В Красноярске заслуженного артиста России Константина Вощикова знают не только как драматического актера и театрального педагога, но и как мастера художественного слова — профессия по нынешним временам редкая и, как с горечью заметил артист в интервью «ВК», незаслуженно забытая. Но сдаваться он не собирается — вот только бы здоровье позволило. 1 мая Константину Вощикову исполнилось 75 лет.
Второе призвание
Можно ли возродить в России чтецкое искусство, Константин Алексеевич?
Я считаю, что это необходимо. Вспомните — было ли прежде хоть одно правительственное мероприятие, где бы не звучало художественное слово, где бы Пушкин, Лермонтов или Некрасов не звучал! А сейчас вы их не услышите ни на одном концерте, это искусство забили, заклевали, затоптали... Все заполонила эстрада, причем самого низкого качества. А в регионах, как водится, все повторяют за Москвой, и в наше время просто невозможно представить, чтобы какой-то мастер слова приехал сюда на гастроли с сольной программой. Чтецов осталось — раз-два и обчелся: Филиппенко читает да изредка Лановой, еще кое-кто, по пальцам можно пересчитать... Очень жаль — это огромная потеря для театрального искусства и искусства вообще. Поэтому, если к осени здоровье не подведет, обязательно вернусь в филармонию, в свой литературный театр. И к преподаванию — хочу вести мастерство актера и возьму маленькую группу студентов по художественному слову.
Чем вас самого увлекло это искусство?
Давно им заинтересовался, еще в студенчестве. Мой педагог Смоленский в Щукинском театральном училище сказал мне после прослушивания: «Знаете, как в азбуке Морзе: человек работает за тысячи километров, но его можно узнать по его ключу, индивидуальному почерку. Вот и у вас есть такой почерк, чтецкий. Вам обязательно нужно читать». Я запомнил его слова. И потом, уже работая в театре, стал лауреатом нескольких чтецких конкурсов, в том числе и всероссийских, — второе призвание обозначилось четко. Тогда-то я и решил, что мне нужно переменить стезю, и ушел из театра в филармонию, проработал там двадцать лет.
Разве нельзя было совмещать чтецкое искусство с работой в театре?
Вы знаете, это такое дело, что захватывает полностью. Если бы не перемены в обществе в
Думаете, надежда есть? Не слишком ли оптимистично?
Надежда вообще-то есть всегда. (Улыбается.) Не думаю, что я голословен. Пару месяцев назад я читал в Красноярской академии музыки и театра программу ко Дню Победы. Полтора часа держал зал — и чувствовал, что он дышал, очень внимательно меня воспринимал. Так что в нашем обществе, считаю, потребность в этом искусстве не умерла.
Чадит, да не вымирает
А в поэзии потребность жива?
Как писал Евтушенко, «поэзия чадит, да вот не вымирает. Поэзия чудит, когда нас выбирает». Я уж было думал, что на Рубцове все закончилось. Слава богу, нет — появился талантливый уральский поэт Борис Рыжий, появились другие ребята, молодые, зубастые. Если в обществе есть интерес к поэзии, это говорит о его росте — значит, люди не утратили способность думать. Я никогда не забуду концерты в Политехническом музее, у меня там, можно сказать, была «постоянная прописка». Нам читала стихи вся плеяда выдающихся поэтов-шестидесятников — Евтушенко, Вознесенский, Ахмадуллина, Высоцкий, Рождественский... Слушатели выходили с тех вечеров просветленными. Счастливое было время, счастливое и романтичное...
Сейчас романтики в обществе поубавилось?
Поубавилось, но окончательно она уйти не может. Тот же Рыжий — романтик конца, смерти, романтик грани — но романтик. Жаль только, что такие, как он, долго не живут... Он ушел из жизни в 28 лет — лермонтовский возраст. Чисто по-человечески очень мало прожил. Но как поэт за столь недолгий срок успел состояться. Я его с упоением читаю.
Как относитесь к песням Сергея Никитина на стихи Бориса Рыжего?
Рыжий труден в любом преломлении. Но к песням Никитина я отношусь хорошо — как ко всему, что хоть как-то двигает поэзию. Хотя сам я Рыжего со сцены читать не взялся бы — это очень больно. Мы с одним моим студентом (он сейчас учится в Школе-студии МХАТ) попробовали сделать цикл по Рыжему. Так вот, он не мог читать — его трясло.
