Главной звездой прошедшего на днях в Красноярске фестиваля польского кино стал режиссер Кшиштоф Занусси, приехавший представлять свои старые и новые фильмы. Мастер-класс Занусси собрал полный зал, а сам режиссер, который часто бывает в России, признался, что корни его фамилии из Сибири: когда-то его дед, еще мальчиком, пешком прошел от Сибири до Польши. Но где именно в Сибири родился дед, режиссер не знает. Зато в молодости он готовился стать физиком, освобождать Данию и знает, какие роли лучше всего удаются Никите Михалкову.
Пан Занусси, где вы научились так замечательно говорить по-русски?
В средней школе. А потом еще в армии. Я ведь служил в польской армии, которая входила в Варшавский договор. И нас готовили, что в случае войны мы будем совместно с советскими войсками освобождать Данию.
В Красноярске довольно часто проводятся фестивали польского кино. А в Польше часто ли проходят фестивали российского кино?
Сейчас очень часто, причем есть молодые российские режиссеры, которые у нас популярны. В прокате, конечно, судьба российских фильмов трудна, как это чаще всего и происходит с фильмами иностранного производства. Прокат загружен коммерческим американским кино. Но у нас — и в том числе в кругу польских кинематографистов — часто обсуждают громкие российские премьеры. Лично на меня большое впечатление произвели фильмы Андрея Звягинцева, потом «Бумажный солдат» Алексея Германа-младшего — очень высоко ценю этот фильм. Порадовал недавний успех моего давнего друга Александра Сокурова с «Фаустом»...
А вы никогда не хотели как режиссер снять в своем фильме российского актера?
Не просто хотел, но и снял. В моем недавнем фильме «Персона нон-грата» сыграл Никита Михалков. Он играл российского министра иностранных дел.
Думаю, он был очень убедителен в этой роли.
Да, очень. Знаете, ему особенно удается изображать на экране высоких чиновников. Он умеет выразить их поведение и знает их психологию. Очень убедителен.
Герои многих ваших фильмов — физики, ученые. Это как-то связано с тем, что вы в свое время собирались стать физиком, но потом предпочли заняться кино?
Отчасти да, связано. Я заканчивал школу в 1955 году, тогда не такой большой был выбор, какое поприще избрать. Гуманитарные науки были все искажены идеологией. Был вариант поступать на архитектурный, но архитектура тоже зависела от идеологии, там был свой соцреализм. В конце концов, я предпочел чистую науку, собирался заниматься физикой твердого тела. Я до сих пор люблю физику, к сожалению, она меня не полюбила...
Кстати, советские картины о физиках — «Девять дней одного года», например — насколько они отражают этих людей?
Трудно сказать. Все-таки изнутри эта среда выглядит несколько иначе... Физики были героями того времени. Именно физики, а не технократы. Технократы стремились переделать мир, а физики старались его объяснить, что для меня близко. Технократы считали, что мир — это некая машина, а для физика мир — это постоянный поиск разгадки, тайны. И те физики, герои моих первых фильмов, они ближе к нашему времени, чем к тому. Потому что каждый физик — он живет на полвека вперед, опережает свое время.
Если бы снимали фильм о физике сегодня, каким бы был ваш герой?
Я думаю, сегодня это был бы человек, который ближе не к чистой науке, а к откровениям почти религиозным. Я внимательно слежу за тем, что сегодня происходит в науке, и вижу, как новое поколение совершенно иначе относится к религиозным постулатам. У них нет задачи их опровергнуть, они как раз строят свою картину мира именно с учетом того, что есть Бог, и есть нечто высшее, высшие инстанции, чей промысел земному человеку понять не дано. Не знаю, обращали ли вы внимание, но многие теории новой физики звучат иногда как мессианские богоискательские тезисы.
Я как раз хотел об этом спросить. Если физика — ваша первая муза, то вторая — религия. В ваших фильмах религиозное начало выражено чрезвычайно сильно. Особенно в картине «Жизнь как смертельная болезнь», получившей в 2000 году гран-при Московского кинофестиваля. Все-таки как вам удается это сочетать — верить в физику как в способ объяснения мира и одновременно верить в Бога?
