Одним из самых ярких событий на Красноярской ярмарке книжной культуры, которую в четвертый раз провел Фонд Михаила Прохорова, стал спектакль Театра наций «Рассказы Шукшина» с Евгением Мироновым и Чулпан Хаматовой. А у самой Чулпан наиболее сильные впечатления в ее нынешний приезд в Красноярск — от посещения Столбов. Причем восхитили ее не только красоты природы. Уже пять лет Чулпан Хаматова немало сил и времени отдает детям с онкозаболеваниями. Актриса была приятно удивлена, что о ее фонде «Подари жизнь!» знают и в Сибири.
Доступная благотворительность
Представляете, просто до слез была растрогана... Подходит ко мне на Столбах женщина — зовут ее Галя, она работает там в киоске. И протягивает деньги. Я сначала даже не поняла, что это. А она говорит: «Это вашим детям». Я поразилась, что информация о нашем фонде, оказывается, уже распространилась по всей России. Здорово, значит, мы не зря делаем свое дело.
Вероятно, немало пожертвований поступает как раз от частных лиц?
Да, треть того, что мы получаем через Сбербанк, — небольшие суммы от огромного количества людей. Остальное — от юридических лиц, разных компаний, организаций. А также от наших старых благотворителей, богатых людей, которые уже несколько лет с нами (за 2010 год на счет фонда «Подари жизнь!» поступило в общей сложности около 360 млн рублей. — Е. К.).
Сейчас ваше имя, Чулпан, уже неразрывно связано с этим фондом. Тем удивительнее было узнать, что поначалу многие вокруг вас восприняли его идею с недоверием.
Что вы, мне кажется, в этом как раз не было ничего удивительного. (Улыбается.) Нормальная человеческая реакция, в ней чувствовался отзвук времени. Пять лет назад у нас еще была недоказательная позиция. Это сейчас уже можно говорить — мы что-то сделали. А тогда мы говорили, что могли бы это сделать. И люди, обожженные на обманах, воровстве и всевозможных спекуляциях, имели право нам не верить.
И все-таки, наверное, к артистам в столь щепетильных вопросах в нашей стране доверия больше, чем, например, к политикам.
Просто мы более доступные. Если что-то покажется сомнительным, нас можно дождаться после спектакля и потребовать ответа. (Смеется.) А пробиться к политикам шансов нет.
А вам не кажется, что на слабом развитии благотворительности сказывается нежелание нашего общества замечать, что вокруг существуют какие-то проблемы?
Нет, благодаря фонду я как раз убедилась, что многие люди хотят помогать другим. Но зачастую они просто не знают, куда обратиться, кому из благотворительных организаций можно верить. А еще очень важно сделать так, чтобы людям было удобно заниматься благотворительностью. Ведь на поиск информации и заполнение различных бумаг может уйти столько времени! Поэтому мы постарались избавить наших жертвователей от ненужной волокиты.
Каким образом?
В каждом отделении Сбербанка есть заполненные платежки. Любому человеку достаточно прийти туда с паспортом, вписать нужную сумму, расписаться, и деньги будут автоматически перечислены в фонд. Или можно сделать еще проще — завести карту VISA «Подари жизнь», расплачиваться не наличными, а с ее помощью. И в конце каждого месяца 0,3 % от стоимости ваших покупок будет поступать в фонд. То есть, условно говоря, три рубля с каждой тысячи. Сбербанк эту сумму удваивает, и в фонд поступает шесть рублей. Кажется, что это копейки. Но на самом деле благодаря такой программе в фонд поступают весьма ощутимые деньги. Хотя два года назад эта идея тоже вызывала у многих скепсис.
Перерождение
Вы не раз говорили, что занялись этой деятельностью случайно. Но — случайно ли?
Не знаю, если говорить о судьбе, наверное, это уже было нарисовано в моей карте передвижений по жизни... Воля Провидения, от меня не зависящая. Могу сказать одно — работая в фонде, общаясь с волонтерами, с детьми, с их родителями, с жертвователями, я стала другим человеком. Гораздо оптимистичнее сейчас смотрю на людей и на нашу страну.
А прежде?
