Лев Рубинштейн един во многих лицах. «Отец московского концептуализма», музыкант, политический обозреватель, колумнист, филолог... Но сам он, прежде всего, просит называть его поэтом. Поэт Рубинштейн приехал в Сибирь, и говорили мы с ним о поэзии и о Сибири.
Лев Семенович, вы в Красноярске в который раз?
Во второй. В прошлом году мы с Владимиром Тарасовым для красноярской книжной ярмарки придумали интересный проект — чтение стихов под аккомпанемент ударных. Тарасов говорит, что мой прокуренный голос звучит как самостоятельный музыкальный инструмент. В этом году решили повторить, но «разложить» уже на нескольких авторов. А вообще я в Сибирь не так давно стал ездить. До Красноярска был в Норильске, а это недалеко от Игарки, где я, как говорят, провел самое раннее детство.
Почему «как говорят»?
Мой отец был военным строителем и строил ту самую знаменитую магистраль Салехард-Игарка, которую потом назвали «мертвой дорогой». Вот в Игарку мы и поехали всей семьей. Но мне тогда было совсем немного лет, так что Игарку я знаю только по рассказам родителей. Сам не помню ничего. Для меня Сибирь всегда оставалась чем-то почти мифологическим. Как и для большинства москвичей, она остается неизвестной землей.
Вот недавно в Новосибирске прошел митинг под лозунгом «Хватит кормить Москву!». Тема противостояния регионов и Москвы вас как москвича как-то волнует?
Дело в том, что нечто подобное есть везде в мире — столица и провинция, которые друг друга недолюбливают. Нельзя думать, что это только российское явление. В Европе в тех или иных формах подобная ревность к столице присутствует. Кроме, пожалуй, Германии, которая сама по себе настолько децентрализована, что нет смысла жителям Франкфурта завидовать жителям Берлина, потому что Франкфурт — финансовая столица Европы, там самый большой аэропорт и самая крупная книжная ярмарка, и самые тиражные газеты выходят тоже там... А Россия — страна с имперским сознанием, здесь столица втягивает в себя все самое лучшее. Я тоже, как москвич, долгое время был отравлен этим ядом столичного снобизма, считал, что за пределами Золотого кольца никакой жизни нет. Несколько лет назад я стал ездить по регионам и, можно сказать, заново открыл для себя Россию. Мне 64 года, но если приглашают ехать в глубинку, я с радостью соглашаюсь, хотя перелетать часовые пояса в моем возрасте уже не очень комфортно.
Провинциальная публика от столичной сильно отличается?
Разительно. Мне в регионах нравится больше, чем в Москве, говорю это не для того, чтобы как-то подольститься к провинции... Там более благодарная публика, неизбалованная, заинтересованная, жадная до впечатлений.
Есть ли у вас связи с сибирскими поэтами? Как человек из Сибири может сегодня пробиться к столичной публике?
Сегодня это вообще не вопрос. Потому что существует такая вещь, как Интернет. И талантливый автор не останется незамеченным. В этом плюс Интернета, но в этом и минус. Интернет дает, по сути, иллюзию популярности, славы, признания. Если человек написал стихи, разместил их в блоге, их прочитали сто человек, из них десять похвалили — все, он чувствует себя почти Пушкиным. Притом, что хорошим поэтом нельзя стать после десяти стихотворений, это более долгий путь.
И еще один минус Интернета. То, что он изменил не только бытование, существование поэзии, но и сам язык блогов сильно изменил язык поэзии. А это уже более серьезные перемены, которые будут сказываться еще не одно поколение. Поэтому я всегда скептически отношусь к разговорам о сетевой поэзии, сетевой литературе, потому что сегодня она не обладает никакой творческой самоценностью, ее единственная ценность — в демократическом способе доставки текста читателю. Но мгновенная реакция на стихи — не то, что нужно для поэта. Я вообще скажу, наверно, кощунственную вещь: я считаю, что настоящее искусство не может быть демократическим. Должны устанавливаться иерархии, работать критерии хорошего и плохого, должны быть свои «классы» в литературе, живописи, музыке. Одни пусть слушают попсу, другие академическую музыку. Но говорить, что то и другое по определению является искусством, поскольку «принадлежит народу» — это бред.
Как в 19 веке?
Да. Тогда искусство, творчество было уделом сравнительно небольшой группы населения, аристократии, и внутри любого жанра существовала жесткая иерархия. Когда писатели собирались за одним столом, то тосты провозглашались исключительно «по рангу»: сперва пили за Жуковского, потом за Крылова и только третий тост за Пушкина. Потому что именно так тогда распределялись между поэтами «посты».
А вы бы кем были в 19 веке? Жуковским, Вяземским или Пушкиным?
Я вообще не люблю себя с кем-то сравнивать. Я не хуже, я не лучше, я — это я. И вся моя поэтика, манера, стилистика направлена на то, чтобы меня ни с кем не сравнивали.
А вас не смущает, что при таком подходе у вас нет последователей?
Нет. Значит, собственную поэтику я буду разрабатывать один.
Кто из современных российских поэтов вам сегодня интересен?
Интересных много, но мой внутренний рынок поэзии насытился. Я читаю тех же, кого читал много лет назад, когда только начинал писать стихи: Михаила Айзенберга, Сергея Гандлевского, Тимура Кибирова.
Что может быть сегодня главной темой для поэзии?
Темой? Да что вы такое спрашиваете?! Единственной темой поэзии может быть только сама поэзия. Потому что основной смысл существования поэта — это работа с языком, создание новых образов, метафор, смыслов, сочетаний слов. Способ письма за последние тысячи лет остался неизменным (разве что изменились инструменты — с гусиного пера перешли на компьютер), а восприятие каждого поэта меняется в соответствии с его персональным даром, природой его таланта. Поэтому есть поэт Рубинштейн, который сам по себе, и есть другие поэты, которые сами по себе. Мне всегда не нравилась манера критиков причислять поэтов к каким-то «школам», «течениям» и прочим «могучим кучкам». Все-таки когда поэт остается наедине со словом, никто не придет и не расскажет, как надо писать. Вернее, желающих сделать это полно, но последнее слово (как и первое слово) остается за самим поэтом.
Аркадий Суховольский, интернет-газета Newslab.ru
