Законодательном собрании: «Это не государственная поддержка — это компенсация выпадающих доходов! Они выпадают в результате того, что мы продаем продукцию ниже себестоимости». Мне возражают: «Тогда все по вашему примеру захотят господдержки!» Ну, давайте сравним промышленность и нашу отрасль. Там нет рентабельности — рубильник вырубил, людей отправил в отпуск — и ждешь, когда рыночная конъюнктура изменится. У нас кому ты рубильник отключишь — коровам? В отпуск их отправишь? Потому село и гибнет, что мы не можем остановить нерентабельное производство. Та же история с полем: не можем мы не сеять, иначе поле зарастет. И мы вынуждены сеять, растить скот и продавать все ниже себестоимости.
Вы говорите о том, что сельское хозяйство в России развалилось. Не сегодня же это началось. У меня опять дежурное — почему?
Потому что довольствовались элементарными отчетами. По отчетам редкий год, когда в сельском хозяйстве не было положительной рентабельности. В крае за прошлый год рентабельность составила 22 %, 2008-й — 29 %, 2007-й — 23 %. Естественно, любой экономист скажет: «Ну, какая им еще поддержка нужна при такой рентабельности?! Если что-то даем — пусть радуются!» Но это — как с самолетом на посадке: диспетчер опустил черту горизонта — и самолет врезался в землю. Ложная оценка ситуации. Реальная картина такая: нулевая рентабельность в сельскохозяйственном производстве равняется плюс 35 % в отчетах. То есть 1 % рентабельности начинается с 36 % в отчете.
Это как?
Вот так. Сельскохозяйственный цикл — это незавершенное производство. Как у нас формируется цена? Молоко мы продаем сегодня, корма заготовили в прошлом году, а землю под эти корма готовили еще год назад. На протяжении этих двух лет в стране была инфляция, цены менялись. Но мы-то в сегодняшнем отчете учитываем цены те, которые были два года и год назад, понимаете? Вот вам и выходит ложная рентабельность. И получается, что федеральная поддержка ничтожна вовсе, но и краевая тоже недостаточна. Хотя краевая достойна по меркам других регионов: 2,7 млрд рублей по прошлому году.
В эту сумму входит субсидирование ставок по кредитам. Это действенная мера поддержки?
Вся федеральная программа господдержки сельского хозяйства у нас построена на кредитах, на субсидировании процентных ставок. Но крестьянину нельзя давать кредиты. Даже субсидированные. Предположим, взял под 15 % — а берем-то мы серьезные суммы, — из них субсидировали в размере ставки рефинансирования, но и оставшиеся 7-8 % для крестьянина — вешалка, поверьте. Для любого коммерсанта и 30 % — пустяки, он за год столько оборотов сделает!.. А у нас оборачиваемость — раз в два года. Кредиты для нас — это яма, та — черная, о которой привыкли упоминать, говоря о сельском хозяйстве.
Если раньше зернопроизводство давало большую рентабельность — большую по отчетам и нормальную в реальности, — оно вытягивало нерентабельное животноводство. Теперь мы зерно продаем в два раза ниже себестоимости. То есть даже зерно само себя нынче не вытягивает. А мясо-молоко работают уже прямо на убытки. Если бы там, наверху, это понимали... Когда зерно не вытаскивает само себя — это беда.
Вы тоже закредитованы?
Конечно, у нас есть кредиты — было 180 млн, осталось 120. Но мы брали кредиты только на приобретение ресурсосберегающей техники для снижения затрат. В этом году приобретение такой техники не субсидируется. Но в ЗС тема обсуждается — возможно, вернутся субсидии.
Если нарисовать идеальную схему господдержки — как это должно выглядеть?
Во-первых, нужно научиться правильно считать себестоимость. Если продаем сегодня — значит, и считать средства производства в структуре себестоимости надо по сегодняшним ценам. Расчет — себестоимость плюс... ну, пусть минимальная рентабельность — 5 %. Приходится продавать ниже себестоимости — выпадающие доходы должно компенсировать государство. Почему именно так? Да потому что мы выполняем государственную миссию: мы кормим народ. Человек три раза в день о нас вспоминает. То, что мы производим, — самый социально значимый продукт. Мы — основной гарант социальной стабильности. И сегодняшнее российское пресловутое социальное благополучие построено на костях крестьян.
Много ли сегодня в крае успешных сельхозпредприятий?
Пять. Если менее строго — может быть, десять. Из примерно четырехсот — сюда не входят фермерские хозяйства. У меня сложился идеал финансово-устойчивого сельскохозяйственного предприятия для Красноярского края: это урожайность зерновых не ниже 27 центнеров с гектара, надои в пределах 4,5 тысячи килограммов, привесы примерно 450-500 граммов. Это то, что возможно в условиях Красноярского края получать размеренным трудом. А цены на сельхозпродукцию и компенсация государства должны обеспечивать этим предприятиям нормальное развитие и достойную зарплату рабочим. А все, что выше этих показателей, поверьте — это возможно только нечеловеческими усилиями.
Бывший руководитель «Таежного», ныне покойный Василий Иванович Еремин говорил: «Ненавижу деревню! С работы пришел — помыться негде, надо баню топить, туалет необустроенный... Поэтому стараюсь делать все, чтобы здесь было — как в городе...»
Я люблю землю, люблю природу, люблю жить здесь и работать. Но я устал. Хочется быть услышанным. Не совсем получается.
Досье «ВК»
ЗАО «Солгонское»
Входит в число наиболее успешных и устойчивых сельхозпредприятий края.
Производство зерна. В 2009 году собрали 86 тысяч тонн зерна при урожайности 54 центнера с гектара.
Животноводство. 6,5 тысячи голов крупного рогатого скота, из них 2,5 тысячи коров. Надой на фуражную корову больше 6 тысяч кг в год. 3,5 тысячи свиней.
Средняя зарплата работающих — 17 тысяч рублей в месяц.
Мельниченко Борис Владимирович
Родился 23 июня 1962 года. Начальную школу закончил в Терехте Ужурского района, затем Солгонскую среднюю школу. Хотел стать летчиком — не получилось. Работал механизатором в совхозе. Армейскую службу прошел в спецподразделении «Витязь». После армии работал комбайнером («Не знаю, как директор, но комбайнер-то я отличный»), заочно окончил Красноярский агроуниверситет по специальности «инженер-механик». В совершенстве изучил отечественную технику. Работал механиком, управляющим отделением. С 1998 года — директор ЗАО «Солгонское».
Геннадий Васильев, «Вечерний Красноярск», №18 (259)
