Ну что – у меня есть хорошие новости и есть плохие новости. Хорошие новости у меня для любителей творчества Евгения Гришковца – а плохие, соответственно, для не-любителей его же. Итак – в первом большом романе Евгения Гришковца «Асфальт» пятьсот семьдесят две страницы. Более того, это не просто пятьсот семьдесят две страницы непонятно чего – это пятьсот семьдесят две страницы отборного, рафинированного, концентрированного практически гришковца.
Тут, в принципе, можно было бы и закончить. Поскольку и любителям, и не-любителям самое основное уже ясно. Но раз уж формат рецензии предполагает нечто большее, чем этот куцый абзац выше, придётся мне ещё потрындеть и, возможно, объясниться.
В романе «Асфальт» много небезынтересных ситуаций, точных наблюдений и метких замечаний. Есть сцены или монологи, в которых некоторые знакомые и понятные явления раскрываются вдруг с новой стороны, забавной или не очень. Есть в романе «Асфальт» и некоторая довольно-таки замечательная приземлённость. Он весь, в сущности, о людях, о довольно простых и ничем особенным не примечательных людях, нормальных, можно сказать, людях, и об их нормальном и ничем особенным не примечательном существовании. То есть, Гришковец пытается создать этакий эпос повседневности, и затея эта понятна и даже весьма благородна. Не сказать, что наше странное время уже нашло себе убедительных и ярких летописцев – отчего-то у большинства авторов, хватающихся за современность, выходит либо фантастическая фантазия на тему, либо фальшь и враньё.
У Гришковца, возможно, получилось бы, если бы не один небольшой, но меняющий абсолютно всё факт – если бы он был кем-то другим, а не популярным драматургом, писателем и мастером на все руки Евгением Гришковцом. Та особая текучесть его языка, что моментально узнаётся хоть в пьесе, хоть в песне, хоть в чьём исполнении, похоже, так намертво к нему прикипела, что он и роман на пятьсот семьдесят две страницы пишет ровно так, словно собирается рассказывать его со сцены. Из «Асфальта», наверное, вышла бы отличная аудио-книга – потому что, читая, прямо слышишь этот убаюкивающий голос автора, с его милым грассированием и постоянными повторами одного и того же. Когда таким образом читается общее повествование от автора – это ещё полбеды; но вот когда начинаются диалоги, написанные (все!) всё тем же манером, начинается настоящий караул. Гришковец разговаривает с Гришковцом – временами начинаешь себя чувствовать точь-в-точь как Джон Малкович в том эпизоде из «Быть Джоном Малковичем», где он попадает сам себе в голову. Только вместо «Малкович Малкович?» слышится немного иное – «Гришковец Гришковец?» «Гришковец, Гришковец Гришковец!»
Возможно, на это можно было бы, пусть и через силу, закрыть глаза, если бы материал романа действовал сильнее. Однако эпос повседневности требует автора помощнее, чем тот, кто никак не может переключиться с говорения на писание, даже радикально сменив жанры. Увлекаясь флэшбеками, подробными экскурсами в мысли и чувства героев, а также небезынтересными ситуациями, точными наблюдениями и меткими замечаниями, автор как будто теряет не столько нить, сколько сам смысл своего повествования. И повседневность у него расплывается в нечто аморфное, как свежий акварельный рисунок, на который по неосторожности опрокинули стакан с водой. Все те, казалось бы, сильные сюжетные завязки, что потенциально способны встряхнуть повседневное спокойствие главного героя (самоубийство старой подруги, зарождающийся как бы роман с новой знакомой, угрожающие телефонные звонки), к концу растворяются сами собой, так ни вот что путное и не выливаясь. То есть, вскарабкавшись на пик из пятисот семидесяти двух страниц, мы получаем - что? Только немного сумбурное объяснение названия романа (мол, асфальт – это та серая основа нашей жизни, без которой мы не смогли бы нарисовать на ней яркие полоски дорожной разметки, то есть, те лучшие моменты нашей жизни, которыми мы можем гордиться; ну, или что-то в этом духе). И – всё. Как там было у Шнурова? «Всё это похоже на какую-то разводку». Вот-вот.
P.S. И отдельное спасибо издательству за строчку «Публикуется в авторской редакции». Нет, всё понятно – герой, звезда, любимец женщин, всё такое; страшно же говорить ему «Женечка, дорогой, исправь, пожалуйста, вот тут, тут, и ещё вот тут абзацик». Но серьёзно ведь – при хорошей редакторской правке и из этой воды мог быть толк.
