Те из нас, кто читал замечательный очерк Цветаевой «Мой Пушкин», знают, что фамилия великого русского поэта повторяется там очень много раз. Столь же часто это слово повторяется героями спектакля «Пушкин», который в минувшее воскресенье в БКЗ демонстрировал Театр Сергея Безрукова, но ни харизмы, ни лиричности сей факт общему делу не добавляет.
Как и большинство зрителей, забивших БКЗ до отказа, я шел не на спектакль, а на фамилию (и вовсе не ту, что значилась в названии). В этом отношении жаловаться было бы грешно: четыре с половиной часа яркого и интересного Безрукова, порхающего по сцене в халате и бакенбардах, с юношеским задором декламирующего пушкинские строки — само по себе зрелище замечательное. Другое дело, что мой взгляд все беспокойнее переползал на циферблат часов — неподалеку бурлила Музейная ночь. А когда человеку хочется бежать с дорогого столичного спектакля на доморощенное мероприятие — это вполне очевидный симптом.
Возможно, на качество постановки повлияло то, что сделана она по далеко не самой чудесной пьесе «И жизнь, и слезы, и любовь» авторства Виталия Сергеевича Безрукова. Некоторые критики, не стесняясь, называют сей опус графоманством. Не первый уже альянс отца с сыном вновь, как и в случае с телевизионным «Есениным», вышел сомнительным, и каждый из них вложился в эту сомнительность, что называется, от души.
Единственное достоинство текста, пожалуй, в том, что он охватывает солидный кусок из жизни поэта, начиная с его ссылки в Михайловском и заканчивая дуэлью с Дантесом. Более десятка лет, представьте, за которые Пушкин, не успев на Сенатскую площадь, успел жениться и написать наиболее значимые свои произведения. Но не торопитесь сожалеть, что не захватили на спектакль своего ребенка-школьника. Литературное наследие представлено здесь своеобразно: в основном, в виде сухих статистических сводок, которые генерал Бенкендорф зачитывает императору Николаю I, или воспоминаниями друзей и недругов: им, понимаете ли, вдруг захотелось зачитать что-то из «любимого Пушкина». Иван Пущин, приехавший перед мятежом попрощаться с опальным поэтом, говорит чуть ли не одними цитатами из стихотворной классики. Основной упор сделан на личную жизнь поэта: его донжуанство всячески подчеркивается, достигая той грани, за которой естественная зависть сменяется легким раздражением.
Со своей стороны, сын, выступивший и режиссером, и главным героем спектакля, все слабости текста умело усугубил. Михайловское, публичный дом в Петербурге, посиделки с друзьями, балы, сцены с Гончаровой — все это рассыпается набором глянцевых открыток, сделанных в студии за какую-то четверть часа. В спектакле нет времени, а в образе Пушкина нет диалектики — он самолюбив до упоения, безумно сластолюбив, агрессивен, хулиганист по-мальчишечьи, склонен к фатовству и неожиданным вспышкам истеричной ярости. Где-то мы видели набор всех этих качеств, правда?
Неоднозначным вышло и режиссерское решение совместить спектакль с видеорядом — некоторые эпизоды, вроде венчания Пушкина с Гончаровой, показывали по большому киноэкрану. Горизонты постановки раздвинуть удалось, однако же постоянно казалось, что наиболее значимое и яркое как раз очутилось в видеоряде, а драматическое действие — только некоторая к нему подложка. Ну невозможно сравнивать по эмоциональности и напору жалкую сцену пикника в пустой квартире или карточные игры — с трагической дуэлью у заснеженной речки. Чудовищная, иначе не скажешь, в спектакле хореография — танцоры на императорском балу отплясывают что-то невообразимое. Отличная труппа с отличным Безруковым в аккуратном, но скучном спектакле хорошо иллюстрирует фразу: «Перо у Пушкина неотчетливое, пришлось помуштровать», произнесенную отчеканившим стихотворение поэта Бенкендорфом. Была муштра или нет — неясно, но чувства куда-то исчезли.
Нашел, что говорит про свою роль Безруков: «Пушкин становится не запыленным томиком стихов, не „двойкой“ по школьному сочинению, не памятником, а живым и близким человеком, за которого переживаешь». Увы, не переживаешь. Инсценированная история жизни Александра Сергеевича напоминает человека, запутавшегося в огромном полиэтиленовом пакете — он забавно гримасничает, дергается, психует, пытаясь найти выход, и следить за этим поначалу очень забавно, а после — очень скучно. Момент гибели бедолаги от удушья вызывает некоторое облегчение и вполовину меньше слез, чем должно было бы.
Тут могла получиться любопытная аллюзия с судьбой самого Пушкина, который задыхался в золоченой клетке императорского двора, среди чванливых дворян, бездушных жандармов и заносчивых кавалергардов, долгов, слухов и семейных ссор. Могла, если бы таким, как планировалось, получился спектакль. Но, увы, в эту клетку поместили не поэта, а зрительный зал.
Евгений Мельников,
фото с официального сайта Театра Сергея Безрукова
