Есть такие вечно-избитые темы, при сползании к которым почти перестаешь верить в искренность говорящих. Ну вот коррупция, например. Все знают, какие надо от нее говорить заклинания. Больше всех риторическими практиками владеют сами коррупционеры.
Риторическое
«Усилить, расширить, углубить», — говорят какие-то серьезные чиновные дядьки о борьбе с извечным злом, но не сильно удивишься, если узнается, что, положим, для 62 % дядек в этом зле состоит их бизнес. Ну или для 38 %, какая разница? Главное, что цифра не 0,1 % и говорение чиновников о коррупции сильно напоминает движение пчел против меда. Еще меньше почему-то верится оппозиции, еще с
Я бы ставил скорее на то, что главный приватизатор России Альфред Рейнгольдович Кох на поверку выйдет более праведным, чем его ненавистники. В самом простом, бытовом смысле. Если дать человеку, фигурально выражаясь, подержать чемодан с деньгами — что будет? И что-то подсказывает, что право финансовой подписи лучше доверять Альфреду Рейнгольдовичу. У него было такое право подписи, которое другим и во сне не снилось. А личное состояние, нажитое за те чудо-годы, как у иного оборотистого вице-мэра, не более. Я бы хотел ошибиться, но что-то шепчет: 90 % предлагавших расстрелять Коха за разворуйку России на его месте воровали бы сами. Им, протестным, просто не предлагали. И у всех них была бы чудесная самовыписанная индульгенция: «Не мы такие — время такое. Время такое, но мы против него боремся. А пока мы время не победили, будем как люди».
Но это все присказка. Если о коррупции говорить не в режиме лозунгов антимедового движения заслуженных пчел и кандидатов в эти пчелы, то как говорить? Конечно, можно сказать, что кадры решают все. Что честный начальник наберет себе честных подчиненных и так далее. Конечно, это так, только говорить про это почти невозможно: сразу всплывет вопрошание: «Кто проверит проверяющего?», «Кто выберет выбирающего?», «Воспитает воспитателя?» и т. д. Разговор на том и кончится: все оно так, но в рецептуре для социальной инженерии прописать это нельзя.
Разговор с другого конца — разговор институциональный. Вообще вопрошание, что кто кого определяет — люди институты или институты людей? — сродни давнишней полемике о первородстве курицы и яйца. Все равно логично (или равно нелогично), но разговор в терминах институтов просто более возможен.
Как говорил философ Мамардашвили, «нам нужны не честные судьи, а независимые суды». Хотя бы потому, что прописать в законе введение честных судей нельзя, а независимых судов можно. В конце концов, было две страны: СССР и США. В одной считали, что черт с ними, институтами, были бы люди хорошие. В другой считали, что человек по природе своей эгоистичный жулик и идиот и надо бы этот казус как-то уравновесить. В США до сих пор успешно уравновешивают плохих президентов. А хорошие люди отменили однажды свою страну, потому что так было немного выгоднее.
Институты воровства
Так вот, давайте исходить из того, что человек по натуре даже не то чтобы плох, а слаб. И он всегда займется этой самой коррупцией, если можно будет заняться ей безнаказанно. Давайте даже смягчим: пусть даже 70 % не займутся, а 30 % займутся, все равно это будет «тотальная коррумпированность всех сфер жизни».
А теперь собственно тезис: институциональная основа коррупции, грядка, на которой это не может не расти, — это наше социальное государство, социализм. На него наложили немного рынка, немного гражданских свобод и дикий консьюмеризм. Но если брать в терминах
Давайте оставим на минутку обвинительный уклон и посмотрим на обстояние дел. Есть люди, на финансовой подписи у которых крутятся миллионы и миллиарды рублей. Зарплата такого топ-менеджера госслужбы порядка ста тысяч рублей в месяц. В частном бизнесе его коллега, с аналогичным объемом средств в управлении, получает в месяц сто тысяч долларов. Самое мягкое, чем можно подравнять дисбаланс, — это десять тысяч долларов в конверте сверх зарплаты. Самое мягкое.
Решение, пока нет таблеток для усиления праведности, только одно: уменьшать бюджеты, повышая их прозрачность. Не собирая вот эти огромные кучи, из которых потом делить.
Вторая черта: разрешительный принцип всего и вся. Попробуйте, например, взять и на пустой земле (которую готовы выкупить, знать бы еще, как и у кого) построить дом. Сто лет назад — берешь и строишь. Сейчас это — несколько десятков справок, несколько лет согласований. Фирма может себе позволить, человек — нет. В общем, тоже грядка понятно чего.
Возразят, что «социализм — это не коррупция, это порядок как при Сталине». Во-первых, тут логическая ошибка: из того, что в обществе много расстреливают, еще не следует, что в этом обществе не воруют. Но пусть даже воруют меньше. А цена того?
«Социальное государство», построенное вокруг Госбюджета и Разрешений, как раз и означает колебание между полюсами сталинизма и того, что сейчас. Ресурсов мало — казарма. Ресурсов много — коррупция. А как же Запад, там ведь тоже социальные государства, все больше Чиновника, Госбюджета и Разрешения? А там тоже — процесс пошел. Сейчас скорее Европу дореформируют до России, чем Россию до Европы.
Александр Силаев, «Вечерний Красноярск» № 45 (286)