Я бы разделил физику и веру. Точнее, даже так — религию и веру. Все-таки религия — это форма бытования веры, может быть и религия без веры, как у буддистов, например. Для меня вера интересна как техника и практика духовной жизни. Мы как люди, чье земное существование конечно, не можем не задумываться о том, что существуют ценности, которые продлеваются за пределами нашей жизни, насколько эти ценности выражены в нашей повседневности. Поэтому, кстати, я не воспринимаю новые религиозные течения вроде модного сейчас «нью-эйджа», который стремится объединить в одном учении все религиозные системы. Для меня это религия супермаркетов, общества потребления, нечто, предназначенное для максимальной аудитории. А истинная религия, истинная вера должна иметь за собой опыт десятков поколений, тысячелетнюю историю, духовный капитал, созданный нашими предками... Религия — это дань традиции и мудрости, дань памяти тех людей, которые стремились пробиться через тайны и не смогли пробиться, оставив их нам, своим потомкам.
Все-таки Польша была страной социалистической, неклерикальной, и истинно верующий человек, художник подвергался опасности быть репрессированным. У вас лично возникали проблемы с цензурой?
Конечно. Правда, в Польше цензура отличалась от советской. В Советском Союзе не было цензурной институции, существовало множество негласных договоренностей и запретов, и каждый редактор трактовал их по-своему. В Польше цензура существовала именно как отдельное учреждение. И если министр культуры подписывал мой сценарий в работу, то он становился моим союзником в борьбе с цензурой. То есть он шел вместе со мной и отстаивал не только мой фильм, но и свое решение. И в этом, как ни парадоксально, было наше счастье. Мы никогда не хотели, чтобы цензуру отменили, потому что пока ты знаешь адрес и телефон человека, который будет разрешать или запрещать твой фильм, это проще. Хотя, конечно, в конце концов, цензура деградировала быстрее всех остальных государственных институтов. Потому что когда я сдавал последние при социализме фильмы, цензоров не интересовало, есть ли там крамола или нет. Им нужно было защитить себя, свои посты, и они были чрезвычайно циничными. Они уже не смотрели в глаза, подписывали что угодно. Это, кстати, еще хуже: цензор — защитник и проводник определенной идеологии. Уж пусть лучше он будет фанатиком, нежели циником.
Вы автор сценариев почти всех своих фильмов. Почему?
Так лучше воплотить свой замысел. Все-таки не забывайте, что я всю жизнь проработал в авторском кино, и считаю, что в таком кино может быть только один автор. Несколько раз, конечно, я писал сценарии в соавторстве или ставил фильмы по чужим сценариям, но каждый раз ловил себя на мысли, что мне приходится адаптировать себя, свое мировоззрение, свое понимание сюжета под чье-то другое восприятие, и это довольно некомфортно. Лучше рассказать свою историю, чем пересказывать чужую.
История от Занусси — какая она? Что там обязательно должно быть?
Наверно, вам как зрителю виднее. Для меня каждая история — это некий кусок жизни. Но мне всегда интересен человек на перекрестке, на пересечении дорог, человек, который находится в ситуации выбора. Потому что если нет выбора — нет конфликта. И ситуация выбора, преодоления потери — это самая интересная для меня форма жизни.
Вам самому часто приходилось преодолевать потери?
-Знаете, есть постоянные потери — это потери времени, которое прошло и уже не вернется. Я родился незадолго до начала второй мировой войны, застал и послевоенную жизнь, и Сталина. Я уже не буду второй раз молодым, не проживу вторую жизнь, так что я живу с постоянным чувством потери, поскольку в моем возрасте смерть идет совсем рядом. Я воспринимаю жизнь как божий дар, потому что многим не удалось дожить до таких лет.
Вам нравится нынешнее время?
Оно не может не нравиться, потому что у меня же нет выбора, в каком времени жить. Любое время нравится, потому что это жизнь. В отличие от смерти, которая не нравится никому.
У меня есть идеальный критерий, определяющий, насколько время интересное. Это количество людей с яркими биографиями. Я помню времена, когда люди вокруг старались не выделяться, быть серыми, сливаться с фоном, и люди просто не развивались. А сейчас я вижу вокруг огромное количество людей, которые чего-то добились, со своими идеями, у которых интересная жизнь, новые впечатления, путешествия, эмоции — и по количеству таких людей жизнь становится лучше, неизмеримо лучше и богаче, чем тридцать лет назад.
И последний вопрос: вы имеете какое-то отношение к торговой марке Zanussi?
Лично я не имею (смеется), но люди, создавшие этот бренд, являются моими родственниками. Хорошо, что есть такая бытовая техника. Я спокойно отношусь, когда люди меня спрашивают, правда ли, что я перестал снимать фильмы и стал выпускать стиральные машины.
Владислав Толстов, интернет-газета Newslab.ru