В России поэты всегда были рупором поколения. Но сейчас в нашем обществе нет былой протестности, и некому ее поднять. Потому что, к сожалению, нет горлана-главаря — такого, как Маяковский или Высоцкий. Но, думаю, когда-нибудь он непременно появится. Просто, видимо, еще не время.
А почему в современном театре так мало работают с поэтическими текстами?
А когда с ними работали много? Хорошо еще, что Шекспира ставят. Поэзия в театре всегда была мало востребована и по-прежнему остается в нем падчерицей. Хотя совершенно напрасно, это большой драматургический пласт — вот бы его выявить и показать! Но актеры, как мне кажется, не очень готовы к этой форме, не все умеют читать поэзию. О чем говорить, если даже в литературном театре мне долго приходилось с этим биться?.. Но кое-что поставили. Помню, у нас была программа на стихи Рождественского, Новеллы Матвеевой. Сам я в своих сольных концертах многих поэтов читал.
К кому особенно привязаны?
Я всегда читал только любимых авторов. Когда-то у меня были большие программы по Лермонтову, Гумилеву. Сейчас больше читаю Пушкина — он точнее других про нас все сказал. Еще очень люблю Маяковского и вот Рыжего.
И прозы много читал. Помню, как на одном из концертов мы познакомились с Астафьевым — я читал отрывки из его «Царь-рыбы» и «Затесей». Как оказалось, он откуда-то знал моего отца. Подписал мне книгу на память, она у меня до сих пор хранится. А еще я из прозы люблю «Бравого солдата Швейка» Гашека. Жаль, что не довелось сыграть этого героя в театре.
Лучшее лекарство
Пять лет назад на свой бенефис вы выбрали роль Нарокова в «Талантах и поклонниках». Почему?
Мне очень нравится этот герой. Он человек театра, который все видит через призму театрального искусства. Я вообще люблю Островского. Еще в дипломном спектакле «Не в свои сани не садись» играл Русакова. Но Нароков — особенная роль. Теплая, душевная и по-настоящему театральная. Спасибо режиссеру Олегу Алексеевичу Рыбкину, который мне ее доверил. Жаль, что спектакль так быстро сошел с репертуара. Кстати, поначалу я заявлял на бенефис другую роль.
Какую?
Хотел сыграть Сократа в пьесе болгарского драматурга Цанева «Последняя ночь Сократа». Тогда ее не утвердили — о чем я, впрочем, не жалею. Но если моя жизнь в театре еще продлится, надеюсь вернуться к этой идее.
А почему вы отказались от работы в спектакле «Похороните меня за плинтусом»? Ведь очень долго репетировали, до премьеры оставалось совсем немного времени?
Я заболел накануне премьеры и после болезни решил не возвращаться в этот спектакль. Не получилось — значит, не получилось, и не стоит сожалеть. Ну а как дальше будет — посмотрим. Черная полоса в моей жизни затянулась, пора бы уж ей и закончиться, как вы считаете? (Улыбается.) Я настроен вернуться к работе. Сцена лечит, на ней невольно забываешь обо всех болезнях, она самое сильное лекарство. В последний раз я это особенно отчетливо ощутил на своем военном концерте в академии.
Вы упомянули, как внимательно слушали ту программу ваши студенты. Даже удивительно, учитывая, что для современной молодежи Отечественная война 1812 года и Великая Отечественная — по большому счету одно и то же...
Возможно, театральные студенты — специфическая публика. Им действительно было интересно, и на занятиях они меня потом засыпали вопросами. Но, я думаю, и многим другим молодым людям эта тема небезразлична. Главное — как ее подать. Печально, что в театре к военной теме обращаются все реже. Совершенно не ставят пьесы, которые раньше пользовались большим спросом — и, уверен, многие из них и сейчас публика принимала бы с большим интересом. Например, «Русские люди» Симонова — нигде не идут, даже к юбилею Победы ни один театр не выпустил. Но все-таки, хоть я и не пророк, думаю, к военной теме еще все вернутся, причем широко — она неиссякаемая, огромная часть нашей жизни, которую так просто не вычеркнешь.
Свое военное детство помните?
Еще бы! Я жил тогда на улице Ленина. Помню, как в День Победы вышел на улицу — люди вокруг плакали, обнимались, пели. Какой-то мужик подошел: «Где отец?» «Не пришел с фронта», — говорю. Он меня поднял: «Держись, парень» — поставил и пошел.