Прежде мне казалось — живешь сам по себе и думай, как будешь выкручиваться, если не дай бог что случится. А теперь я понимаю, что не в природе человека оставлять друг друга один на один с горем. У всех у нас есть шанс, что нам протянут руку помощи. Есть он и у детей, больных онкологическими заболеваниями. Я благодарна врачам, которые помогли мне взглянуть на этих детей не как на бедных и обреченных, увидеть, что им можно помочь. И в нашей компетенции сделать эту помощь достижимой и в буквальном смысле подарить ребенку жизнь...
И все же к посещению детских онкологических больниц, наверное, невозможно привыкнуть...
Конечно, это дается непросто. Там ты должен быть максимально весел, бодр и светел. А вот после... (Задумывается.) Накатывает тягостное и удручающее состояние физической усталости. Потому что очень много сил совершенно неосознанно уходит на преодоление внутреннего психологического барьера. И об этом говорят все — и мои коллеги-артисты, которые ходят в больницы, и волонтеры. Сама я, кстати, в больницах бываю редко. А наши волонтеры, которые посещают их по несколько раз в неделю, настоящие герои. Мы даже создали в фонде для них и для родителей больных детей психологическую службу поддержки. Некоторые ведь на этом ломаются, выгорают. А обратиться за помощью к психологу не могут, нет у наших соотечественников такой привычки. Но, думаю, это вопрос времени.
Правда, что вы как-то отмечали в больнице свой день рождения?
В прошлом году. (Улыбается.) Получилось очень трогательно. Там лечатся дети со всей России, и мамы такой шикарный стол накрыли, с многонациональной кухней. В какой-то момент, уже под конец празднования, я от усталости немножко задремала. А когда очнулась, обнаружила, что лежу на плече у больного ребенка и девочка очень нежно меня гладит. Поэтому кто кого поддерживает — еще большой вопрос...
Артист, как губка, впитывает все вокруг. Этот жизненный опыт как-то отразился на вашей профессиональной деятельности? Например, в «Трех товарищах», где вы играете женщину, которая умирает от тяжелой болезни, — в роли что-то поменялось?
Разумеется, поскольку работа в фонде изменила меня всю. И сейчас, наверное, в моей Патриции появились какие-то новые краски, нюансы. Изменилось мое ощущение сцены, театра — и вообще появилось осознанное отношение к каждому дню жизни. По крайней мере, я стараюсь об этом помнить. Раньше вроде бы и сама была здорова, и близкие были здоровы, а все равно находила какие-то проблемы, причины для трагедий. Ну как же, девушка-артистка. (Смеется.) Сейчас времени стало меньше, даже на подготовку ролей его не хватает, не то что на какие-то рефлексии. Поэтому, как мне кажется, я стала гораздо мобильнее.
Два счастливых опыта
Помимо службы в «Современнике» на параллельные творческие проекты сил и времени хватает?
Только на два спектакля в Театре наций. «Рассказы Шукшина» — это вообще подарок судьбы. Для меня очень важно, чтобы режиссер был умный, образный. Чтобы он доверял мне как актрисе и в то же время направлял. Репетиции с Алвисом Херманисом были чем-то особенным. А какое счастье играть вместе с Евгением Мироновым!.. Иногда я даже поеживаюсь, понимая, что за партнер рядом со мной. И от степени ответственности за это, и от зашкаливающей радости, что у меня есть возможность выходить с ним на одну сцену, тянуться за ним, получать от него каждый спектакль какие-то разные импульсы... В этом смысле я, конечно, счастливая актриса.
Насколько глубоко вы были знакомы с творчеством Шукшина до начала работы над спектаклем?
Я его еще в школе любила читать, но в этаком расслабленном состоянии. И Женя очень удивился, когда Алвис предложил поставить Шукшина. Но когда мы начали серьезно погружаться в его произведения, вдруг открылось, что он просто изумительный русский писатель! Это чудо, как Шукшин владеет словом, ритмом. Таким писателем всем нам надо гордиться.
Вам не кажется, что отчасти этот спектакль об утерянных ценностях? Например, что бросать детей — грех, как утверждает герой одного из рассказов?
