Искусства по заказу

На какие только типы не делили искусство. На высокое и низкое, на коммерческое и некоммерческое, на особо духовное и не особо. Поскольку приборчик для измерения «духовности» или «пользы» в каждой голове свой, все это субъективно до крайности. На их фоне принцип классификации, о коем хотелось напомнить, прост, груб и объективен, словно топор.

Так вот, смотрим на одну простую вещь — кто заказчик? Сразу оговоримся, что искусство — это такая парадоксальность, где фигура заказчика может возникнуть только после исполнения самого заказа. «Оказывается, мы ждали именно этого!» Но до того, как нечто явлено своей целевой группе, целевая группа вряд ли сама знает, как ей этого надо.

Ну кроме совсем уж вырожденных случаев фабричного производства совсем уж попсы (вплоть до детальнейших инструкций к работе «творца», оставляющих ему столь же мало выбора, как инструкция по пользованию пылесосом). Или сталинское «есть мнение, что народу сейчас нужно...» с готовностью поредактировать лично, раз народу так надо. Но обычно все-таки не так. Обычно заказ на книгу, музыку, фильм — распылен в воздухе, не имеет четких очертаний, мерцает. А целевая группа сама не знает, насколько она целевая. Произведение только сделает ее таковой.

Но! Если заказчик сам не знает, чего хочет, это не значит, что его нет. Как бы ни цинично звучало, подлинно великая задача — угадать и различить. Тот самый заказ, который не сформулирован. Чем сильнее ожидание, и чем менее оно сформулировано, и чем сильнее угадано — тем мощнее художник.

Кому ты?

А поделить художников можно по тому, где бы они стали искать своего заказчика. И снова оговорка: рефлексия «а кому оно будет надо?» обычно не предшествует произведению. Как известно, можешь не писать — не пиши, можешь не снимать — не снимай. Начинают делать потому, что не делать не могут. Однако чего нет сознательно, все равно присутствует бессознательно. Некоторая ориентация, призрак референтной группы. И вот здесь три больших варианта, искусство может быть: 1) элитарным, 2) массовым, 3) популярным. Это не мы придумали, про то есть теории, большие и сложные. Главное здесь поймать нюанс различия между вторым и третьим.

Заказчик есть тот, кто в конечном счете тебе заплатит, прямо или косвенно, и не обязательно деньгами. Слава, звания, связи — все тоже капитал. Но к кому ты пойдешь за ним?

«Элитарное» — это в конечном счете «музыка для музыкантов» и «филология для филологов». Неспециалист отсекается — он не нужен. Ставка на то, что судьба национальной литературы может более зависеть от сотни людей, чем от всей остальной нации. И только этой сотне ты по большому счету и пишешь. Если в аудиторию пробрался кто-то еще — заходи, хуже не будет. Но не обязательно. Основной заход автора — «а давайте попробуем вот так». В пределе это всегда заявка на профессиональную революцию, на создание направления. Иногда целое направление может оказаться элитарным, именно по своей заявке, например модернизм в литературе, будь то Андрей Белый или Марсель Пруст. Это заведомо мимо кассы, но этих двух людей Набоков называет в числе главных писателей 20-го века (другие двое, как можно догадаться, Кафка и Джойс). Для «набоковых» это и писано.

Популярное — это для масс в их естественных желаниях. Желания сканируются как в любом маркетинге, речь идет о товаре, платежеспособном спросе, ликвидности. А вот то, что мы, вслед за теорией, обозвали «массовым искусством», — это иное. Это для масс, но заказчиком выступают не сами массы, а элиты. Чтобы было понятнее: все легальное искусство в СССР было по преимуществу массовым, а популярное было едва ли не в большем загоне, чем элитарное. Чего на самом деле хотел народ, узнали в 90-е годы.

Примерные люди

Теперь можно перейти к конкретным примерам. Раз уж взяли литературу, с ней и останемся. Возьмем такой тезис: Сорокин — это элитарное искусство, Астафьев — массовое, Акунин — популярное. Чтобы ни в ком не будить ничего лишнего, сразу же сноска: речь не о том, что хуже и лучше. Что лучше — легкая атлетика или тяжелая? Или баскетбол? Это разные виды спорта. Бегуна надо сравнивать с бегуном, а пловца с пловцом. Так что сейчас речь не о том, чтобы раздать сертификаты качества или тем более отобрать. Речь о том, чтобы перестать тащить пловцов на беговую дорожку и понять, во что именно играет хоккеист.

Как сказано, элитарное искусство революционно. В смысле не революции социальной, а революции форм. Как говорил Виктор Ерофеев, «в России в 20-м веке провалились две литературные революции — в начале и в конце». Один критик обозвал Сорокина «автором для западных славистов», это такое ругательство в смысле «нормальному читателю там читать нечего». Ну если отбросить эпатаж и позиционирование, то нормальный читатель действительно утомится. Тексты не как штучка для чтения, а как элемент профессионального диалога: смотрите, а еще можно вот так.

Астафьева, как предполагалось, может читать любой человек с не сильно испорченным вкусом и не сильно суетной жизнью. И читали. Стотысячные экземпляры книг на пике славы в СССР. Но! Здесь и видно отличие того, что названо массовым, от популярного.

Стотысячные тиражи — это когда тебя издает советская власть. Коммерческая эпоха быстро выяснила, что всенародный автор не может издаваться большим коммерческим тиражом, что, казалось бы, должно проблематизировать — причем не талант, а именно всенародность. Однако статус, полученный как политический, мало страдает с рынка. И, конечно, прав Галковский, говоря о «назначенности» любого большого писателя в СССР, другое дело, что это вряд ли упрек. Всего лишь классификация роли.

Акунин, взятый примером третьего типа, — популярный автор. Ну и что, что качественный? Текст там обрабатывается как товар, просто культурный ценз аудитории несколько выше среднего. А формула задачи вполне как у попсы. Собственно, по задаче и отличаются. Хотя мир не так уж четко делится на три части. Берется Пелевин и довольно легко находятся как минимум две роли из трех названных.