Спектакль московского «Театра.doc» «Заполярная правда» о ВИЧ-инфицированных доехал до Красноярска — публике он был представлен на театральном марафоне «ВИЧ: не игра». В основе постановки режиссера Георга Жено по пьесе драматурга Юрия Клавдиева — подлинные истории четырех молодых людей из Норильска. Спектаклю уже почти четыре года, но, как говорит режиссер, тема ВИЧ до сих пор вызывает противоречивую реакцию публики, вплоть до полного ее неприятия.
— Вы знаете, это просто какой-то гротескный случай, — говорит Жено. — Все мои друзья в Москве говорят: «Георг, это твой лучший спектакль». И мы сами ощущаем, что зал всегда позитивно на него реагирует. Но завлечь на него публику гораздо сложнее, чем на другие спектакли «Театра.doc». По продаже билетов это сейчас моя самая неудачная постановка.
Как вы думаете, почему?
Как ни странно, людей пугает тема ВИЧ. Даже своих друзей мне с трудом удавалось привести на спектакль. Люди не хотят знать о СПИДе, они уверены, что их это не коснется. И даже то, что в новом актерском составе у нас играет Маша Шалаева, которую все знают по главной роли в фильме «Русалка», — нет, все равно страх перед этой темой сильнее. Однажды мы провели эксперимент — на сайте театра поменяли аннотацию к «Заполярной правде», убрали оттуда слово ВИЧ.
И каков был результат?
Продажа билетов сразу удвоилась. Тем не менее больше мы так делать не собираемся. Все-таки концепция спектакля важнее, чем интерес публики. Тем более что свои постоянные зрители у «Заполярной правды» тоже есть, многие ходят на нее по несколько раз. Вы не представляете, сколько было возмущенных звонков, когда мы попытались снять этот спектакль!
Как реагируют на него сами ВИЧ-положительные?
Нам было очень страшно играть в Норильске перед прототипами этой пьесы. Перед тем как ее написать, Юра Клавдиев две недели пробыл там с диктофоном, круглосуточно записывал рассказы ВИЧ-инфицированных. Так что все, о чем говорят герои спектакля, — правда. Но каково это было услышать со стороны людям, чьи истории легли в сюжет постановки?.. А больше всего меня удивило, что критиковали нас только за какие-то неточности. Ну, например, в пьесе упоминаются деревья, а в Заполярье деревьев нет. Или заброшенный полуразрушенный дом, в котором поселяются отверженные герои, — в Норильске в таких домах зимой даже с печкой не выживешь. А за что нас поблагодарили — за то, что мы не сделали из этой темы эпатаж, как в американском фильме «Филадельфия». Голливуд даже на страшных судьбах людей пытается делать деньги...
Георг, а почему вы взяли истории ВИЧ-инфицированных именно из Норильска? Разве в Москве проблема ВИЧ менее актуальна?
Конечно же, она актуальна везде. Но, вы знаете, в Москве очень сложно найти людей, которые согласились бы откровенно поговорить о своей проблеме. А в Норильске есть антиСПИД-фонд «69 параллель», где люди сразу откликнулись на нашу просьбу. Я еще по переписке с ними понял, что нам очень быстро удастся перейти на неформальное общение. Так и вышло: этот фонд — соучастник создания пьесы. Идею спектакля поддержали Институт культурной политики в Москве и ЮНЕСКО, а затем Фонд Михаила Прохорова.
Кроме того, проблемы ВИЧ в Норильске и Москве все-таки не сравнить. Норильск — закрытый город, люди живут в замкнутом пространстве, и не так-то просто им оттуда выбраться... А еще в Норильске есть какая-то особая атмосфера. Я вовсе не метафизик, мне это не близко. Но когда ходишь по улицам этого города, буквально ощущаешь, будто рядом присутствует дух жертв, убитых в лагерях... И в то же время, несмотря на все неприятные стороны, Норильск по-своему безумно красив. Особенно меня поразила полярная ночь, я дважды побывал там зимой.
Насколько изменился спектакль за годы существования?
Язык его не сильно изменился. Как я уже сказал, мы обновили актерский состав, но это были не вводы, а, по сути, новая постановка — я полгода с ними репетировал.
А почему сменились актеры?