В Красноярске в те годы было непросто. В магазинах штабелями стояли банки крабов — мы и не знали, что это деликатес... И больше ничего не было. Я полжизни провел в очередях. Некоторые продукты с тех пор возненавидел. Например, манную кашу — видеть не могу эту гадость! В детском саду нам ее почему-то поливали томатным соком, на всю жизнь запомнил.
Свободная школа
А когда вы заинтересовались театром?
Довольно рано, классе в шестом. Мой первый учитель Виктор Борисович Мерецкий, актер театра им. Пушкина, привел меня в театральную студию Дворца пионеров. Помню, как он смеялся, когда я читал ему монолог Чацкого... Но я никогда не сомневался, что буду актером. И добился этого, несмотря на мамины протесты — она была категорически против, не видела меня в актерской профессии. Может, потому, что сама не была театралкой. Очень хотела, чтобы я стал либо военным, как отец, либо парикмахером. (Смеется.)
Парикмахером?!
Ну да, это же всегда гарантированный заработок. Сама она была работником торговли. Но когда я все-таки поступил в театральное училище, больше не возражала против моего выбора.
Вы поступили сразу во все театральные вузы Москвы. Почему все-таки выбрали именно Щукинское училище?
Во-первых, потому что Мерецкий был щукинец, он меня настроил на вахтанговскую школу. И потом народ, поступавший туда, был интереснее, чем в других вузах. А я человек компанейский, и компания абитуриентов в «Щуке» как-то сразу пришлась мне по душе. Конкурс был огромный. На наш курс набрали 21 человека, а окончили его 14. С некоторыми однокурсниками до сих пор поддерживаю отношения. С Васей Лановым подружились с первого же дня, как-то совпали. По окончании учебы меня тоже оставляли работать в Москве — в театре им. Пушкина и в МТЮЗе.
Но вы выбрали другой театр, и тоже им. Пушкина?
Да, в Красноярске. В то время здесь работал очень хороший режиссер Александр Леонидович Дунаев — он меня и позвал. Я начинал у него с ролей лирических героев, переиграл всех мальчиков в пьесах Розова. Жаль, что Дунаев вскоре уехал, потом он был главным режиссером Театра на Малой Бронной в Москве.
Что вам дала вахтанговская школа?
Прежде всего свободу, внутреннюю творческую раскрепощенность. Помню статью одной, извините, дуры в «Комсомольской правде», которая описала свои впечатления от посещения двух театральных вузов — Щепкинского и нашего. Мол, входишь в «Щепку» — и сразу берет в плен благоговейная тишина, люди ходят на цыпочках. Группа студентов тихонько разговаривает с маститым профессором, все одеты скромно, никто не курит. А в «Щуке» сразу попадаешь в другой мир. В коридорах гомон, несколько ярко одетых молодых людей о чем-то громко, почти на равных, спорят с человеком, который оказывается их педагогом, — здесь царит другая атмосфера. И в финале вывод: вот, дескать, было бы здорово соединить «коня и трепетную лань», особенности того и другого вуза.
Странное заключение.
Я тогда посмеялся — это же совершенно разные миры! Но в чем-то та журналистка была права — у нас действительно были свободные взаимоотношения с педагогами, причем без фамильярности. И ту манеру и способность общаться, тот дух, которые нам там привили, мы потом через сцену передавали в зрительный зал.
Влекут горящие глаза
Вы сами довольно рано начали преподавать. Что вас привело в 22 года на эту стезю?
Наш артист Николай Захарович Прозоров из театра им. Пушкина поспособствовал — предложил мне поработать в педучилище, там нужен был педагог по выразительному слову. Я попробовал — у меня было
Многим вашим выпускникам самим уже за
Да, время летит... Не успел оглянуться, как совсем недавно стукнуло 60 Васе Решетникову. А все такой же шебутной, он неисправим. К нам в училище Василия привела его подруга, наша студентка. Он учился на авиадиспетчера. А я его украл.
Вот как?
Да, как увидел его — сразу понял, что передо мной романтический герой, очень редкое амплуа: Д’Артаньян, маркиз Поза и прочие. Сразу на него глаз положил, он был парень видный. Пришел к его начальнику, генералу ВВФ, достаю три рубля: «Отдайте мне Решетникова!» Он меня сначала послал. Пришел еще раз. И еще. В конце концов он позвал меня в кабинет, налил коньяку: «Что, годится наш Василий в актеры?» — «Годится!» И генерал сдался. (Улыбается.) Я и Галю Саламатову тоже украл.