Думаю, каждый человек сам для себя решает — может он бросить ребенка или нет. Но в советские времена действительно были какие-то незыблемые ценности, в том числе и семья. Не уверена, что мои родители были бы до сих пор вместе, если бы не правила, которые бытовали в ту пору в обществе. Им тоже пришлось немало преодолеть в своих отношениях, и невозможность так легко развестись, как сейчас, — она сыграла свое дело. За что я им очень благодарна.
Второй спектакль, в котором вы заняты в Театре наций, в прессе охарактеризовали как балет...
Нет, к балету «Бедная Лиза» вообще не имеет никакого отношения. Дабы не оскорблять чувства танцоров, я даже не претендую на определение «танец». Это экспериментальный спектакль Аллы Сигаловой — попытка выразить смысл при отсутствии текста, без слов, в нем все выстроено на пластике. И в первую очередь это эксперимент для меня самой. (Улыбается.)
В чем он, что было труднее всего?
Я знала, что у меня партнер — солист балета Большого театра. Но когда на разминке я увидела, что он вытворяет, подумала, что вставать рядом с ним, наверное, глупая идея, слишком уж большая разница будет между нами. В этом для меня была самая главная сложность. Одно дело — участвовать в программе «Ледниковый период», где, как в зверинце мартышки, встают на коньки и в этом смысл всего шоу.
Самоиронично!
Ну а как сказать иначе? (Смеется.) И совсем другое дело — выйти на одну сцену с таким потрясающим танцовщиком, как Андрей Меркурьев. Спасибо Алле, которая меня очень правильно разозлила и завела. Она сказала: «Если все будет плохо, неужели ты думаешь, что я выпущу вас на публику?» Так я начала работать. А потом, когда нужно было подключать актерскую профессию, начались сложности у Андрея, и пришлось его тоже поддерживать. В итоге, на мой взгляд, получился удивительный спектакль. Я говорю про ощущения внутри него. Это как попытка рассказать какую-то историю на другом языке. Включаются все актерские импульсы, все эмоции, жесты, тело. Не могу сказать, что я на сто процентов делаю так, как мне хотелось бы. Но если добиться рисунка, который предложила Сигалова, как зритель я с удовольствием смотрела бы такой спектакль. Надеюсь, мне удастся этого достичь... Вообще очень люблю, когда судьба предлагает мне что-то неожиданное, бросает вызов.
Живая жизнь спектаклей
Это вас бодрит?
Пожалуй. (Улыбается.) Очень люблю критику, когда она конструктивна. Даже если не соглашаюсь с ней, все равно она западает, и я начинаю анализировать, откуда взялось такое мнение. Значит, людям что-то не до конца понятно, роль не сполна доделана, нужно поискать какие-то новые ходы. К счастью, в театре есть возможность совершенствоваться с каждым выходом на сцену. Пока спектакль в репертуаре, это всегда некая внутренняя репетиция.
Сколько нужно времени после премьеры, чтобы спектакль состоялся?
По-разному. «Рассказы Шукшина» так крепко сколочены, что фундамент оседал недолго. А в «Голой пионерке» в «Современнике» мне понадобилось время, чтобы все осмыслить — от пункта отправления до конечной точки. Весь путь я осваивала почти четыре года. Сейчас играю, уже понимая, как я распределена внутри спектакля. А поначалу это было скорее интуитивное пребывание на сцене. «Голая пионерка» поставлена по инсценировке романа, и не все событийно-образующие моменты в ней были продуманы. Теперь она как-то внутренне самоорганизовалась, и, по сути, мы играем уже по другой пьесе.
А некоторые спектакли умирают через три-четыре года...
Почему?
Им некуда развиваться. Например, «Мамапапасынсобака», который я очень любила. Задумывался он как трагедия или трагикомедия. А спустя три года мы вдруг обнаружили, что играем комедию. Где мы перешли эту границу, было непонятно. Почему зрители, скажем, два года назад на каких-то местах затихали, замирали, начинали плакать, а тут вдруг стали смеяться? Спектакль пришлось снять, потому что смысл его был не в том, чтобы рассмешить людей, а чтобы заставить их задуматься.
Семейные ценности
В «Трех сестрах» вы начинали с Ирины, теперь играете Машу. Чем для вас примечателен такой опыт?