Типичное явление в театре — у прежней группы артистов, когда они раскрутились, началась звездная болезнь. И это отражалось на их игре. Но в таком спектакле звездные понты неуместны. Если главное для человека, что он, по его собственному представлению, играет в «модной» постановке, — все, для меня это сразу смерть спектакля. Это вовсе не то, чем я хочу делиться со своими зрителями. Пришлось пойти на радикальные меры, чего артисты совершенно не ожидали. (Улыбается.)
Вы родом из Германии. Как общество реагирует там на ВИЧ-инфицированных?
Как и везде в Европе: в теории все политкорректно, а в жизни... Люди все равно скрывают, что у них ВИЧ. Впрочем, это, наверное, и правильно: почему они должны перед всеми афишировать свои проблемы? Открыто о ВИЧ не говорят. Все тот же страх... Я и по себе ощущал, насколько в нас сильно предубеждение против этого заболевания. Вроде бы я вырос в стране с ярко выраженными гуманистическими ценностями. Но когда мы играли перед ВИЧ-инфицированными в Норильске и после спектакля они предложили нам чаю, я почувствовал дискомфорт. Казалось бы, я же знаю, что бытовым путем ВИЧ не передается! Но все равно — когда я брал из их рук чашку с чаем, мне было не по себе.
Наверное, рядом с людьми, больными ВИЧ, мы все равно ведем себя как-то по-другому...
Да, признаемся мы себе в этом или нет. Вы знаете, у одного из моих сотрудников ВИЧ. Иногда я могу быть очень вспыльчивым, но на него сорваться я себе не позволю никогда, не посмею. Парадоксальная ситуация: самым страшным для этих людей становится не их болезнь, а то, как мы на них реагируем. Потому что после того, как они узнают, что у них ВИЧ, у многих жизнь меняется к лучшему. Как ни странно это звучит.
Как вы считаете — искусство помогает нам разрушать какие-то внутренние предрассудки?
Думаю, что помогает. Наверное, некоторые люди потому и не хотят смотреть спектакль про ВИЧ, что он напрямую обращен к их предубеждению. Заглянуть правде в глаза, увидеть неприятные стороны жизни не каждому хочется. Именно разрушением таких вот стереотипов и занимается «Театр.doc», за что я очень его люблю. Он сильно влияет на театральную действительность.
Вы — ученик Марка Захарова, режиссерское образование получили в России, живете и работаете здесь уже больше десяти лет. Почему не в Германии, где весьма продвинутый театр?
Я сам очень часто задаю себе этот вопрос. (Смеется.) Но так получилось, одно цеплялось за другое. В России я прошел альтернативную службу в армии, работал учителем в Подмосковье. Потом решил поступить в ГИТИС. Мой отец — театральный художник, ученик Йозефа Бойса, в честь которого я сейчас назвал свой театр в Москве. Я вырос в театральной среде, так что выбор профессии не случайный. Хотя до 13 лет мечтал стать футболистом.
Но отцовские гены оказались сильнее?
Думаю, не только отцовские, но и дедовские. Мой дедушка был переводчиком Чехова, профессором славянских языков. В Германии я рос с пьесами Чехова и романами Достоевского. Так что интерес к России у меня тоже давний. После учебы в ГИТИСе думал поработать здесь не больше года. Но потом открылся «Театр.doc», я сыграл главную роль в фильме Петра Тодоровского «В созвездии Быка» и встретил свою любовь. Моя жена — драматург Нина Беленицкая, мы вместе выпустили несколько спектаклей и сейчас руководим Театром им. Бойса. И вообще у меня за годы жизни в России появился такой приятный круг друзей и единомышленников, что мне было бы страшно лишиться общения с ними.
Вы ставите преимущественно современную драматургию. К Чехову или Достоевскому не думаете обратиться?
Обязательно, я очень люблю этих авторов. У Чехова хотелось бы сначала поставить что-то из его рассказов, но, может быть, позже обращусь и к его пьесам. А по Достоевскому я делал творческую лабораторию, по его роману «Преступление и наказание». И когда-нибудь мы непременно выпустим спектакль. Хотя я боюсь его выпускать, потому что наше решение очень нестандартное, и нужны крепкие нервы, чтобы выдержать все многочисленные нападки, которые на меня наверняка посыплются. (Смеется.) Шучу. Все-таки я считаю, что мы нашли правильный ключ к Достоевскому. И чем мне и нравится театральное искусство — непонятого театра не бывает, ты всегда получаешь честную реакцию публики. Если спектакль хороший — он обязательно найдет своего зрителя. По крайней мере, я вижу это в Москве.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск» № 26 (267)