Похоже, Константин Алексеевич, к похищениям талантов вам не привыкать!
Галю было грешно не украсть. Она училась у нас на отделении музкомедии, но сразу было понятно, что девочка создана для драмы — одаренная, великолепно училась. А какой у нее был замечательный диплом! Она сыграла Юлию Тугину в «Последней жертве» Островского. И когда я ее увидел, просто пошел в учебную часть и забрал ее документы к себе. (Смеется.) Руководство училища не возражало, а сама она тем более была не против перевода на драму.
Чем обычно руководствуетесь, когда набираете курс?
Знаете, как раньше набирали актеров? По принципу «Горя от ума»: хорошо, если на курсе набирается вся компания — Чацкий, Фамусов, Софья, Хлестова, Молчалин и т. д. Сам я в свое время на курсе был Фамусовым. Если кого-то не хватает — уже дыра. И потом мне очень важны те самые горящие глаза. Я привык подбирать студентов по тому, как они читают. Не по тому, как они двигаются, танцуют или поют, — хотя это тоже важно. Но именно в чтении они проявляются больше всего. Меня как педагога всегда привлекала и привлекает в студентах речь.
А чем объяснить, что после окончания учебы у многих молодых актеров проблемы с речью, они не умеют говорить со сцены?
К сожалению, это общее падение речевой культуры в театре. Потому что школа дает основы, а дальше, извините, нужно работать самому — над голосом, речью, пластикой. Когда я еще только начинал, представить себе не мог, чтобы пойти в театр, не сделав утром речевой комплекс. Он занимает немного времени, всего минут десять, но это зарядка на целый день. А сейчас многие актеры ленятся, и отсюда зрительская неудовлетворенность — публика их не слышит. И речь, и голос нужно тренировать — все время, постоянно, вне зависимости от возраста.
Как вы относитесь к заявлениям, что амплуа в театре — понятие устаревшее и отжившее себя?
Все это глупости. Правильно, конечно, что артисты должны стремиться раскрывать себя в разном. Но возьмите то же «Горе от ума»: кому вы дадите роль Чацкого, чтобы все в него влюблялись — публика, Софья? Обязательно нужен герой с определенными данными, кого попало не поставишь — только человека, способного играть героев. Так что хотя амплуа и видоизменяется, но все равно оно остается основой. Герой должен быть героем — он должен в себя влюблять, быть обаятельным, сильным и т. п. И героев и героинь в театре всегда не хватает — причем разных: лирических, драматических, в меньшей степени социальных. И поэтому если у абитуриентов есть такие данные, их, как правило, возьмут, даже если у них проблемы с чем-то другим. Хотя хорошие характерные актеры — тоже редкость и дорогого стоит.
Студенты сильно изменились по сравнению с прошлыми десятилетиями?
Очень сильно. Прежним не нужно было говорить, кто такие Станиславский, Мейерхольд или Вахтангов. А нынешняя поросль эти имена не знает — все приходится объяснять, тыкать носом, в культурном образовании у сегодняшних абитуриентов большие пробелы. Но зато они гораздо свободнее, веселее, более податливы на какие-то творческие пробы, эксперименты. И вообще меня очень вдохновляет, что, несмотря ни на что, молодежь идет учиться театральному искусству. Каким бы прагматичным ни становилось общество, у новых поколений тягу к творчеству не истребить.
Досье «ВК»
Константин Алексеевич Вощиков
Родился 1 мая 1935 года в г. Красноярске в семье военнослужащего. Окончил театральное училище им. Б. Щукина (1957), Высшие режиссерские курсы этого же училища у Евгения Симонова. Заслуженный артист России и Тувы. Актер Красноярского драмтеатра им. Пушкина, сыграл в театре более 60 ролей. Мастер художественного слова, лауреат всероссийских конкурсов чтецов (1959, 1970 гг.). Режиссер филармонических программ и спектаклей литературного театра, который сам и организовал. В его репертуаре порядка тридцати сольных чтецких программ. Профессор Красноярской академии музыки и театра. Среди его учеников — больше двадцати народных и заслуженных артистов России, многие из них работают в Красноярском театре им. Пушкина — Валерий Дьяконов, Василий Решетников, Галина Саламатова, Тамара Семичева, Людмила и Эдуард Михненковы, Сергей Селеменев и др.
Елена Коновалова, «Вечерний Красноярск» № 25 (266)