Преодолением. Я играла Ирину несколько лет и все интонации Маши знала как свои. И самое сложное было — от них очиститься. Мне кажется, у нас с Галиной Борисовной Волчек (режиссер постановки, художественный руководитель театра «Современник». — Е. К.) до сих пор продолжается внутренний спор о том, какой должна быть Маша. В первой версии спектакля ее играла Марина Неелова, и у Галины Борисовны есть определенное видение этой роли. Я с ним не вполне согласна.
В чем именно?
Считаю, что спектакль о трех сестрах (как, собственно, и следует из его названия), а не об одной. И мне хотелось одной из составляющих счастливой жизни, утерянной сестрами, сделать семейственность. Которая пропала за четыре акта пьесы Чехова и за четыре года жизни сестер внутри пьесы. Когда был жив их отец, в доме ощущалась атмосфера праздника, была семья. А теперь все они живут порознь, общего дома у них больше нет, его забрала Наташа. И мне как раз было очень важно показать потерю не чего-то отвлеченного, а таких простых и важных понятий, как дом, семья. Галина Борисовна меня ругала на репетициях: «Отойди от Дроздовой, что ты к ней все время липнешь!» (исполнительница роли Ольги. — Е. К.) Но я понимала, что через физический контакт зритель это воспримет особенно отчетливо: даже если мы спорим и ругаемся, все равно мы близкие люди, у нас родственные отношения. Которые к финалу исчезают, что трагично для всех сестер.
Это мой самый главный опыт в «Трех сестрах». И видимо, в репетиционный процесс у меня столько сил ушло на преодоление, что когда я вышла на премьеру, поняла, что роль еще не сложилась. Сейчас стараюсь ее как-то подправить от спектакля к спектаклю, оживить. Можно сказать, что схема сложилась еще к премьере, но она была словно под наркозом. Теперь надо вывести ее из реанимации, чтобы она задышала. Пока у меня это не очень получается. Но я стараюсь.
Мне кажется, вам так близка тема семейственности именно потому, что вы своей жизнью опровергаете расхожий стереотип, будто для актрисы иметь много детей — недостижимая роскошь. А у вас не только трое своих детей, но вы еще и о других заботитесь...
Может быть, для настоящей актрисы, которая всю себя посвятила сцене, дети действительно роскошь. (Улыбается.) Я люблю свою профессию, очень серьезно к ней отношусь. Но все равно это лишь часть моей жизни, а не вся жизнь. Для меня сейчас гораздо большая роскошь играть на сцене, чем иметь детей.
Но хотелось бы чаще выходить на сцену?
Нет! (Смеется.) Мне пока достаточно того, что есть. Мы начинаем репетировать в «Современнике» новый спектакль «Враги. История любви» по роману Зингера, режиссер Евгений Арье. У меня каждый день будут репетиции, при этом еще гастроли, времени ни на что не остается. Страдаю от того, что мало читаю. Мне не удается ходить в театры, изредка выбираюсь в кинотеатр. Сама в кино уже не снимаюсь — сейчас для меня это слишком большая нагрузка.
Ваша последняя работа в кино — жена Достоевского в сериале «Достоевский»?
Предпоследняя. (Улыбается.) На озвучивании я видела несколько отрывков и осталась ими довольна. Но опять-таки этот фильм во многом получился благодаря Миронову, который играет Достоевского. Не знаю, были бы у меня столь сильные впечатления, если бы вместо него был другой артист...
А моя последняя роль — в сериале «Башня», он сейчас вышел на канале ТВ-3. Роль небольшая, но играла я ее с удовольствием. Мне очень понравилась команда. А еще то, что авторы фильма не подчиняются вкусам некой целевой аудитории, которой, как я уверена, не существует, но телеканалы считают по-другому. И принимают ее за какой-то скотный двор, а не за людей. Не учитывая, что огромное количество людей не прочь включить телевизор, чтобы посмотреть что-то стоящее и за проведенное время еще успеть о чем-то подумать. Сериал «Башня» как раз обращен к таким людям. И я очень надеюсь, что он станет прорывом для многих телезрителей.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск» № 45 (286)
